Александра Авророва - Шутка с ядом пополам Страница 11

— А вы уверены, что записи у него дома, а не на работе? — на всякий случай поинтересовался Талызин.

— И на работе, и дома. Он везде работал, а ее это обижало. Вот она его за это и прикончила!

Игорь Витальевич, не выдержав, усмехнулся. Замечательный мотив — убить мужа за то, что тот много работал! С таким только и идти к Богданову, настаивая на продолжении расследования.

— Не верите? — взвился Гуревич.

Талызин развел руками:

— Мотив слабоват. Ну, не нравилась ей его работа — и что?

— Да ничего вы не поняли, — вздохнул Женя. — Ей не работа не нравилась. Ревновала она к работе, вот что. И не только к работе. Я же не слепой, я видел — все у них последнее время разладилось. Анна Николаевна, она вроде и старалась угодить, а он на нее только раздражался. Она хочет, как лучше, а ему от этого хуже. Ну, и она ведь тоже не слепая, все понимала. Она даже меня ненавидела, представляете? И Марину Олеговну.

Далее явно следовало произнести имя Кристины — однако Гуревич решился на это не сразу, сперва помолчал, нахмурившись, и лишь потом добавил:

— У него, Владимира Дмитриевича то есть, любовница была, к которой он хотел уйти. Анна Николаевна все про нее знала. Это не мотив?

— Любовница?

— Ее зовут Кристина Дерюгина. Ей восемнадцать лет. Красивая.

— А Анна Николаевна точно про нее знала?

Картинка недавнего прошлого всплыла у Женьки перед глазами. Когда это случилось? В воскресенье, а кажется — сто лет назад. Университет был закрыт, а терять день не хотелось, поэтому они работали у Владимира Дмитриевича дома. И все было бы прекрасно, если б не Анна Николаевна. Каждые полчаса она, одетая в какой-то вызывающий прозрачный наряд (кажется, пеньюар?), деликатно стучала в дверь и лезла с очередным идиотизмом. «Мальчики, я принесла вам по чашечке кофе». «Мальчики, вы наверняка проголодались». «Володенька, я хотела с тобой посоветоваться». «Володенька, тут тебе звонят». И все отвратительно умильным тоном — челюсти сводит. Конечно, Владимиру Дмитриевичу это надоело — кто его может обвинить? Да еще дети за стенкой орут. Она мать, она должна их успокоить — не он же, ведь так? Это не мужское дело. Правильно он поступил, он и так долго терпел! А все равно вспоминать почему-то неприятно.

— Когда я жил с Таней, — весело сообщил Бекетов во время очередного визита заботливой подруги, — я вообще не догадывался, что младенцы имеют привычку плакать. Может, тебе взять у нее пару консультаций? Или нанять няню — давно предлагаю.

Анна Николаевна опешила лишь на миг, а затем тоненьким детским голоском кокетливо спросила:

— Но ты же к ней не вернешься, любимый? Куда тебе эта старуха? Я гораздо лучше!

Она похлопала ресницами, улыбнулась и нежно прижалась к мужу. Женя не знал, куда девать глаза. К тому же он никак не мог решить, искренна она или играет.

— Действительно, что может вызвать у мужчины большее отвращение, чем поблекшая женщина, — неожиданно согласился Бекетов. — Особенно если есть возможность сравнить с молодой — по-настоящему молодой. Обвисшие телеса, морщины, вялая кожа, вены на ногах…

Он произносил это, отстранившись от Анны Николаевны и изучающе на нее глядя. Возможно, он ничего особенного не имел в виду, однако Жене вдруг почудилось, что рядом с его учителем стоит не человек, а анатомическое пособие — вот они, обвисшие телеса, вот морщины, вялая кожа, а все вместе заставляет брезгливо поморщиться. Видимо, Анна Николаевна ощущала то же самое. По крайней мере, каждое новое слово заставляло ее вздрагивать, как от удара. Владимир же Дмитриевич словно ничего не замечал, с явным удовольствием продолжая перечень. Но вдруг она выпрямилась, вскинула голову и, сложив губы кукольным бантиком, нежно просюсюкала:

— Спасибо, родной! Таня по сравнению со мной действительно старуха. Мало того, что она намного старше, она еще совершенно за собою не следит!

— Молодость вряд ли вернешь при помощи косметической маски, — задумчиво заметил Бекетов, взяв с письменного стола фотографию и вертя ее в руках.

Эта фотография Кристины, открыто красующаяся на столе, сразу удивила Женю. Лицо Анны Николаевны дрогнуло, нарочитая детскость исчезла, возникла гримаса ненависти и боли. Взгляд уперся в юное существо на снимке, казалось, готовый прожечь насквозь. Однако ничего не произошло. Женщина повернулась и покинула комнату, аккуратно затворив за собою дверь. Бекетов, чуть приподняв брови, с интересом наблюдал за ее уходом. Ни сочувствия, ни жалости в его глазах Женька не заметил. Зато — удивительное дело — испытывал их сам. Сочувствие и жалость, смешанные с отвращеньем и презреньем. Впрочем, устыдившись неуместной сентиментальности, он быстро вернулся к мыслям о турбулентных потоках. И вот теперь дурацкая сцена встала перед глазами, как живая, и снова вызвала острое желание, чтобы ее никогда не было. Например, чтобы это оказалось сном. Женя вздернул голову и с вызовом произнес:

— Анна Николаевна знала, что Владимир Дмитриевич не хочет с ней больше жить, и знала про Кристинку. Я готов подтвердить это под присягой.

Следующим, кого Талызину удалось подкараулить в университете, был Некипелов. Марина назвала его удачником, а Гуревич сообщил, что тот всегда получает необходимые гранты и не имеет проблем с публикацией научных результатов. Именно таким этот человек и выглядел — спокойный, моложавый, элегантный. Он беседовал с учениками, которые жадно ловили слова учителя и восхищенно смеялись его шуткам. Талызин стоял в сторонке и ждал. Наконец, юноши ушли.

— Я к вам, Сергей Михайлович, — обратился следователь.

— Слушаю вас внимательно.

Сказано предельно вежливо, однако с налетом иронии. Легкая ирония вообще была свойственна манерам Некипелова.

— Вот мое удостоверение.

Сергей Михайлович кинул взгляд на корочки, и брови его взлетели вверх.

— Вот как? Вы — следователь? И вы действительно полагаете, что ваша, не скрою, весьма достойная профессия дает вашему отпрыску привилегии при получении зачета?

Игорь Витальевич опешил. Отпрыск у него и впрямь имелся — дочь от первой, давно умершей жены. Она замужем, работает бухгалтером. Есть еще Лешка — отпрыск Вики.

— Какого отпрыска вы имеете в виду?

— Ну, Талызина, разумеется. Ведь ваша фамилия Талызин?

— Несомненно, — признал Игорь Витальевич.

— Вы ведь по поводу этого вашего разгильдяя? Что ж, он у вас, можете быть уверены, не дурак и в принципе учиться способен. Но для достижения результата требуется прикладывать усилия, иначе не бывает. Делать домашние задания, посещать практические занятия…

— Нет-нет, — прервал Талызин. — Я здесь совершенно по другому поводу. Я по поводу смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.

— Погодите, — рука собеседника сделала изящный легкий жест. — Так вы не отец Дениса Талызина?

— Нет.

Некипелов улыбнулся, потом даже засмеялся — весело, однако отнюдь не безудержно.

— Простите, Игорь Витальевич! Сейчас как раз тот период, когда меня особенно атакуют родители нерадивых студиозов. Вот я и принял вас за одного из них. Так чем обязан?

— Я выясняю обстоятельства смерти Бекетова.

— Да? А разве они в чем-нибудь неясны? — изумился Сергей Михайлович.

— Ну… для самоубийства у человека должны быть серьезные причины…

— То есть вы подозреваете убийство? — не стал ходить вокруг да около Некипелов. — Оставьте эту мысль, только зря потратите время. Вы не знаете Владимира Дмитриевича, да и вообще научную среду. Это самоубийство, и причины имелись весьма серьезные.

— Какие же?

Некипелов пожал плечами.

— Да именно те, которые указаны в предсмертной записке. Ослабление интеллектуального потенциала. Понимаю, большинству это покажется бредом, но для настоящего ученого это не так. Интеллектуальные игры — наш наркотик. Привыкнув ежедневно получать соответствующую дозу, без нее уже не выдержишь.

— То есть вы сами тоже собираетесь в определенном возрасте покончить счеты с жизнью? — буднично осведомился Талызин.

— Я? — собеседник хмыкнул. — Вопрос интересный. Пожалуй, нет. Моя жизнь не исчерпывается наукой, и, когда я не смогу ею больше заниматься, то, полагаю, найду… пусть не равноценную, но хоть какую-то замену. Однако думать об этом страшном времени заранее смахивает на мазохизм.

— А жизнь Бекетова исчерпывалась наукой?

— Несомненно. Помните, у Тургенева? «Он поставил всю свою жизнь на одну-единственную карту и, когда эта карта оказалась бита, сломался».

— Вы не слишком-то грустите об этой смерти, — не спросил, а констатировал следователь.

— Ошибаетесь, — спокойно возразил Некипелов. — Я многим обязан Владимиру Дмитриевичу, да и вообще отношусь к нему с огромным уважением. Именно поэтому я уважаю его право самому выбирать свою судьбу. Он-то как раз не сломался, а предпочел иной путь…