Анна Данилова - Грех и немножко нежно Страница 11

Подругу звали Марина Валеева, она тоже училась на филфаке, но только, в отличие от Маши, она считала себя личностью творческой, неординарной. Она писала неплохие стихи, новеллы, рисовала картины, расписывала акрилом стены, путешествовала автостопом по России и Европе, словом, жила так, как ей хотелось, получая от жизни максимум удовольствия.

Взяла Маша от Марины и еще одно ее свойство, которое на самом деле сильно помогало ей в жизни: скрытность, умение держать язык за зубами. Парадокс. Зная все, казалось бы, о Марине, то, что было на поверхности, что она видела своими глазами, Маша, однако, не знала, чем жила и дышала Марина в глубине души. Мужчины, картины и стихи — все это было на поверхности. А вот что питало Марину, где она черпала свои силы и желания, энергию и жизнелюбие, все это оставалось скрытым от посторонних глаз.

Вот и Маша молчала. Быть может, поэтому, изнемогая подчас от желания кому-то выговориться, с кем-то посоветоваться, Маша сдерживалась и, таким образом, не давала возможности другим людям узнать о ее слабостях и наклонностях.

А слабости были, и Маша стыдилась их. К примеру, в отношениях с мужчинами ее возбуждали элементы насилия. Или же, что было самым сокровенным и стыдным, ей нравились обыкновенные, некрасивые, неинтересные мужчины. Из толпы. На время, на час или два. И вот как раз таким мужчиной был Циннобер. Никакой. Вот таких мужчин можно было унижать, смешивая с грязью, не боясь мести или отпора. Она сразу почувствовала это, как только поняла, что он запал на нее.

Знала Маша и то, что в глазах окружающих она девушка серьезная, чистая, практически невинная. Так же думали о ней и ее родители, которых не особо-то и занимала дочка, поскольку они постоянно были заняты своими проблемами, точнее, своими отношениями. Посещение родительских собраний было для ее матери единственной связью с внешним миром дочери, и на этих собраниях Машу Тропинину всегда хвалили и ставили в пример другим ученикам.

Шли годы, Маша росла, взрослела и с каждым годом все отчетливее понимала, что все наладилось бы в их семье и отношения родителей потеплели бы, если бы в доме прибавилось денег. Безденежье убивало все ценное, чем жили раньше супруги Тропинины. Мир менялся вокруг них, менялось благосостояние их друзей и родственников. Кто-то сильно поднялся наверх, а кто-то продолжал считать копейки.

Марина Валеева неожиданно для всех вышла замуж за богатого бизнесмена и укатила на Мальорку, на его виллу. И общалась теперь с Машей только по скайпу. Она сильно изменилась, ушли нервозность, осторожные взгляды, и с экрана на Машу смотрело совершенно счастливое существо с округлившимся животиком, меньше всего похожее на маленькую распутницу с километровым списком любовников.

И вот теперь, когда беременная Марина поедала на Мальорке скатов да плавала в бассейне, Машу отправили в захолустный Зульштат варить варенье в обществе скучнейшей тетки. Разве так она провела бы каникулы, будь у нее деньги? Да она прямиком отправилась бы к Маринке в гости, уж они бы там развернулись…

История Марты Краушенбах, рассказанная теткой, вызвала в Маше живой интерес, больше того, она, девушка трезвомыслящая, предположила, что под гробом прабабки вполне могло быть спрятано золото. А почему бы и нет? Если бы этого не было на самом деле, то откуда взяться этой легенде? Многие люди находят клады, руководствуясь такими вот странными и кажущимися нереальными историями. А уж ей, самой судьбой закинутой в Зульштат, грех было не воспользоваться обстоятельствами. Да и музей как-то быстро нашелся, и Юрий Михайлович Ланг, для которого история немецких семей Зульштата — все равно что развернутая книга, которую нужно просто полистать.

Безусловно, Маша, как и всякая другая девушка на ее месте, любила производить впечатление на мужчин, пусть даже и таких, как Ланг, своей молодостью, красотой, обаянием. Она видела, какими глазами он на нее смотрел, а потому как-то сразу успокоилась. Предположила, что уж с ним-то она всегда сумеет договориться. Если не за деньги, так за пять минут близости с ним. И он, охваченный пламенем, возомнивший себя ее любовником, подведет ее прямо к семейному склепу Краушенбахов. Потом она от него избавится, как умеет избавляться только она — грубо, резко, оттолкнет его от себя так сильно, что он будет вспоминать ее как страшный сон. Найдет припасенные для подобных случаев гадкие и грязненькие слова, которые ранят его мужское самолюбие. Затем, воспользовавшись полученной от него информацией, заберет клад, да и уедет подальше от этого богом забытого городка…

Вот такой был простой план.

И он сработал. Сразу же. Ланг привел ее на кладбище, где находились руины старинных склепов, и ей важно было там повести себя таким образом, чтобы он не понял, насколько серьезно она относится к происходящему и как внимательно рассматривает поросшую бурьяном площадку в поисках надгробия или памятника (разрушенного, конечно) доктору, в имени которого, если судить по фотографии, которую ей показала тетка, имеются буквы «Ch… i… hs».

Важно было, разыгрывая сцену страшного разочарования этим участком немецкого кладбища, не выдать себя очень уж внимательными взглядами и ни в коем случае не проронить слово «доктор». Хотя именно это слово, облаченное в вопрос, мысленно адресованный Лангу «А вы не знаете имя и фамилию доктора-гинеколога, где встречались бы буквы…», вертелось на ее языке.

Возможно, она и переигрывала, прогуливаясь с недовольным видом рядом со склепами, однако своего добилась: Ланг назначил цену своей работе.

Что ж, ужин так ужин!

И вот в назначенный вечерний час она вошла в его убогий дом, провонявший гнилыми досками, прогретой старой крышей в птичьем помете, кошачьей мочой, плесенью, старыми тряпками, рыбой и прочими гадкими запахами и варевом из квартир. Запах старого дома, неистребимый ничем, даже ароматами запеченной курицы и свежего огуречного салата, составляющими ужин одинокого директора краеведческого музея.

— Машенька, как же я рад, что вы пришли! — воскликнул Ланг, наряженный в чистую рубашку, серые брюки и домашние шлепанцы. От его тщательно причесанных волос пахло шампунем.

На самом деле, подумала Маша, он мог бы воскликнуть: я и не надеялся, что вы придете!

Понятное дело, что он растерялся, увидев ее в пышной зеленой короткой юбке, белой кружевной блузке и в сандалиях веселого оранжевого цвета. Маша нарочно оделась таким образом, чтобы лишний раз подчеркнуть разницу в возрасте.

— Вы, Маша, просто прелестница… Проходите, пожалуйста… Вы курицу любите?

— И курицу, и утку, и гуся, — улыбнулась она ему одними губами.

— Хорошо, намек понял! — подрагивая от волнения, сказал Ланг. — Вот, пожалуйста, сюда…

В комнате был накрыт стол. На старой зеленой бархатной скатерти были расставлены салатницы с закусками, а в самом центре стояло блюдо с еще горячей, источающей аромат чеснока запеченной курицей.

Рядом стояли графинчик с красным вином, хрустальные рюмки. Дяденька постарался произвести впечатление и устроил все наилучшим образом.

Они выпили, закусили. Ланг рассказывал об истории города тихо, монотонно, как если бы где-то работало радио. Маша догадалась, что он вооружился этой темой, чтобы не растеряться окончательно, поскольку эта тема была для него беспроигрышной. Все лучше, чем молчать.

Маша же, со своей стороны, делая вид, что слушает его внимательно, с аппетитом поела, выпила и теперь мучительно боролась со сном.

— Юрий Михайлович, — наконец решилась заговорить она о том, ради чего, собственно, и пришла сюда. — Вы приготовили для меня материал?

— Какой материал? — он склонил голову набок и пристально взглянул на нее. Его губы жирно блестели, и он промокнул их салфеткой. — Вы же, Машенька, не назвали мне нужную фамилию.

Она подумала, что вот сейчас он снова перескочит с вежливого «вы» на демократичное и грубоватое в его устах «ты». И не ошиблась.

— Так кто тебя интересует, красавица?

— Мой прадед был известным на весь город гинекологом, но я знаю лишь несколько букв в его имени и фамилии.

Она решила идти вот таким, более-менее безопасным, путем. Если он назовет ей фамилию этого гинеколога, да еще и покажет его могилу, надгробие, то уж по семейной фотографии она легко разыщет нужный склеп. Пусть даже он основательно зарос травой и кустами.

— И какие же это буквы?

Маша достала из сумочки ручку и написала на салфетке: «Ch… i… hs». Протянула ее Лангу.

— Вот.

Ланг вдруг улыбнулся, без ехидства, а как-то светло так, лучезарно, по-доброму.

— Да что же ты раньше не сказала?! Я бы тебе там же, на кладбище, все и показал.

— Вы знаете, о ком идет речь?

— Конечно! Надо же, ты — праправнучка самого Кристиана Ульрихса?! Просто замечательно!

— Да? И что же здесь замечательного?