Олег Шмелев - Скатерть на траве Страница 11

– А кроме Виля, вы Короткову никого не рекомендовали?

– Нет.

– Хорошо, Максимов, скажите, вы дочь Александра Антоновича знаете?

– Лену? Конечно. Мы с Вилем у них дома бывали.

– Простите за нескромный вопрос: в каких она отношениях с Коротковым?

– В хороших.

– Ну а точнее?

– Они, кажется, собирались пожениться.

– И раздумали?

– По-моему, Александр Антонович не одобрял.

– Из чего вы это заключили?

– Антоныч цену Славке знал.

– Странный вы человек, Максимов. Вы же цену тоже знали, а все-таки дружили и сами пользовались.

– Я один раз попользовался, а до остального мне дела нет.

– Вы когда-нибудь Уголовный кодекс читали?

– Не приходилось.

– И Виль вас не просвещал?

– Чего ему просвещать? Мы с ним одинаковые.

– Очень жаль… А кого Перфильев звал Клешней?

Максимов нахмурил брови.

– Какая клешня? Первый раз слышу.

Он не играл, не притворялся.

– Ладно, Максимов, вы свободны.

Глава 5. Автомобильная авария

Двадцатисемилетнему человеку, который за пять лет службы видел семнадцать трупов и который ежедневно общается с себе подобными людьми, общающимися, в свою очередь, – опять-таки по роду службы – исключительно с преступным миром, – такому человеку очень трудно сохранить изначальную веру во всеобщую чистоту человечества. Об очерствении и бесчувственности сыщиков Синельников читал и слышал, но когда искал среди старших примеры подобных очерствении почему-то не находил их. Скажем, кто-кто, а его начальник, Андрей-Сергеевич, сорок лет работающий в розыске, смог бы явить в этом смысле отличный образец. Между прочим, его немцы расстреливали, он два раза бежал из плена, у него сволочи полицаи убили жену и сына, и, когда он был в партизанах, посчастливилось ему, на свое горе, поймать полицая, который насиловал его жену перед тем, как скинуть ее в ров. Но даже того грязного полицая, за которого никто бы и слова не сказал, Андрей Сергеевич своей рукой, своей волей не казнил – отдали его под трибунал…

Дружба по профессии – это хорошо, и Синельников дружил со старшим инспектором угрозыска Малининым. Но какой-то здоровый инстинкт (впрочем, нездоровых инстинктов не бывает) устроил так, что у Синельникова образовалось два близких друга, не имеющих отношения ни к дознанию, ни к следствию, ни к суду. Один работал тренером по плаванию в спортобществе «Динамо» и был ему ровесник, другой, на тринадцать лет старше, сосед по лестничной клетке, отец шустрого конопатого второклашки и забавной трехлетней девочки с белыми косичками, которая называла Синельникова дядей Лесей, работал на металлургическом комбинате начальником мартеновского цеха. И главное, жила в городе девушка, которую Синельников, кажется, всерьез любил – во всяком случае, он готов был жениться на ней хоть завтра, но возражали ее родители, и не потому, что Синельников обитал в коммунальной квартире, занимая комнату в шестнадцать квадратных метров, и не по каким-нибудь иным причинам, а лишь потому, что они постановили так: их дочь выйдет замуж после окончания института. Она перешла на пятый курс – значит, ждать (поскольку она была тоже за) оставалось какой-нибудь год.

Здоровый инстинкт повелевал ему ежедневно общаться с людьми иной профессии и не в рабочей обстановке, ион был рад, что у него есть друзья, не говоря уже о невесте. Порою у него возникало ощущение, что он все время идет по тем тайным тропам, по которым ходят разоблачаемые угрозыском преступники. Он знал, что в любом государстве существуют преступные элементы – другое дело, какой процент они составляют и каков характер типичных преступлений. Он сознавал, что ему не грозит опасность стать человеконенавистником в силу своей специфической профессии, ибо тот процент, против которого он поставил себя на службу, ничтожно мал. И все-таки…

Все-таки он никак не мог забыть нечаянно подслушанный однажды разговор. Это было в апреле. Он шагал в обеденный перерыв мимо кинотеатра, из которого высыпал целый рой маленьких школьников – кончился сеанс. Среди этой низкорослой, пестрой, шумливой толпы возвышались, как маяки, три или четыре женские фигуры – должно быть, учительницы. Две девочки, обе с широко раскрытыми глазами, остановились у тротуара, и Синельников услышал, как одна сказала другой: «А я не верю, что Наташке не страшно было». Другая сказала: «Чего не страшно?» – «Ну, когда он его сжигал, она говорит – не страшно». – «Врет она, всем было страшно…»

Кто кого там сжигал, для Синельникова осталось неясно, но зачем же водить детей на такие фильмы? С тех пор всякий раз, когда он думал о циническом воздействии одних людей на других, он вспоминал этот детский разговор и, к стыду своему, по какой-то нелепой аналогии сравнивал себя с Наташкой, которая из голой бравады врала, что ей не страшно…

Конечно, он ни за что на свете никому бы не признался в таких сопоставлениях. Но от себя-то самого никуда не денешься, и ему приходилось успокаиваться лишь тем, что с возрастом и с опытом все эти рефлексии исчезнут…

В последнюю неделю Синельников ни с кем, кроме как на работе, не встречался, однако тоски по друзьям не испытывал – не было для нее ни места, ни времени, потому что дело закручивалось очень серьезно. К нему подключился и следователь.

Инспектор ОБХСС Ковалев, вместе с ревизором-бухгалтером изучавший деятельность покойного Перфильева на ниве распределения фондируемых материалов, пришел к Синельникову в четверг утром. Он положил на стол перед собою отпечатанную на машинке копию реестра из блокнота Перфильева, и Синельников обратил внимание, что строчки, обозначающие колхоз «Золотая балка» и, по-видимому, садовый кооператив, отмечены карандашными галочками.

Закурив сигарету, Ковалев спросил:

– Как считаешь, чем крышу лучше крыть – черепицей или железом?

– Затрудняюсь. Но одно могу сказать совершенно точно – соломой хуже.

– Правильно. – Ковалев постучал пальцем по реестру. – Они тоже так считают.

– Что-нибудь раскопал?

Ковалев достал из кармана записную книжку в клеенчатой обложке, полистал ее.

– Грубо твой Перфильев работал. Вот, например, колхозу «Золотая балка» по разнарядке полагалось пять тонн кровельного железа, а выдано согласно накладной – шесть.

– А получил колхоз все же пять?

– Правильно.

– За что же взятки?

– Слушай дальше. По разнарядке ему выделили двадцать пять кубометров пиломатериалов, а по накладной – тридцать. Считать умеешь?

– А получил двадцать пять?

– Нет, двадцать восемь.

– Понятно.

– Сколько три кубометра стоят, знаешь?

– Не покупал.

– По госцене – ерунда, а если налево – будь здоров Не жалко и взятку. Вот, например, у Перфильева записано девятьсот рублей, а толкач говорит: он две тысячи девятьсот дал.

– Куда же разница ушла?

– Наверно, кому-то покрупнее.

– Популярно.

– Это мы с ревизором только по двум позициям прошлись, а там, кроме пиломатериалов и кровельного железа, еще много чего есть.

– С председателем колхоза говорил?

– Председатель ничего не знал. У него других забот хватает. Там жук-толкач есть. Его я допрашивал.

– Ну и что?

– Бьет себя в грудь и размазывает по щекам скупую мужскую слезу. Говорит, бес попутал.

– А как зовут беса? Случаем, не Владислав Коротков?

Ковалев слегка удивился.

– Правильно. А ты откуда знаешь? Почему сразу не сказал?

– Да у меня одни догадки, а теперь, видишь, сошлось. Так еще лучше… А толкач что же, Перфильеву из лапы в лапу давал?

– Через Короткова.

Синельников показал на реестр.

– Ты, кажется, и садовый кооператив навещал?

– Да. У них оборот, сам понимаешь, помельче, но два раза и их нагрели. Или облагодетельствовали.

– Кто нагрел? Перфильев?

– Коротков, конечно. К Перфильеву у кооперативников хода нет.

– Какой план?

– Слушай дальше, я еще не все вытряхнул. Тут как из мохнатого одеяла. Вчера на выезде с центральной базы по моей просьбе задержали грузовик с прицепом, вез кровельное железо. Груз перевесили – три тонны сверх накладной. Я организовал учет по железу – оказалось восемнадцать тонн излишков.

– А директор базы что же?

– Сейчас ревизоры общий учет производят. Он при них. Но не суетится.

– Ты с ним не беседовал?

– Рано еще. Между прочим, он у нас давно на примете. Дважды делали ревизию, но тогда было все в порядке.

– Знать бы, какие у них отношения были…

– С Перфильевым? – насмешливо спросил Ковалев. – Думаю, довольно теплые.

– Почему?

– Перфильев без этого Казалинского фигу с маслом имел бы. Дома восемнадцать тонн кровельного железа не спрячешь. Тут все в одной завязке.

– Перфильев работал грубо, Казалинский – тонко. Коротков – посредник. Так?

– А еще как же? Только никакой тонкости нет, ребенок придумал бы. Тут наглость, звериная ненасытность.