Яна Розова - Импровизация на тему убийства Страница 11

– А чего плакал?

Митька смутился:

– Она сказала, чтобы родители пришли. Если папа это увидит, он меня убьет.

– В смысле новый телефон не купит?

– Он мне вчера сказал, что убьет. Если в школе что случится.

– И тут случилось! – ехидно поддержала я, пытаясь поганой метлой изгнать Ольгу Павловну в жанре ню из своего воображения. И добавила вполне серьезно: – Тебе папа сказал вполне ясно, что не потерпит проблем в школе, а ты такие вещи откалываешь!

После урока Ольга Павловна встретила меня злая, как Бастинда. Первым делом она сунула мне в нос Митькино творение, конечно совершенно непотребное. Правду сказать, на рисунке прелести Ольги Павловны скрывали огромные трусы и гигантский лифчик. Я вздохнула с некоторым облегчением.

– Так вы хотите, чтобы Николай Александрович пришел?

– Почему я должна это терпеть? Я – заслуженный учитель, меня все уважают, а тут…

– Ольга Павловна, я думаю, что Николаю Александровичу не стоит на это смотреть.

– Но я не буду показывать! Я расскажу!

– Ольга Павловна, да он потом всем дружкам за пивом расскажет, как его наследник училку голую нарисовал. Вы же знаете мужчин. Вы станете… ну… это будет еще более неприятно.

– Надо же наказать!

Мое лицо выражало крайнюю степень вовлеченности в ситуацию.

– Я оставлю его после уроков класс мыть. Целую неделю буду оставлять. Даже целый месяц.

Повозмущавшись еще с полчаса, Ольга Павловна согласилась на мой вариант наказания. Ник в школу зван не был, Митька остался жить. И в наших отношениях с ним тоже что-то произошло – он, будто в благодарность за мой антипедагогичный поступок, старался удерживаться от безобразий. Даже набивался на похвалы, время от времени выучивая целый абзац из учебника по истории и добиваясь, чтобы я его спросила. Изменениями я втайне очень гордилась. Ник теперь приходил в школу не чаще, чем все остальные предки учеников класса.

В индивидуальном, так сказать, порядке мы встретились только в марте.

Повод был достаточно серьезный. Если честно, то я расстроилась до соплей. Вот вам и перевоспитала хулигана! Неужели он сделал это, потому что решил, будто я прикрою его снова?

А случилось вот что: на третьей перемене, в школьном дворе, Митька исколошматил в кровь своего одноклассника, Петю Межина. Их растащили спустя пять секунд от начала драки, но нос Митькиного противника уже был сломан. Зверство, думала я, садизм.

Петю увезла «скорая», Митька остался в моем кабинете, ожидая появления отца. Он не то чтобы плакал, скорее был в некотором шоке. Сидел на стуле и молча раскачивался из стороны в сторону, сглатывая слезы и глядя перед собой пустыми глазами. Я не могла понять, страх это или что-то другое.

В классе, кроме нас, было еще несколько учителей, завуч, директор. Все пытались, как могли, объяснить преступнику суть его преступления и добиться его раскаяния. Меня интересовало другое:

– Зачем ты это сделал? За что Петю избил?

Митькин взгляд впервые стал осмысленным. Он поднял на меня глаза, и мне показалось, что кричавшие в кабинете люди куда-то испарились. Ответ прозвучал совсем тихо, но я поняла все:

– Эля ему записку написала, что любит его.

Ник прибыл через пятнадцать минут. Он был уже в курсе событий. Без лишних слов, пройдя сквозь строй учителей и отмахнувшись от истеричных воплей директора, который сейчас, как и всегда, думал только о деньгах, Ник схватил затрясшегося сына за ухо и вытащил из класса. Я не сомневалась, что моего любимчика ждет страшная расправа.

Почему-то все смолкли, и не только в моем сознании, но и на самом деле.

А спустя два месяца, когда учебный год кончился, после самого последнего звонка в этом году, Сухарев приехал в школу и сделал мне предложение.

И все было хорошо, пока не случилось страшное: я влюбилась.

Глава 4

Когда мы с Ником поженились, я с удивлением обнаружила, что в городе он человек известный. У него было невероятное количество друзей, приятелей и знакомых. Эта его черта – привлекать к себе огромное количество самых разных людей – положительно отражалась и на его бизнесе.

Действительно, это было занятное зрелище – видеть, как в приличный ресторан входит мрачный человек, одетый в потерявшие вид голубые джинсы и черную рубашку, надетую на такую же черную майку. Его появление сопровождалось волной внимания: кто-то приветственно кивал, кто-то тянул руку, многие, стремясь поздороваться, старались перекричать музыку. Он быстро пересекал зал, по дороге пожимая с десяток протянутых рук, хмуро отвечал на вопросы, делал замечания официантке, указывал на что-то бармену и исчезал в своем кабинете, возле которого уже толпилась очередь.

Даже самые близкие признавали, что характер у него не сахар, а общаться с ним – не мед ложками есть. Он был циничным и высокомерным правдолюбом. Если его не спрашивали – он молчал, но уж коли вопрос задавался – ответ был непредсказуем.

Почему же тогда они ценили его общество? Из уважения к его деньгам, успешному бизнесу. Ну и многие замечали, что Ник сам по себе был примечательной личностью.

Эти многие в основном были джазовыми музыкантами и людьми тесно связанными с джазом. Еще бы им не любить Ника! Именно он придумал и ежегодно инициировал знаменитые гродинские джазовые фестивали. Он находил спонсоров, договаривался с коллективами, приглашал звезд, делал рекламу, собирал жюри и бесплатно размещал гостей фестиваля в своей гостинице. Конечно, у него были помощники – друзья и студенты музыкального училища, но он столько сил вкладывал в это мероприятие, что иногда становилось страшно…

Сухарев был одним из десятка непотопляемых бизнесменов в городе, которых не подкосили ни рэкет в начале девяностых, ни дефолт девяносто восьмого, ни коррупция в начале следующего десятилетия. Намного позже я узнала, что в бизнес он попал чуть ли не случайно. Ник окончил строительный факультет Гродинского политехнического института, отслужил в армии и вернулся домой. Дома ждала его только тяжело пьющая мать. К тому времени она уже похоронила обожаемого мужа, угробила певческую карьеру, а наслаждаться существованием самки, живущей жизнью сына, не желала. Ей хотелось тихо спиться и уйти в мир иной, где ждал ее возлюбленный Сандро.

Растянутый на долгие годы акт суицида собственной матери шокировал Ника. Он решил, что страдалицу надо вылечить от алкоголизма и дать ей шанс счастливо стареть до смерти.

Людмила Витальевна сопротивлялась этому плану, как умела: напивалась, в любой момент, когда Ник не мог ее контролировать, сбегала от врачей, удирала из клиник, даже меняла места жительства и замки на дверях.

Но вскоре случилось страшное: у Витальевны обнаружили рак. Возможно, она и не очень-то расстроилась, но Ник испугался страшно. Лечение было дорогостоящим, а денег не хватало. Более того, на какой-то стадии болезни лечащий врач сказал, что если процесс не затормозится в ближайшем будущем, то потребуется лечение в немецкой клинике.

Тогда Ник продал что было, влез в долги и сначала арендовал, а потом и купил полуразвалившийся кондитерский цех одного из хлебозаводов. Он был очень молод, не имел в делах никакого опыта и был доведен до отчаяния, именно поэтому у него все и получилось. В делах двадцатишестилетнему парню помог друг его покойного отца – Вадим Сидорович Мащенко, то есть Сидорыч.

Всего за год Сухарев сумел заработать денег и на лечение матери, и на приличную жизнь для нее и для себя. Он женился, купил дом, новую квартиру для своей матери. В девяносто девятом, после смерти жены, Сухарев отказался от планов развивать булочный бизнес, а потом и вовсе продал свой хлебозавод и занялся строительством ресторана. Когда же появилось здание, несуразное для людей, выросших в эстетике хрущоб, все вокруг решили, что вот и пришел конец процветанию этого хорошего парня – Ника Сухарева.

Через несколько лет после этого он сделал мне предложение. Ресторан требовал больше сил, чем прежний бизнес, а Митька постепенно выходил из-под контроля.

Действительно, развлекательный комплекс «Джаз», придуманный и построенный моим супругом, отнимал у него по двадцать часов в сутки. Это было заведение невероятного для Гродина масштаба и формата.

Располагался «Джаз» в центре города, на месте жутких трущоб. Это был район бараков, где когда-то жили люди, занятые созидательным трудом на строительстве Гродинского химического завода. Планировалось трущобы эти снести, как только строителей переведут на другой гигантский объект. Вот только Советская власть решила сэкономить. Рабочих, инженеров и даже ученых-химиков, собранных по всей стране для реализации великой идеи (сейчас никто не помнит – какой), тоже поселили в эти самые бараки.

Уничтожили их только пять лет назад. Теперь на этом месте стоял «Джаз» – невероятное здание невероятной формы, фасады которого были облицованы листами гофрированной стали. Местный архитектор, представьте себе, подражал Фрэнку Гери, и хочется заметить, собезьянничал он ловко. Наш «Джаз», конечно, был в десятки раз меньше и не настолько великолепен, как Музей Гуггенхайма в Бильбао, но аналогии имели место быть. Я была в Испании, в этом самом Бильбао, – великий старший брат «Джаза» показался мне родным.