Лев Гурский - Никто, кроме президента Страница 11

Моя взвешенная речь погасила боевой настрой хозяйки. Более того: Сусанна изволила мне улыбнуться. Смена гнева на милость прошла быстрее, чем обмен валюты на рубли в «Бридж-банке». Щелк-щелк окошечком лица – и передо мной уже горка приветливости в мелких купюрах. Я пока не гость желанный, но уже не Берия.

– Ладно, – сказала она почти дружелюбно и поправила серебряную прядь. – Чего я, в самом деле, на вас разоралась? Это все нервы. Проходите за мной, в гостиную. Только, бога ради, обувь не снимайте, здесь уже три дня не убрано. Прислуга наша, как нарочно, загрипповала…

Прежде чем скрыться среди портьер, хозяйка элегантным жестом подхватила коньяк с полу, а другой рукой уцепила пса за ошейник. Вторая ее ножка, мелькнувшая в разрезе халата, выглядела не хуже первой. Интересно, я их случайно увидел или мне их намеренно показали? Цэ дило трэба розжуваты, как любил говорить Сердюк, корча глубокомысленную мину.

С Сердюком, заводным хлопцем из Донецка, мы вместе закончили Высшую школу КГБ, но после наши пути пересекались редко. На миг я остро позавидовал бывшему одногруппнику. Ну и повезло же ему! Из всего выпуска он отхватил самое теплое местечко: перебрался из Киева в Нью-Йорк, охраняет сейчас какую-то ооновскую бонзу – и горя не знает. Сроду я не слыхивал, чтоб на шишек из ООН хоть кто-нибудь когда-нибудь нападал, кроме мух и комаров…

– Эй, куда вы там пропали? – раздалось из-за портьеры. – Идите смело, я уже заперла собаку в чулане.

Я двинулся на голос, осторожно переступая через выводок старинных ваз и вазочек. Если я опрокину хоть одну, наша бухгалтерия меня измордует. Ну разве что я убедительно совру, будто упрямый антик разбился при попытке к бегству.

Гостиная встретила меня еще большим беспорядком, чем прихожая. Однако в море хаоса, где почтенные музейные вещи, громоздясь там и тут, вступали в противоестественные связи с новейшей бытовой электроникой, отыскалось-таки три островка стабильности. Два кресла, ничем не заваленных, плюс голый обеденный стол. Центр стола украшала все та же бутылка «Курвуазье». Ага.

– Располагайтесь, – предложила Сусанна и дополнила пейзаж на столе парой рюмок темного хрусталя. – Коньяк будете?

– Увы, я за рулем.

Мое «увы» было непритворным, а вот причина отказа – липовой. Граммов пятьдесят мне бы не повредило. Автоинспекторов я тоже не боюсь. Но есть одно хорошее правило: пить с дамой на первом допросе – все равно что не пить с дамой на первом свидании.

– Тогда и я не буду. Считайте, из солидарности. – Госпожа Звягинцева с явным сожалением отодвинула себя от бутылки коньяка и устроилась в кресле напротив моего, поджав под себя ногу. – Вы хотели поговорить со мной без истерик? Валяйте, начинайте, я готова.

9. BASIL KOSIZKY

Прав был Гектор: сила не нуждается в фейерверках. Окрас льва сливается с саванной, а самые яркие существа на планете – безобидные тропические бабочки. Чем больше мы надуваем щеки, тем сильней показываем слабость. По своей нелепости фраза «Литература против терроризма» сравнима только с «Литературой против геморроя». Понятно, что единственная литература против терроризма – Уголовный Кодекс. Ему и следуйте, господа!..

Досадливо крякнув, я обругал себя старым циником и пробежал глазами последние полторы фразы своего приветствия: «…эта литературная конференция станет важной вехой в деле борьбы с терроризмом – самым большим злом текущего столетия. Спасибо за внимание». Все. Сойдет. Соберусь с духом и прожую эту жвачку от и до. Потом час сидения в президиуме, десять минут журналистам, а на обратном пути горилка с перцем отобьет вкус силоса во рту.

Без комплексов, m-r Kosizky, приказал я себе. Все равно в речи главы ООН не принято вслушиваться. Их издавна сочиняют у нас в пресс-службе древние бабули, которые еще помнят генсека У Тана. Говорят, невозмутимый бирманец требовал, чтобы его спичи были похожими на него самого. Небольшими по размеру и плоскими, как блин. Когда меня утвердят – если меня утвердят! – на Совбезе, я выбью для каждой из бабулек по медальке, повышенной пенсии и отправлю их на заслуженный отдых. И начну заказывать тексты речей Милораду Павичу и Умберто Эко. Слушать меня, конечно, не будут, понимать – тем более. Но хоть во время чтения почувствую себя умником, а не силосоуборочным комбайном…

– Подъезжаем, – предупредил шофер. За окном нарисовалась серая громадина Библиотеки иностранной литературы, составленная из огромных каменных спичечных коробков.

– Главное, не забудьте, Сердюк, – строго напомнил я начальнику охраны. – Если они поднесут хлеб-соль, не надо вырывать его у меня из рук и первым надкусывать самому.

– А вдруг отравлено? – буркнул Сердюк, но без привычной убежденности в голосе. Больше по инерции.

Эпизод с хлебом имел место во время визита в Сомали и чуть не скомкал всю приветственную церемонию. Мне едва удалось заверить хозяев, что мой бодигард происходит из племени, где Пробование Еды Первым – святая обязанность воина…

В вестибюле библиотеки нас, однако, встретили без хлеба-соли. Скорее уж с кнутом-пряником.

Мне, по старшинству, перепал пряник в виде давней знакомой, миниатюрной Женевьевы Кулиевой, которая проскользнула под локтем у одного из охранников, черного великана Дюссолье, и кинулась ко мне обниматься. Баба Женя, наверное, лет пятьдесят уже как занималась оргработой во всяких фондах и комитетах и не провалила ни одного крупного мероприятия. При ней микрофоны не фонили, телесуфлеры не зависали, фрукты в вазах были свежими, а время официального протокола не вылезало за грань разумного. Подозреваю, что бабу Женю, вопреки морским приметам, взял бы в свою команду капитан всякого корабля – за ее отважную готовность затыкать собой любую пробоину. «Гюнтер Грасс нас кинул, – затараторила она после взаимных приветствий, – Долгопрудников с Коэльо успевают только на закрытие. Поэтому я перетасовала президиум. Из буйных там, правда, остается Савел Труханов, но мы его усадим с краю, ближе к трибуне. Остальные трое мирные: исторический романист, драматург, детективщица…»

Стоящему рядом Сердюку повезло куда меньше моего. Кнутиком по его самолюбию прошелся квадратный лысеющий крепыш, присланный вместе с командой от имени Службы Безопасности Президента России для охраны нашего великого сборища. Крепыш имел твердую фамилию Железов и немалый ранг зампреда СБ. По такому случаю всю ооновскую четверку оттеснили на вторые роли. Внутренности зала заседаний и проходы туда доставались хозяевам поля. А наши могли хоть до посинения нести наружный дозор.

Мой главный бодигард встретил этот расклад с тихим смирением. Оно обмануло бы кого угодно, только не меня. Едва баба Женя умчалась прочь – рассаживать гостей и прессу, – как Сердюк потеребил мой рукав и зашептал в ухо, кивая на эсбэшников: «Вот дурни! Гонору навалом, а фэйс-контроль на нуле… Я бы на их месте вон тех троих попридержал – сопливы для журналюг и бэджи у них слепые, смахивают на новоделы… И вон ту девку тоже, с сись… с грудью, в розовой кофточке… не нравится мне, как она сумку несет, больно бережно… Рамку они прошли, но что сейчас рамка? Злыдни такой фарфор насобачились лить – целый “глок” в два счета можно собрать… Вы, короче, ступайте в зал, а я потом туда же аккуратно подлезу. Одну дверь не зафиксировали, олухи!»

Сердюк был верен себе: лучше перебдеть. Меня же среди многолюдья всегда тревожила не столько молодежь, сколько кадры постарше – мужчины и женщины с кривыми лицами сутяг. Гораздо чаще, чем в Африке, они попадались в странах бывшего Союза. Вот этих психов я боялся по-настоящему. У каждого таились за пазухой густо исписанные листы с петициями, челобитными или кляузами, и эти тяжкие каракули они норовили всучить мне из рук в руки. Как будто ООН и Базиль Козицкий могли вернуть им квартиру, жену, детей, работу, рассудок…

Зал был заполнен до отказа. Люстры наяривали, как цирковые прожектора. По проходам двигались телеоператоры с камерами на плечах, напоминающие торговцев колой и сахарной ватой. Сам я чувствовал себя ученым слоном, на которого явились посмотреть из вежливости, зная, что особых чудес он не сотворит: пошевелит ушами, тряханет башкой под музыку, разок протрубит – ну и молодец, похлопаем. В президиуме баба Женя села поближе, чтобы руководить овациями, когда и.о. слона Basil Kosizky закруглится.

Я не подкачал. Вместо пяти минут уложился в три, по ходу зверски выкинув всю середину дежурно-позорной речи. Плевать.

После меня трибуной овладел сероглазый кудрявчик с родимым пятном во всю щеку, похожим на след детского ботинка, – тот самый буйный Труханов. Говорил он горячо, но до того невнятно, что почти сразу я потерял нить и лишь выхватывал отдельные фразы: «…от Перми до Тавриды ди фюнфте колонне марширт… сознание наступательное первично, бытие оборонное вторично… немец думал, что война, сделал пушку… корень империи горек, оплот ее сладок… лед-лед-лед не знает компромиссов…» Вскоре я понял, что проваливаюсь в дрему. Мерещилось мне, как из Шангри-Ла, сердца Гималаев, летит в осиное гнездо мирового терроризма противоракета из чистого Мирового Льда. Долго летит. До-о-о-олго. Не долетит, так согреется…