Софи Ханна - Полужизни Страница 11

Почувствовав чье-то прикосновение, Чарли испуганно вскрикнула и лишь секунду спустя сообразила, что это Саймон. Он ласково обнял ее за плечи.

– Ну, прочитал?

– Клевета! – коротко ответил Саймон. – Как и все, что ты сегодня про себя наговорила.

– Разве то, что я не проверила информацию о Трелиз, не доказательство моей лени? – Чарли прекрасно поняла, что Саймон имеет в виду речь на празднике, но решила прикинуться дурочкой.

– Не уверен, – покачал головой Саймон. – Мы оба знаем: преступление совершено не было. Басси заявила, что Трелиз жива, – так оно и оказалось.

– Значит, Сэм Комботекра делу ход не даст. Разве оно для полиции? Три идиота разыгрывают идиотский спектакль, а мы-то тут при чем?

– Тебя устраивает такое объяснение? – со вздохом спросил Саймон. – Сид и Басси приходят в один и тот же день, но по отдельности и выдают две разные версии одной и той же истории... Тебе не хочется докопаться до сути?

– Рут Басси боялась, что случится нечто ужасное, – уже не в первый раз произнесла Чарли. Почему-то вспоминалась именно эта часть разговора, и теперь она чувствовала: если это и махинация, то потенциальная жертва не она.

– Если хотим двигаться дальше, кое-что обязательно должно случиться.

– Что именно? – Вопрос был риторический, но Чарли думала о другом: «Он до сих пор меня обнимает, не должен, но обнимает!»

Саймон принялся напевать «Прогулку по воздуху» Аледа Джонса.

– Кстати, дальше будешь двигаться ты один, а вовсе не «мы», – напомнила Чарли. – Я под началом Пруста больше не служу.

3

2 марта 2008 года, воскресенье

Я испуганно вздрагиваю: привычную тишину дома нарушает резкий звон. Вата в ушах тут же исчезает, адреналин заставляет двигаться. Наступать на стертую ногу еще больно, поэтому в гостиную я медленно хромаю и, не скинув одеяло, в которое кутаюсь, как в шаль, хватаю трубку после третьего гудка. Выдавить «Алло!» я не силах. Не могу обольщать себя надеждой.

– Это я.

Эйден! Тиски разжимаются, нервное напряжение спадает.

– Ты вернешься? – спрашиваю я. Вопросов у меня превеликое множество, но в данный момент важен только один.

– Да, – отвечает Эйден. Я жду обычного продолжения: «Рут, я всегда возвращаюсь, ты же знаешь!» – но на сей раз его не слышу. Тишину нарушают лишь глухие удары моего сердца.

– Где ты был? – спрашиваю я. Он отсутствовал дольше обычного – целых два дня.

– Работал.

– В мастерской тебя не было.

В трубке тишина. Эйден жалеет, что дал мне ключ? Неужели сейчас попросит вернуть? Ключ Эйден мне дал, как только я начала работать у него, – один и от мастерской, и от квартиры. Мне это казалось знаком особого доверия.

Две последние ночи я отчасти провела в неопрятной квартирке за мастерской, плакала и ждала возвращения Эйдена. Измученная и обессилевшая, я периодически засыпала, но вскоре просыпалась с уверенностью, что, вернувшись, Эйден будет искать меня в моем доме. Бессчетное число раз я металась из одного конца города в другой, чувствуя, что опоздаю, упущу Эйдена буквально на долю секунды.

– Рут, нам нужно поговорить.

Ну конечно, слава богу, он это понял! Я начинаю плакать.

– Тогда возвращайся.

– Я уже в пути, никуда не уезжай. – Не дав сказать ни слова, он отсоединяется.

Конечно, конечно, я никуда не уеду. Куда мне ехать? Я ползу обратно в холл, где с шести утра сидела по-турецки, глядя на небольшой монитор у входной двери. Онемевшее от неподвижности тело ломит. Ликвидировать двухдневный бардак и навести порядок нет сил, но я должна.

Пульт нужно убрать на место: заметив его на полу, Эйден поймет, что я просматривала кассеты, и рассердится. Я гляжу на монитор. Вдруг отвернусь на секунду – и пропущу нечто важное? Зернистая черно-белая картинка меняется: вместо округлых тисовых изгородей, окаймляющих парк с одной стороны, я вижу тополя, растущие с другой стороны от дома, и парковые ворота. «Никто не проберется незамеченным. Никто».

Я поднимаю пульт и выпрямляюсь, но так неловко, что задеваю краем одеяла и опрокидываю переполненную, зловонную пепельницу, которая в последнее время стала моей лучшей подругой. «Черт!» – бормочу я, досадуя, что не спросила Эйдена, где он находится. Когда он вернется, через пять минут или через два часа? Испачканная кровью туфля валяется у входной двери – именно там я бросила ее в пятницу: хотелось скорее в ванную, вымыться.

Если бы я сказала Чарли Зэйлер, что у меня в туфле камешек, она наверняка бы скомандовала: «Разувайтесь!» Разве сумела бы я объяснить, что не замечать камешек гораздо проще?

В ванне тоже осталась кровь. Надо было еще в пятницу ее вытереть, да сил не хватило. Я тогда с трудом доковыляла до ванной, сунула ногу под кран и включила воду. Бойлер снова сломался. В доме было не теплее, чем в парке, а вода из крана текла и вовсе ледяная. Зажмурившись, я мыла истерзанную стопу, пытаясь нащупать и удалить то, что в нее вонзилось. Под холодной водой нога запульсировала, и, когда в ванну упало что-то твердое, мне стало дурно.

Не открывая глаз, я сняла душ и принялась поливать в разных направлениях, пока не сочла, что острый предмет исчез в сливе.

Стараясь наступать только на пятки, я выношу в мусорный контейнер изуродованные туфли вместе с пустой бутылкой из-под водки. От движения окоченевшее тело немного согревается. Быстро сметаю пепел и окурки, затем как следует ополаскиваю ванну, то и дело отдыхая, чтобы не упасть в обморок от слабости. Батончик мюсли и пачка чипсов – вот и все, что я съела за сегодняшний день.

«Рут, нам нужно поговорить!»

Необходимо двигаться, иначе в голову полезет самое страшное из того, что может наговорить Эйден, и я захлебнусь в панике.

Только собираюсь положить пульт на полку рядом с монитором, как за окном гостиной раздается шум. Я замираю и прислушиваюсь. Почти через целую минуту шум раздается снова, на сей раз отчетливее. Ветки колышутся, значит, у моего дома кто-то стоит. Я опускаюсь на колени, ползу в гостиную и скрючиваюсь за креслом.

Пусть это будет Чарли Зэйлер! Путь принесет куртку, которую я забыла в ее кабинете. Господи, пусть это будет Шарлотта! Она меня не обидит, хотя в пятницу мне не терпелось от нее избавиться.

Услышав смех и два незнакомых голоса, выглядываю из-за кресла и вижу на улице подростка. Он расстегивает ширинку и кричит приятелю, чтобы подождал, отлить, мол, надо. На щеках и подбородке щетина, из-под джинсов на добрых три дюйма торчат боксеры. Я закрываю глаза и прижимаюсь к подлокотнику. «Это просто дети, они ничего о тебе не знают и вообще тобой не интересуются». За деревьями слышен голос второго пацана, называющего приятеля свиньей. Сегодня меня не волнует, что мальчишка наверняка обмочил стену моего дома, хотя при обычных обстоятельствах возмутило бы до глубины души.

Парень уходит, а я все сижу за креслом – надо же удостовериться, что он не оглянется. Вот он мелькает в первом окне эркера, потом во втором, потом в третьем, поправляет джинсы и скребет затылок, не чувствуя моего пристального взгляда. Если бы он сейчас обернулся, наверняка увидел бы меня.

Остекленный витражным стеклом эркер – гостиная словно в витрине находится – и убедил меня снять именно этот дом. Малькольм признался, что арендаторов найти непросто. «Сами видите, тут не уединишься!» – вздохнул он, едва мы приблизились к воротам парка, явно решив заранее перечислить недостатки Блантир-Лодж. Чтобы въехать на территорию парка на машине или, наоборот, выехать за нее, мне придется поднимать тяжелый шлагбаум, а потом, разумеется, опускать. Гостиная и спальня неправильной формы: в обеих комнатах один угол словно срезали. «Скрывать бесполезно, – продолжал Малькольм, – вы же все равно заметите!»

– К уединению не стремлюсь, – заявила я тогда. – Нет ничего плохого в том, что я буду видеть людей, а люди – меня. – Собственные слова удивили, и я не знала, правда это или полная противоположность моим чувствам. Помню, что подумала: если спрячусь, никто не сможет мне помочь.

– Купите себе хорошие занавески, – посоветовал Малькольм, и я поежилась, представив за плотной тканью два лица – Его и Ее.

– Нет! – ответила я специально для Малькольма, которому вообще-то было все равно. – Я хочу видеть парк, раз уж решила в нем поселиться.

Я с удовольствием делила бы парк с прохожими, детьми и бегунами. Он мог быть моим садом, за которым не нужно ухаживать, потому что он принадлежит государству. Свежий воздух, зелень, среди людей, но вдали от толпы, – парк подходил мне идеально.

– У прежнего жильца были японские ширмы, – гнул свое Малькольм, явно не услышав моих слов. – Большие, за такими обычно переодеваются. Он приставил по одной к каждому окну.

– Не буду закрывать окна, – заявила я, решив, что если в доме есть шторы, то сниму и их. К фасаду крепились два фонаря, направленные на широкую тропку, которая делила парк пополам. – Когда на улице темнеет, фонари включаются автоматически?