Григорий Симанович - Продажные твари Страница 11

Так и было, утром звякнул.

Вошли спокойно: заперт был только один нижний замок, совсем плевый. Щелчок миновал прихожую и застекленную дверь гостиной распахнул. И остолбенел. Так же, из-за спины глянув, застыл Мишаня. Посреди комнаты, вся в кровище, лежала красивая баба в распахнутом халате. Ясно – хозяйка. Обоих одна мысль резанула, чуть опомнились: подстава. «Панин, сука…»

Щелчок шепнул сдавленно, хрипло: «Ноги делаем!» Они попятились, не в силах оторвать взгляда от женщины, которой здесь не должно было быть, – живой, а тем более мертвой. Тихо вышли из квартиры, озираясь, дверь входную Мишаня прикрыл, но прихлопывать не стал – лишний звук. На два этажа спустились, с трудом себя заставляя не бежать, а потом уж не выдержали. Опомнились в двух кварталах от дома. Дворами, с нервной оглядкой, прошмыгнули на центральную улицу Гагарина, где Мишаня оставил «жигуль». Сели, дали по газам, ехали молча, ошалевшие. У дома, где квартировали, остановились.

– Ушли вроде, – сказал Щелчок, закуривая. Руки его, всегда уверенные и твердые, подрагивали.

– Сфотографировать нас могли, – предположил Рупь, тоже закурив. – Лошары мы. Глазки дверные у соседей не залепили. Оборзели.

– Если Панин, сука, подставил, то могли и через глазки, – как еще-то? Но это вряд ли. Ему западло. Да и себя же закопал бы. Чего-то не то. Мне сдается, братуха, что фишка легла как-то не так. Не пофартило нам в натуре, и ему тоже. Чего-то не срослось. Но если до вечера этот мент не позвонит – рвем когти.

Щелчок оказался прав лишь отчасти.

Вечером Панин позвонил, сказал условное слово, которое означало место встречи. Братья решили рискнуть, но провериться хорошенько, все окрест обнюхать. Пришли к выводу, что чисто, засады нет. На всякий случай Мишаня схоронился в беседке во дворе соседнего дома, откуда хоть как-то видно было, а к Панину на скамеечку подсел один Щелчок, старший из погодков, считавший себя ответственным за судьбу младшенького.

Панин услышал, как было дело, и ох-л. Щелчка не проведешь, так мент Ваньку не валял бы.

Панин перебздел по полной. Поклялся, что рано утром, часов в восемь лично пронаблюдал, как она вышла из дома и отправилась в сторону автобусной остановки. «Видно, вернулась, не мог же я там весь день ошиваться, вас дожидаясь! Вот невезуха, ну и дела!»

Панин соврал.

В 7.15 он и впрямь пришел в штатском и выбрал точку для наблюдения – за углом трансформаторной будки метрах в ста пятидесяти от подъезда. Зрение орлиное, но ее не заметил. Выходили разные, всех в лицо знал, третий год на участке. Только один незнакомый был, высокий такой, лет тридцати пяти, с инструментальной сумкой на плече. Аккурат мимо прошел, к проходному двору в соседний переулок. Еще оглянулся пару раз, словно искал кого-то глазами.

Двор насквозь просматривался. Панинские «бинокли» разглядели даже, как этот слесарь или автомеханик (странный какой-то!) открыл водительскую дверцу белых «жигулей», «копейку» лохматого года выпуска, сел и по газам. Профессиональная память запечатлела цифры номера – 638. А почему запомнил: телефон в его, панинской квартире начинался именно с этих цифр. А вот буквы и серию не зафиксировал, переключил внимание.

Он продолжил наблюдение за подъездом. Но хозяйка до восьми пятнадцати не появилась. А дальше не мог: совещание в управе, опоздаешь – яйца оторвут. Положился на авось.

А Щелчок ошибся в главном. Их сфотографировали. «Снимок» хоть и смутный, слеповатый, как она сама, «сделала», глянув в дверной глазок в самый для них неподходящий момент, соседка из 36-й квартиры, бабуля Настя. Поскольку на улицу уже не выходила, только по квартире с ходунками, глазок дверной панорамный да еще телевизор цветной и балкон были единственными окошками во все еще интересный мир для инвалида первой группы, ветерана органов исполнения наказаний, старой стукачки Анастасии Ивановны Крынкиной. В это «окошко», напоминавшее те, привычные, на дверях камеры, бывшая надзирательница поглядывала по обыкновению раз по десять на дню, на шумок или просто на удачу, и порой не зря. Вот и сегодня сразу два «кадра» углядела. С утра к соседке тот мужчина звонил, что давненько не захаживал, а раньше чуть не каждый вечер. Открыла она ему. А потом, часа через три, двое каких-то мужчин быстро от двери ее отходили и вниз по лестнице… И чего это Алла-то днем не на работе, как обычно? Приболела, что ли? И мужики повадились…

К соседке старушка относилась неплохо, та ей иногда помогала – хлебушек, то да се. Но все равно считала ее шлюхой, как и всех окружавших ее по жизни товарок и коллег.

Но Алла Осиповна Голышева не была шлюхой. А в тот момент, когда баба Настя углядела в «окошко» двух мужчин, Алла Осиповна была просто обыкновенной мертвой женщиной.

Палец медленно заскользил по животу и вверх, под грудь. Остановился, будто в нерешительности. Выше, медленно, под сосок. Вот сейчас…

– …Пожалуйста!

Он опять уходит вниз, к животу. Замер, словно спрятался, в ложбинке пупка.

– …Ну, что же?!

– …Не сейчас.

Все, время пришло. Олег Олегович получил из Вены тайно ожидавшееся письмо. Радость-то какая! Двоюродный дядя восьмидесяти трех лет, довоенный еще эмигрант, на склоне дней, тоскуя в одиночестве, нашел-таки племянника и зовет погостить с супругой. Брата своего Олега Васильевича помнит с детства, только не искал его, думал – на войне погиб или в лагерях сгинул. А на пороге вечности решил-таки обратиться в Красный Крест, там помогли племянника отыскать.

Письмо на немецком, с переводом приложенным, со слезой, с точным адресом – все как с Владиком обговаривали еще три года назад, а недавно в Москве подтвердили. Владик с его размахом и крутизной, с его ветвистыми связями не понимал, зачем эти сложности с письмом, мнимым дядей и прочей хренью. Но Дымков настаивал, не желая вызывать лишних подозрений и догадок у тех, кто будет подписывать отпуск, а в последствии читать его документы на смену гражданства. Он намеревался письмо это не скрывать, начальству продемонстрировать. Впрочем, совсем без косых взглядов вряд ли обойдется. В России в чем-нибудь тайном и незаконном подозревают каждого второго. А людей на государственной службе – поголовно. Каждый каждого. Свой своего. И не зря.

Но Дымкову к тому моменту будет наплевать. Не в Интерпол же на него в розыск подадут! Ну поехал в гости и не вернулся… Через год-другой какой-нибудь проныра-журналист узнает, что бывший судья живет припеваючи в альпийском особняке. Эка невидаль! И кто чего докажет? И все же…

На весь процесс подготовки – оформление гостевой визы, покупку дома Владькиными людьми плюс проведение нескольких плановых процессов – Олег Олегович положил пять, от силы шесть месяцев. Максимум восемь. Предстояло главное: передать Владику деньги. Извлечь и вручить поклажу его людям в назначенный день. Именно этот ключевой акт всей его жизни Дымков прокручивал в воображении чаще всего, и кошки на душе скребли, сколько себя ни уговаривал. А вдруг их по дороге случайно досмотрят? А вдруг авария случиться? А вдруг… Все заверения и насмешки Владика, его неизменное «да все схвачено!» не спасали от холодного пота и учащенного сердцебиения при мысли о крахе. И еще один страх продолжал подспудно преследовать его. Казалось бы, все миновало, все тихо – нет, не отпускал звонок с того света. Жаль, Гриня уехал куда-то. Ничего, скоро встретимся.

11 июля в полдень в кабинете Кудрина, в присутствии Марьяны Залесской и, разумеется, самого шефа Паша Суздалев коротко доложил, а точнее, суммировал то, что они имели на этот момент.

А поимели они сразу столько, что всех троих огорошило и ввело в сильнейшее сомнение: то ли они за двадцать четыре часа раскроют оба убийства сотрудников фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры», то ли погрязнут в этом деле на месяцы и упрутся в очередной «висяк».

– Голышеву сильно ударили по лицу два раза, сломали нос, выбили зубы. Потом третий удар в горло, под подбородок. Сильнейший удар профессионала. Смерть наступила мгновенно. Убийство случилось ночью или ранним утром 10 июля. Обнаружен был труп 10-го в 15.20 районным врачом поликлиники № 5 Дорошиной Верой Игоревной. Дорошина пришла по вызову соседки-старухи Крынкиной Анастасии Ивановны, инвалида первой группы. Во время осмотра Крынкина не только про свои болячки гундела, но и сетовала на соседку, принимающую сразу по три мужика в день. Дорошина на участке без малого четыре года. Знала Аллу Голышеву как пациентку, к которой несколько раз приезжала по вызову на грипп и еще на какие-то хвори. Прониклась к ней симпатией. Бабке не поверила, конечно. Выйдя от нее и проходя мимо двери Голиковой, с удивлением обнаружила, что дверь приоткрыта. Позвонила, не откликнулись, вошла и, как любил говорить герой одного популярного телефильма, «картина маслом»: Голышева мертва, лицо в крови, на полу кровь и выбитые зубы. Дорошина визуально определила, но пульс пощупала и сразу по мобильнику набрала милицию. Дальше самое интересное, но вы же все знаете…