Оксана Обухова - Дело толстых Страница 11

— Что-то случилось? — мгновенно отреагировал Борис.

— Да. Твое «невинное приключение» пыталось убить Вовчика. — В ответ из трубки раздалось сипение. — Ты следующий.

Марта положила трубку.

Гудвин с немым недоумением смотрел на Марту.

— Ты полчаса продержишься? — спросила Домино. Вова кивнул. — Потом вызовем скорую. Или… ты на чем приехал?

— На тачке Чалого.

— Это хорошо-о-о, — протянула Марта. — В больницу поедешь на ней.

За двадцать минут, которые Гудвин провел в ее доме, Марта постарела на десять лет. Морщины обезобразили недавно гладкий лоб, носогубные складки разрезали щеки, пухлые, красивые губы неприятно, по-старушечьи сжались в струну, как щучья пасть.

— Слушай меня, Вова, внимательно и запоминай. Все меняется. Вечер пятницы ты провел в городе. Твой «близнец» отбой получил?

— Нет.

— Узнай у него, где он светил тачку…

— Уже узнавал, — перебил Гудвин. — Он по городу покрутился и в одно тихое место свалил. В частном секторе. Там только тачку на улице видели, кто в доме — не знали.

— Это хорошо-о-о, — опять протянула Марта, новую комбинацию старой пакости она изобретала на ходу. Она попросила Вову назвать адрес места и быстро записала его на листке бумаги. — Значит, так. Ты был в городе вместе с Борей. Про Кашин забудь. Детали, где и как все происходило, сейчас обговорите с Борей у меня. — Домино торопилась, Гольдман жил в пяти минутах езды от ее дома. — Девку из деревни на моей «девятке» подобрали я и Лялька.

— Но…

— Никаких но, Вова. Молчи и слушай. С Лялькой я договорюсь. Пойдем с ней в милицию и напишем заяву — такого-то числа мы, нижеподписавшиеся, подобрали на трассе голосующую девушку. После ее выхода из машины пропала борсетка с деньгами, документами и оружием.

— Борсетка Бориса? — догадался Вова.

— Да. Не перебивай. Так… на чем же я… Ах да! Но мы ему об этом сообщать не стали. Решили по-тихому, без хозяина, выкупить ствол и документы. Ты пошел к этой Ольге Кудрявцевой, но она заломила такую цену, что ты стал возмущаться. Тогда Кудрявцева достала из сумки пистолет и начала угрожать. Ты попытался отнять оружие, завязалась драка, в результате которой Кудрявцева в тебя выстрелила. А это, Вова, покушение на убийство. Все понял? — Обессиленный кровопотерей Гудвин лишь слабо улыбнулся. — Держись, дорогой, — попросила Марта. — Этот гусь должен крови понюхать, иначе не так проймет.

Несмотря на боль и слабость, Гудвин нашел в себе силы улыбнуться:

— Не по понятиям, Домино… ментам стучать…

— А ты и не стучи, — сразу обрезала Марта. — Когда в больнице огнестрел увидят, мусора сами заявятся. Барабанить им не будешь, лежи себе на койке — ничего не видел, ничего не знаю. Говорить, Вова, буду я. Одна. Меньше напутаем. Главное — в отказ не иди…

Раздался бухающий колоколом входной звонок. Времени обсудить все в деталях у сообщников не осталось. Марта быстро наклонилась к раненому и шепнула:

— Лежи и молчи. Сейчас я буду «колесо вертеть». Что бы ни сказала, не удивляйся… и не обижайся, Вова. Так надо.

Когда, сохраняя остатки достоинства, порог переступил Борис Аркадьевич, в доме Марты стало на одного бледного мужчину больше. Лицо бизнесмена напоминало рыхлый недопеченный блин с украшением из пары маслин. Маслины испуганно сновали по окровавленным тряпкам, разбросанным всюду, натыкались на медицинские склянки, куски бинта и клочки ваты. Запах лекарств и крови ударил Гольдману в голову, и он шмякнулся на диван, не задавая вопросов. Борис Аркадьевич боялся получить очевидные ответы.

— Ну?! — рявкнула Марта. — Доволен?!

Борис беззвучно хлопнул ртом, машинально потянулся к стоящему на столике стакану воды, но, заметив на стекле кровавые полосы — следы пальцев Гудвина, — отдернул руку, словно ошпарился.

— И что теперь делать будем? — Марта нависла над Гольдманом, как кошка над куском сала, — и есть противно, и выбросить жалко. — В тюрьму поедем, Борис Аркадьевич? Или за границу свалим? Выбор у тебя, Боренька, небольшой, но есть. Можешь в Женеве под крылом у дядюшки отсидеться, можешь здесь, в России, пулю схлопотать. Девчонка обещала Вове вас обоих пристрелить. — Марта достала из бара чистый бокал, налила в него коньяку и красиво, медленно выпила. — Или все-таки в тюрьму, а, Боря?

Разговаривая с любовником, Домино никогда не употребляла воровскую лексику. Бориса Аркадьевича раздражали слова, смысла которых он не понимал до конца, лишь догадывался по контексту и интонации собеседника. Бизнесмен любил конкретику, а не свои домыслы.

Сегодня Домино позволила себе подпустить воровского жаргона в речь.

— Ну что, Борис Аркадьевич, пойдем сдаваться? Ты сильно-то не переживай, в остроге тоже хорошие люди живут. Когда Вова на дно ляжет, я в хату весточку зашлю, мол, не фраер ты ушастый, а честный пассажир. Столичный фармазон. За это, Боря, будет тебе почет без венчания. — Очень старательно Домино показывала Боре, кто он есть на этом свете.

— Но… — пробормотал Гольдман и замолчал. На большее, чем слабое возражение, сил у него не достало.

Он закатил черные маслины, сверкнул белками и приготовился упасть в обморок. Марта не зря попросила Гудвина остаться. Как олицетворение неотвратимости наказания, окровавленный Гудвин сидел в кресле и нагонял на бизнесмена ужас одним своим молчаливым присутствием.

Марта плеснула коньяку в фужер, сделала вид, что не замечает просьбы в глазах Гольдмана, и с наслаждением сделала глоток. Спиртное ее сегодня не брало. И если бы не рана на плече Гудвина, она наслаждалась бы ситуацией по-настоящему, стояла в центре комнаты, болтала коньяк в фужере и ждала слезной мольбы.

Но времени не было. Временной разрыв между моментом выстрела и появлением Вовы в больнице не должен превышать разумных пределов.

И Марта поторопила Гольдмана:

— Ну, Боренька, выбор за тобой. Вова на дно ляжет, ищи ветра в поле. Отдуваться тебе придется.

— Дай мне выпить, — хрипло попросил Гольдман.

— Не дам, — усмехнулась Домино. — Решение должно прийти на трезвую голову. Чтобы потом не говорил — напоили-одурманили злые дяди-тети.

Гольдман не понимал, к чему ведет Марта, но догадывался, что, пока его не было, любовница успела найти выход из тупиковой ситуации. И догадывался, что сейчас ему придется просить. Просить, как никогда и ничего ранее.

— Марта… прости меня, мой ангел…

— За что? — Женщина изобразила удивление.

— Я вел себя как последняя скотина. — Борис Аркадьевич был достаточно опытным переговорщиком, он знал, что, прежде чем молить об услуге, следует покаяться в прошлых грехах. Предупредительное раскаяние настраивает оппонента на уступки и избавляет просящего от лишних упреков. — Я… — вякнул Борис Аркадьевич.

— Ты в радостях забыл о стволе, — перебила его Марта. — Отлегло от задницы, Боренька, ты и обрадовался, голову потерял. Так?

Борис Аркадьевич понуро кивнул.

— А мы с Вовой не забыли. Мы с Вовой подумали, что скажет господин Гольдман, когда его ствол на мокрухе всплывет.

— Я… я… думал, потом…

— А потом ствол с хвостом! — прорычала Марта. — С мокрым! Ты думал, из твоей пушки пули не вылетают?! Думал, растворится волына в киселе?! Нет, мой дорогой. Подберет пистоль шаловливая ручонка и повесит на тебя пару жмуриков.

— Боже, — простонал Гольдман и закрыл лицо руками. Сам себе он напоминал узника, которому обещали помилование, но потом сколотили под окнами виселицу. — Что же делать, Марта?!

— Сидеть и думать, — жестко приказала Марта. — Но быстро, пока Вова от потери крови не умер.

Борис Аркадьевич обернулся, глянул на Гудвина, сморщился от его жалкого вида и проскулил:

— Вова, она нас действительно убить хочет?

Гудвин изобразил гримасу — сам видишь, — и откинул голову на спинку кресла, на светло-бежевой кожаной обивке которого уже расплывалось подтеками огромное красно-бордовое пятно.

— Обрати внимание, Боря, — едко попросила Марта, — рана у Вовы в левой половине груди. Еще бы чуть-чуть… — Домино звонко щелкнула пальцами, — и венок герою…

— Спасибо, Володя, — выдавил Гольдман.

— Спасибо, не красиво, — пробормотала Домино. Разговор затягивался, а Борис Аркадьевич все не подходил к главному — к мольбам о помощи.

Прикурив тонкую длинную сигарету, Домино увеличила темп: — Как быстро, Боря, ты сможешь уехать за границу? Сейчас сможешь?

Борис Аркадьевич кивнул автоматически, потом вспомнил что-то и чуть не завыл в голос — возвращение в Женеву было невозможно. Позор, презрение и возможное лишение наследства ждали Бориса Аркадьевича в Швейцарии.

«Проняло», — догадалась Домино.

— Что делать, Марта? — прошептал Гольдман. — Ты знаешь?

— Да. Я знаю, — отчеканила женщина.

— Что?