Владислав Вишневский - Полный форс-мажор Страница 11

Получив от генерала мудрое напутствие (чего раскис? вперёд! действуй! решай!) полковник бросился к музыкантам. Их непременно нужно было задержать. Сейчас и срочно. Никаких отпусков (он теперь врио командира)!

Полковник влетел в оркестровый класс. Запыхавшийся и вспотевший, лицо красное… Остановившись в центре комнаты, она удивительно пустой была, кроме срочников и дирижёра. Срочники чуть со стульев не попадали, стоя на них, окна тряпками протирали, а дирижёр авторучку из рук выпустил, он за столом сбоку сидел, ошарашено на вторжение повернулись.

Оглядываясь, Ульяшов перевёл дух, в классе шла влажная приборка, спросил:

– А где остальные? – Он видимо имел в виду музыкантов.

Срочники и лейтенант (он поднялся со стула, вытянулся), смотрели на полковника с удивлением, срочники даже с грустью.

– Как где, в отпуске… Кто где… Уже! – вымолвил лейтенант. – С утра.

– Почему?

Вопрос был непросто неожиданным, был глупым, недостойным полковника, переглянувшись, отметили срочники, но в нём мог скрываться драматический для них подтекст: они ведь тоже, некоторые, должны были поехать в краткосрочный отпуск (десять дней не считая дороги).

– Приказ потому что… – всё ещё не понимая смысла вопроса, как и самого появления полковника, сообщил лейтенант, и добавил вообще что-то гражданское. – Тю-тю уже… отдыхают. – Тю-тю прозвучало как модуляция, без иронии, без издёвки, как народное выражение.

Ульяшов на модуляции и споткнулся, вспыхнул.

– Как это тю-тю, понимаешь, почему тю-тю, а работать кто за них будет, со мной в смысле, а? Двадцать девять дней осталось, товарищ дирижёр, понимаешь, двадцать девять. А завтра уже двадцать восемь! Понимаете, двадцать восемь!! Считай двадцать семь!

Дирижёр, естественно, такую арифметику не понимал, он так и сказал:

– Не понял, какие двадцать восемь, почему двадцать восемь… У нас сорок пять суток, вроде… И у меня… у всех…

– Какие сорок пять, Фомичёв? Ты с ума сошёл Уже почти двадцать восемь. Понимаешь? Двадцать восемь! И ни часа больше. Времени нет, нет времени. Нужно работать, работать и работать…

Дирижёр ничего не понимал, был сбит с толку, как и его музыканты-срочники, которым «сильно повезло» присутствовать при разговоре двух начальников, мяли в руках мокрые тряпки, переступали с ноги на ногу. Как и лейтенант, зеркально шмыгали носами,

– Где работать, что работать, товарищ по… полковник? – растерявшись, переспросил лейтенант. – Вы про физическую силу? Музыкантам-срочникам тяжёлое поднимать нельзя.

– Про вашу я говорю, товарищ дирижёр, про умственную, про интеллектуальную силу… Понимаете? Про неё! – Воскликнул полковник и начальственно рубанул рукой воздух. – Всё! Объясняю обстановку: всех музыкантов немедленно вернуть… решается честь наших войск, и моя… Я за командира остался, он в курсе… Итак…

Дирижёра как ознобом передёрнуло.

– У меня вечером поезд… – сообщил он полковнику свою новость.

– Какой поезд, какой вечер, отставить! У вас ни одной минуты лишней… – вскричал товарищ полковник. – Не понимаешь? Бери телефон, звони всех немедленно назад… Вам работать надо, готовиться.

Полковник, как-то неожиданно даже для себя, легко заменил местоимение «нам», на «вам». Из чего получилось, что не он теперь отвечает за проблему, а дирижёр. Да, да! И нервничать сейчас должен был не товарищ полковник, а товарищ дирижёр. Удивительная ситуации, странная. Полковник нервничает, а ответственный за мероприятие – лейтенант – удивительно спокоен. Поразительно спокоен. Невероятно спокоен. Как это, почему? Он же сейчас должен – теперь, в смысле – как белка крутиться, как… неужели это не ясно? – Вы не понимаете остроту и важность ситуации, товарищ лейтенант?

Лейтенант не понимал, вытаращив глаза, немо завис, как на люфт-паузе… И музыканты срочники тоже, раскрыв рты, перестали наводить чистоту, с мокрыми тряпками в руках, стоя на стульях, замерли… В удивлении застыли и портреты композиторов, на стенах.

– Кому звонить, им? – всё ещё не по-военному недоумевал лейтенант. – Так они уехали. Звонить бесполезно. Сегодня понедельник, товарищ полковник, уже 14.37. а мы в 10.00 отключили телефоны – так договорились – чтобы не беспокоить. Следующий сеанс связи ровно через неделю с 10.00 до 11.00. Всё. Отпуск же, товарищ полковник, отпуск. Целый год люди ждали! А что случилось? Что за пожар? Я не в курсе.

– Какой пожар, тьфу-тьфу, – сплёвывая через плечо, полковник быстро оглянулся. – Этого нам только не хватало. Никаких пожаров! Мы победить должны, вот в чём!

Дирижёр удивлённо вскинулся, даже шею вытянул.

– Ой, неужели снова Стокгольм?!

– Какой Стокгольм… – Ульяшов в сердцах рукой обречённо рубанул. – Авиаторов…

– Каких авиаторов…

– …Американских? – Подал голос сержант Смирнов. Голос с подоконника прозвучал в контрастном с полковником регистре, восторженном. Там где-то, за бугром, Смирнов запросто мог встретиться со «своей» Кэт. Катрин. Неужели?! Вот радость!!

Ульяшов нервно дёрнул головой.

– Забудьте, Смирнов, а ещё лауреат… Наших, авиаторов, российских.

Дирижёр опустился на стул.

– Не понял… Мы же не… Ульяшов начальственно перебил.

– Вот-вот, и я «не!» – с нажимом, сердито воскликнул он. – Информирую! Возникла настоятельная необходимость авиаторов с вашей помощью победить… Наших, отечественных. Настоятельная и неожиданная. Не пугайтесь. Престиж войск этого требует. Неожиданно, конечно. Мы – командование! – понимаем, переживаем за вас, но… Нам же, – полковник с нажимом исправился, – ВАМ же не впервой… Стокгольмы всякие брать, как говорится. Так, нет, товарищ лейтенант?

Лейтенант всё ещё не понимал.

– Простите, не понял…

– Да чего непонятного, взять и победить вертолётчиков, – пожал плечами полковник. – Все дела.

Срочники ахнули, но не попадали со стульев-этажерок, как должны бы, удержались.

– Вертолётчиков?! – озвучил общий вопрос сержант Смирнов.

– Да, этих… вертолётчиков.

– В каком смысле? – тупо переспросил дирижёр. – Сбить что ли?

На что товарищ полковник простецки хохотнул:

– Во-во, именно… Или они нас… Ха-ха!

В адекватных улыбках скривились и лица присутствующих.

– Шутка, да, товарищ полковник? – Переспросил дирижёр и сам себе ответил. – Конечно шутка. Шутка.

– Да нет, товарищ дирижёр, какие уж тут шутки, всё самое серьёзное, без шуток. – Возразил Ульяшов.

Сержант Смирнов спрыгнул с подоконника…

– А, я понял, – заявил он. – Наверное, марш лучше тех авиаторов нужно сыграть, да, товарищ полковник? Это мы можем…

Лоб Ульяшова пошёл морщинами.

– Это какой ещё марш?

Смирнов прыгнул за фортепиано, открыл крышку, напевая, легко проиграл марш композитора Хайта «Всё выше» «…стремим мы полёт наших птиц, и в каждом пропеллере слышим»…, дирижёр оторопело, Ульяшов мысленно, скептически препарируя слова марша, слушал…

Смирнов прервал исполнение, закрыл крышку фортепиано.

– Хороший марш, товарищ полковник, – заметил он. – Отличный! Как раз про них, про вертолётчиков… Гармония хорошая, слова… Хайт, товарищ полковник.

Полковник с общественным мнением согласен не был, хмыкнул.

– Ничего особенного, товарищ сержант. Мне не нравится. Старая песня… Винты уже не в моде. Сейчас другая эра. Ракет и ракетных войск. За это я и… вот! – Полковник не стал вдаваться в детали своего пари, не та аудитория, да она и не нужна полковнику. Сообщил главное. – Мы их обязательно победить должны, сбить просто. Чтоб не смеялись. Мы – о-го-го уже, понимаешь, в Европе вас знают, пусть и они знают. Они уже готовятся, кстати, я звонил. Назад – получается, нам, – полковник вновь оговорился, но быстро исправил смысл, – вам дороги нет. Ни на какие отступные они не идут. И хрен с ними! Надо – значит надо. Шаг сделал – иди. Слово не воробей… Короче, что делать будем, товарищ лейтенант? Вы у нас ответственный, ваше предложение?

Дирижёр едва не поперхнулся.

– Я?! – прижав руки к груди, переспросил он, и защитился. – Я не могу! У меня поезд вечером: «Москва-Владивосток», товарищ полковник. Скорый.

Уляшов, как ждал, игривым голосом переспросил:

– Да что вы говорите? – и немедленно перешёл на сугубо командный тон, полковничий. – Отставить! Никаких мне, понимаешь, скорых! Этого я не слышал, и вы не говорили. Это отменяется. И без шуток здесь, товарищ лейтенант! Ваши музыканты нужны в полку прямо сейчас, очень срочно, в крайнем случае, завтра. Немедленно! Это приказ. Заварили, понимаешь, кашу… вам и… Что делать будем, ум-м? У вас двадцать восемь дней. Считай двадцать семь.

Фигуру дирижёра смяло…

– Это приказ?

– А что же я здесь с вами, скажите, делаю, чай что ли пью?

Лейтенант уцепился за последнее.

– Кстати, про чай, может…

Ульяшов резко отказался, как обиделся.

– Вы что? Никаких «про»! Всё постороннее отменяется. Только про музыкантов. Ваши предложения, товарищ лейтенант!