Елизавета Михайличенко - Неформат Страница 11

— Уже? — искренне удивился я. Не ожидал я такой оперативности от стариков. Но скорее этот гад разыгрывает спектакль из-за Ленки, пытаясь воспользоваться моей внезапной пропажей без вести. Да однозначно, из-за нее! Если нас прослушивают, то какой смысл называть мой «приятный мужской баритон» Светиком.

— С тех пор как мы пили «Метаксу», Светик. Все началось с «Метаксы».

«Метаксу» я пил с Умницей один раз в жизни. Когда он понял, что Ленка для него потеряна и притащился ко мне с бутылкой редкого в то время греческого коньяка и свежесочиненной песней про подлеца-разлучника. Поэтому упоминание «Метаксы» мне не понравилось. Неужели он до сих пор жаждет реванша?

— Началось с «Метаксы»? — переспросил я. — А мне до сих пор казалось, что кончилось…

— Вернее, началось бы, если бы не этот козел, — со значением, интимно перебил Умница.

Ту «мировую» бутылку мы распили втроем. У меня сидел Витек, после госпиталя, и мы думали, как ему жить дальше.

— Почему это Витек — козел?

— Да нет, Светик, я не о нем. Я о настоящем, который не давал начать пить своим «ме-ме». Ну, ты же помнишь, когда это было. В каком году кончились батарейки. Конец он и в Африке конец, — Умница как-то издевательски хмыкнул.

Не, ну вряд ли он имел в виду то, что я подумал. От него можно ждать почти любой подлости, но далеко не любой пошлости.

— В Африке? — я попытался извлечь из фразы хоть что-то конкретное.

— Ну какая же ты все-таки тупая, Светлана! — взвыл Умница. — Думай, Светик, думай! Козла надо отпустить. Он своим меканьем только сбивает с толку. Заведи лучше ма-а-а-аленькую собачку. Таксу. Знаешь, чем хороша такса?

— По ней платят?

— Идиотка! — обреченно констатировал Умница. — Светик, ну ты же еврейка! Это важно. Ты же не безграмотная. Такса хороша тем, что у нее нет руки. Только нога. Все, Светик, не звони мне больше. А то у меня, дорогой и горячо любимый товарищ Светлана Ильинична, от твоей тупости тоже батарейка кончится… Мне две ложечки, как всегда! — крикнул он кому-то в сторону.

Ясно кому, конечно. Вообще-то любящая жена при скоропостижной пропаже мужа не должна варить кофе посторонним мужикам. У нее руки должны трястись, а глоток в горло не лезть.

— Слушай, ты… — не выдержал не то, чтобы я, а кто-то мохнатый с низким лбом, проживающий на задворках меня.

— Все! — оборвал Умница. — Пусть осуществится естественный отбор по интеллекту. Я сделал для тебя все что мог!

— Э! — запротестовал я в умолкнувшую трубку.

— Все, Светик. Симхат Тора начинается. Мой религиозный долг — выключить аппарат связи. Пока-пока, сладкая моя!

И этот вундеркинд действительно отключился. Ну, если я вернусь…

Поостыв, я еще раз прокрутил наш разговор. Ладно, Ленка Ленкой, дома разберемся, если я вдруг неожиданно вернусь из командировки. Но Умница точно бросал мне какой-то спасательный ребус. Разные у нас с ним стили мышления. И ощущение у меня было, как у льва, которому тыкали в морду палкой… Или как у собаки. Как у таксы. Как у таксы, напившейся «Метаксы». И еще где-то рядом ходит козел. И что мне делать с этим зоопарком?

Ну, такса-метакса это, конечно, не случайная рифма. Это такса без «ме». Без козла, то есть. Значит, «Метакса» и козел — это маскировка таксы. Умница не хотел произносить слово «такса» напрямую, значит боялся, что это слишком просто и если прослушивают, то разгадают. Ага, просто, проще некуда. А что прослушивают он, кажется, уверен. И про «жизнь и смерть» как-то не жизнеутверждающе у него прозвучало. Вообще-то он паникер. Но слушать его могут, почему же старикам не подслушивать моих друзей, раз Ривка погибла, а я исчез. Должны прослушивать — силы и связи позволяют. Значит, звонить Умнице больше нельзя, во всяком случае он этого очень боится. Следовательно, он должен был дать мне какой-то контакт, другую связь. Скажем, адрес. Улица Таксовая? Улица Таксистов? Улица Норная? Или улица имени Т.А. Кса? Сам он идиот! Наверное, все-таки, не адрес. Тогда телефон.

Конечно, телефон. Потому что Витек и «Метакса» были в 1982 году. Ну да, перед смертью Брежнева. Потому что похороны мы наблюдали по телеку вместе с Витьком. Тут однозначно, здесь и «кончились батарейки» — Брежнев был, по слухам, на кардиостимуляторе и «дорогой и горячо любимый товарищ Светлана Ильинична». М-да, ведь Умница действительно под конец правильно злился — ему пришлось транслировать почти открытым текстом. Вот же, блин!

Ну хорошо, значит четыре цифры номера у меня есть, причем последние, потому что про «Метаксу» было раньше. Теперь такса. «Еврейка», «не безграмотная»… Значит, нашу «таксу» напишем на иврите. Напишем ее, дорогую, ивритскими буковками и получим טקסה- «тет», «куф», «самех» и «хей».

Как для всякого ешиботника, гематрия для Умницы нечто очевидное и само собой разумеющееся.

С трудом вспомнив очередность букв, я написал справа ивритский алфавит, а слева — цифры. Получилось 9+100+60+5. Итого — 174. Значит, номерок телефона — 1741982.

Я позвонил, услышал энергичное хамское мужское «Лёо-о-о» и с нескрываемой надеждой попросил к телефону Светлану. В ответ был назван «козлом» и послан к русскому варианту Азазеля. Увы. Избавиться от козла не получилось. Я испытал разочарование троечника, честно зубрившего, но все равно получившего «неуд».

В утешение мне была ниспослана ангелица. Земная модель с парой порхающих ног вместо крылышек. Ангелица Вера желала напоить меня кофе, но прежде узнать мои пристрастия. Я пялился на нее с каким-то даже не вполне сексуальным интересом. Конечно, ноги. Даже нога. У таксы, напирал Умница, нет рук. У нее ноги, говорил Умница, хотя на самом деле — лапы. А у меня теща. И мне все понятно. Потому что Софья Моисеевна, изучая иврит в пенсионном возрасте, путалась в двух ивритских «т» и не отличала «тет» от «тав». На ее вечный вопрос: «Какое там тэ?» Ленка научилась отвечать «с рукой» или «с ногой», чтобы возникал зрительный образ нужной буквы. Значит, наша с Умницей такса — грамматическая калека, с одной ногой, то есть пишется через «тав». А «тав» — это последняя буква алфавита, это аж 400. А я — полный козел, потому что сразу должен был понять ешиботную логику Умницы, что он сначала написал буквами число, причем написал правильно, начиная с буквы, обладающей максимальным числовым значением. А потом подобрал подходящее звучание и значение. Значит, имеем: 400+100+60+5 = 565.

Я набрал номер. Ответил хриплый подростковый голос. Я затосковал, прося у подростка и судьбы Светлану.

— Мутант, ты? — спросил подросток. — А я — Светик. А ты супер — быстро вкликался. Фима говорил, что ты тормоз. Ну, Фиме с его мозгами — все тормоза. Где желаешь обнюхацца?

Было похоже, что связистка уже обнюхалась. Впрочем, последний троллейбус не выбирают. Я понял, что до вечера с Санькой уже не расстаться, да и гимназистке хорошо бы прочухаться:

— Где — сама скажи. Но не раньше десяти.

— Ахха, — придохнула она, прикидывая. — Сразу приезжесть выпирает, что тождественно место. Ну, пусть под Кремлевской стеной, для концепта. Чтоб тебе топографически не мучицца. Значт, забили. В десять, в Александровском садике, по центру где-нить. Ты какой? Можешь прийти в чем-нидь?

— Я приду, — пообещал я злорадно. — Я буду весь из себя такой неприметный, но в кипе и с пейсами.

— Кайфы, неформат! — сказала гимназистка. — Чиста спецназ. Вродь фсё. До встре!

7. У Кремлевской стены

Двум звонившим «солнышкам» Санька честно рассказал, что сидит в ресторане с неожиданно нагрянувшим старым другом, поэтому ночевать не придет, это надолго. А третьему «солнышку» пообещал быть через полчаса.

— Еще по порции блинов с икрой и счет, — скомандовал он в пустоту.

Накачанный лысый официант с тараканами вместо глаз возник тут же и интимно уточнил:

— Блинчики? С икорочкой? Сделаем!

Мне показалось, что он в конце проглотил «нема базару».

— Вот, Боренька, представляешь, если бы такое место да лет пятнадцать назад! Так? — Санька ткнул пальцем в два крана с пивом, темным и светлым, подведенных прямо к столу, правда снабженных счетчиком.

Мы налили по последней. В моей загорелой руке белел стакан светлого пива, в Санькином белом кулаке был зажат стакан с темным.

— Пятнадцать лет назад это назвали бы дружбой народов, — хмыкнул я.

— А сейчас это называется просто дружбой, — констатировал Санька. — И это правильно. Так?

Санька порывался подбросить меня в нужное место, но я не сознался, что оно у меня есть. А, прикрывшись ностальгией, объяснил, что буду бродить по улицам до ночи. Санька пожал плечами и уехал греться под солнышком, предупредив, чтобы я «не очень-то выеживался, особенно у метро, здесь это тебе не там».

Я шел в нужном направлении по плохо освещенным улицам и вроде бы ни о чем не думал. Но наверное, все-таки, думал. Во всяком случае, почему-то внимательно присматривался к собакам, а значит не ждал от будущего ничего хорошего.