Елена Арсеньева - Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы Страница 11

Булавка гнулась – оказалась маловата и тонковата для поддержки штанов. Алёна дважды уколола палец и дважды шепотом употребила инвективную лексику, нарушая одно из своих строжайших табу… Еще и сумка соскользнула с плеча, задела ремешком по руке – вот подлость! – булавка упала на пол, усыпанный сенной трухой, и немедленно сгинула с глаз. Искать булавку в сене – наверное, все равно что искать в нем иголку. На счастье, у нашей запасливой героини лежала еще пара булавочек в сумке. Они оказались побольше и покрепче.

Наконец дело было сделано. Алёна подергалась так и этак, опустилась на корточки, чтобы проверить, не расстегнется ли булавка, когда в автобусе сядешь, – и тут боковым зрением отметила что-то коричневое… что-то, высовывающееся из-за сложенных один на другой тюков с сеном…

Башмак! Нога в мокасине! Больше ничего не было видно, только эта нога в коричневом мокасине. Кажется, какой-то человек, устроившись поудобней на одном из тюков, сейчас наблюдал за писательницей Дмитриевой, проковыряв в сене дырку! Алёне даже почудился в щелке между тюками внимательный глаз! Хотя ерунда, конечно, ничего такого она видеть не могла.

Надо ли говорить, что наша героиня вылетела из конюшни с такой скоростью, будто там вспыхнул пожар и Алёна торопилась набрать номер 01… нет, номер 17, по которому вызывают во Франции пожарных, называемых здесь сапер-помпье?

Во дворе она снова огляделась. Вокруг было пусто, гида не видно, никто за ней не наблюдал. Ну, кроме того типа в коричневом ботинке, который остался в конюшне.

Извращенец несчастный! Он, наверное, нарочно там устроился, чтобы подглядывать за дамами, которые могут забежать в конюшню, чтобы украдкой сделать маленькое и деликатное пи-пи или кое-что иное. И решил, что Алёна зашла туда именно за этим! Но какой смысл пакостить в благородной конюшне, если вон, за воротами шато, стоит сакраментальное здание с сакраментальными же фигурками?

Хотя, видимо, всякое случается. Возможно, были прецеденты, потому извращенец и устроился в укромном уголке. Интересно, он из персонала замка или турист? Да ладно, какая разница! Ничего компрометирующего Алёна все равно не делала, так что можно спокойно ехать домой.

Так она и поступила. Только спокойно не получилось – неприятный эпизод почему-то заслонил все эмоции, испытанные в Талле: и восторги, и волнения, и… Просто все!

Бывают же такие чувствительные натуры…

Ну и дуры!

Вторая половина XIX века, Китай

Император забыл о Лан Эр. Однако та не забыла своей неудачи, своего позора. Другая зачахла бы от тоски – а вот цепкая, упрямая, как маньчжурская сосенка, Лан Эр решила… расцвести.

Каждой императорской наложнице в год полагалось 150 лянов в год[12] – на украшения и маленькие – совсем маленькие! – удовольствия. Но маленькие удовольствия были Лан Эр совершенно ни к чему. Ей требовалось кое-что побольше! На всякую ерунду Лан Эр драгоценные ляны тратить не стала, подкупила младшего евнуха Ши Цина, который был пристрастен к опиуму и которому, конечно, никогда не хватало денег на тайные посещения опиекурильни (за это можно живо распроститься с головой, однако Ши Цин готов был на все ради нескольких затяжек «волшебной трубкой»!), и тот несколько раз украдкой выводил Лан Эр из дворца. Путь ее лежал в квартал «чанцзя», квартал «домов певичек» – к тому дому, где обитала самая знаменитая городская проститутка Сун по прозвищу Слива Мэйхуа. Ходили слухи, что нет в столице никого искушенней, чем она, в искусстве любви. Многие аристократы просаживали целые состояния, только бы добиться ее благосклонности и изведать в ее объятиях неземное блаженство. Ведь она исчисляла свой род прямиком от немногих потомков Серебряной Фей! Госпожа Мэйхуа могла бы стать очень богатой, однако на севере, на берегах реки Мангун[13], у нее было множество родственников, совершеннейших бедняков, которым Мэйхуа и отсылала почти все деньги.

Узнав про это, Лан Эр только губы презрительно скривила. Какая глупость! Она так даже и не вспоминала ни отца, никого иного из родных, а чтобы деньги на них тратить… Нет, право, доброта – самое невыгодное свойство характера!

А между тем именно из доброты – не такие уж большие деньги платила Лан Эр – госпожа Мэйхуа взяла ее в ученицы. Она просто пожалела свою землячку – ведь они обе были маньчжурками, затерявшимися в далеком и таком огромном городе. Из сочувствия госпожа Мэйхуа начала учить Лан Эр самым изощренным тонкостям своего ремесла, читая при этом старинные любовные стихи, которых знала великое множество:

Янь —Мужчина,Белый Тигр.Он свинец,Он огонь,Это запад.Инь —Женщина,Желтый Дракон,Она киноварь,Она вода,Это восток.Когда они сливаются,Ртуть рождается —Вечное начало всему.

Слива Мэйхуа была заботливой учительницей. Кроме того, ей все-таки льстило, что императорская наложница приходит к ней брать уроки… Сливе Мэйхуа казалось, что так император становится ближе к ней. Она думала: «Я вложу в Лан Эр свою душу и свою способность усладить мужчину. Сын Неба возьмет ее, но на самом деле он возьмет меня! Я, Сун, по прозвищу Слива Мэйхуа, приму семя драконов!»

Ну что ж, бедняжка Сун была слегка не в себе. Она слишком много думала о том, что ведет свой род от самой Серебряной Фей. Однако ее фантазии были вполне безобидны, а ремесло свое она знала очень хорошо.

Иногда Сун открывала заветный шкафчик и, приложив палец к губам, доставала оттуда шкатулку, обитую изумрудным шелком. В шкатулке, каждая в отдельном мешочке – они были разных цветов, и Мэйхуа знала наизусть, что в котором лежит, – хранились драгоценные статуэтки. Сун, которая, как известно, была не совсем в своем уме, говорила, что они достались ей через много поколений, но в незапамятные времена их вылепили с самой Серебряной Фей. Конечно, Лан Эр была не так глупа, чтобы в это верить. Тысяча лет статуэткам, что ли? Фигурки выглядели как новенькие!

Смотреть на них было очень интересно. Все они изображали мужчину и женщину в позах сладострастия, и Слива Мэйхуа подробно рассказывала Лан Эр, что в такой-то позе чувствует мужчина, а что – женщина, как соприкасаются «яшмовая пещера» и «нефритовый жезл», что может сделать женщина, дабы усилить страсть, продлить или ускорить соитие.

Сун обожала статуэтки и уверяла, что обязана им удачей своей жизни. Это были ее талисманы, божества, верные друзья… Доставая их из мешочков, она целовала сначала мужчину, а потом и женщину в голову и ласково здоровалась с ними, прижимая к груди. Женщину звали Фей, мужчину – Чжу, и Слива Мэйхуа часто рассказывала их историю Лан Эр, хотя та и без того знала ее наизусть: ведь в Маньчжурии все знают сказку о Серебряной Фей. И только одну статуэтку госпожа Сун никогда не целовала. Ту, что хранилась в белом мешочке и называлась «Летящий белый тигр».

Как-то раз Лан Эр спросила свою наставницу, почему эта статуэтка не пользуется ее любовью.

– О нет, – покачала головой Слива Мэйхуа, – я люблю ее. Просто… просто я прижму ее к груди в тот миг, когда задумаю проститься с миром живых. Я не собираюсь дожить до того времени, когда превращусь в сморщенную уродину или меня окончательно истерзают болезни. Пока-то я превозмогаю их, но лишь только мне надоест терпеть боль, сама поднимусь в небеса. И две эти фигурки будут моими провожатыми.

Госпожа Мэйхуа таинственно замолкла, убрала статуэтку в белый мешочек и больше, сколько ни допытывалась Лан Эр, не отвечала на вопросы.

Сун не оставляла без внимания ни одной мелочи в обучении своей землячки – начиная с того, как правильно одеться, а потом раздеться, чтобы возбудить мужчину:

Красавица на ложеРаскинулась игриво.Вокруг нее цветы, цветы стоят кругом.Постель благоухает благовониями,Курильница бронзовая источает ароматы,От которых кружится и туманится голова.Красавица снимает верхнее платье,Потом настает черед тонкой рубашки.И вот ее тело обнажено, ее дивное белое тело!Оно прекрасно, ах, как оно нежно и прекрасно!И кожа ароматней всех цветов, и губы приоткрыты.И яшмовая пещера ее увлажнена желаниемДарить наслаждение и наслаждаться,А значит,Готова принять нефритовый жезл…

Конечно, часто бегать на уроки Лан Эр не могла, но Слива Мэйхуа считала ее весьма способной и прилежной ученицей. И вскоре сказала, что Лан Эр вполне готова взять свое от жизни. Ведь, кроме искусства любви, Лан Эр стала сведуща в пении и танцах, выучила наизусть множество стихов, постигла секреты ухода за лицом и телом. Как-то невзначай выяснилось, что она прекрасно рисует. Лан Эр взяла да изрисовала стены своего домика орхидеями. А еще на клумбах близ своего домика, «Тени платанов», она посадила четыре сорта орхидей, чтобы цвели в любое время года.

И вот она пошла проститься со своей наставницей. В подарок ей Лан Эр взяла ветку прекрасной белой орхидеи.