Александр Аде - Возвращайся! Страница 11

Вздернув брови, он намекающе уставляет на меня густо-синие бараньи глаза, в которых отплясывают лукавые искорки. Он явно ждет понимания и похвалы, как ребенок, который позабавил взрослого и заслужил конфетку. И, не дождавшись, непринужденно продолжает:

– Тригорин трахается с Аркадиной и Заречной. Ну, стало быть, мы здесь, в гостиной втроем и заночевали: я, Зинка и Регина. А Миха, который играет Медведенко, и Снежана – она по пьесе его жена – ушли в соседнюю комнату. А Шамраев и его супружница Полина Андреевна (то есть Сашок и Лиля) – в мою спальню… Да, кстати, там же, на второй кровати дрых Федор Иваныч… Предупреждаю сразу, я был бухой в дымину, из гостиной вообще не вылезал до самого утра. Так что понятия не имею, что Снежанка и Миха вытворяли…

Вам, наверное, странен наш образ жизни? – Серж ухмыляется открыто и беззаботно, как маленький принц. – Поймите, людей искусства, в отличие от остальных обывателей, всегда стесняли дурацкие условности быта и морали. Их среда обитания – богема. Свободное проявление мыслей и чувств. А мы, лицедеи, вообще особые существа. Мы вмещаем в себя множество жизней, а сами как бы не существуем. Мы – химеры, фантомы, дым…

Он продолжает трепаться, блестя невинными глазами младенца, словно не было смерти Снежаны, словно рассказывает о каком-то забавном приколе. И я не могу понять, дурачок он или прикидывается?..

Выйдя от Сержа, какое-то время гляжу на общагу напротив его жилища – бледно-розовую трехэтажную хибару, с покатой крышей. И припоминаю, что в ней живет Лисенок, занимает койку в комнате на четверых.

Интересный тип этот Лисенок. Подкидыш, бывший детдомовец. Сейчас работает в рекламной фирме курьером и бесконечно предан театру «Гамлет и другие», в особенности беспечному Сержу, перед которым преклоняется, как перед богом. Кстати, Серж его в театр и привел.

Но Лисенок вроде бы вне подозрений: к ночи он тусовку покинул и – по свидетельству вахтерши – в момент убийства мирно спал в своей кроватке. В этой самой общаге.

Алиби, господа присяжные заседатели.

Дома, поедая мороженое, принимаюсь изучать список, который по моей просьбе составил Серж. Передо мной перечень действующих лиц «Чайки» и артистов «Гамлета и других», исполняющих эти роли. Для верности достаю с полки сине-черно-золотистое, изрядно потрепанное восьмитомное собрание сочинений Антона Чехова, отыскиваю томик с пьесами и, сверяя списочек с книжкой, уясняю, кто кого играл.

Итак:

Ирина Николаевна Аркадина – Зинка,

Константин Гаврилович Треплев – Вован,

Петр Николаевич Сорин – Антоша,

Нина Михайловна Заречная – Регина,

Илья Афанасьевич Шамраев – Сашок,

Полина Андреевна – Лиля,

Маша – Снежана,

Борис Алексеевич Тригорин – Серж,

Евгений Сергеевич Дорн – Колян,

Семен Семенович Медведенко – Миха.

Итого, десять артистов. Все они веселились в квартире Сержа. Добавляю к ним режиссера Федора Иваныча и Лисенка.

Двенадцать.

Вспоминаю рассказ Сержа.

Его разбудил девчачий визг. Было светло. Он лежал в объятьях спящей Регины. Позевывая, неторопливо выбрался в коридор – и обмер. Возле двери в смежную комнату толпились Зинка, Миха, Сашок, Лиля и неотрывно, как зачарованные, смотрели в дверной проем. Визжала Лиля.

Подойдя к этой группке, Серж заглянул в комнату и увидел лежащую на кровати Снежану. И двинулся к ней. «Не надо! – предостерегающе крикнул Сашок. – Следы затопчешь!» Но Серж уже вошел.

Полуобнаженная Снежана запрокинулась навзничь на смятой простыне. Пухлые пальцы голой ноги с ногтями, покрытыми черным лаком, застыли в трех-четырех сантиметрах от пола. Под левой грудью темнели две глубокие раны, и струйка запекшейся крови тянулась по оголенному телу, по черным ажурным трусикам. На полу возле кровати загустела темно-вишневого цвета лужица. За черный кружевной бюстгальтер была засунута кое-как сложенная пожелтелая бумажка, которую Серж не рискнул вытащить и развернуть.

Поминутно сглатывая слюну и сбиваясь, Миха принялся объяснять ему, что проснулся недавно, буквально несколько минут назад, обнаружил возле себя мертвую Снежану, заорал как сумасшедший. Прибежала Зинка. А потом в коридор выскочили Сашок и Лиля…

Такую картинку нарисовал мне жизнерадостный синеглазый лицедей с густыми бровями и подвижным актерским лицом. Потом сообщил, что Миху менты затаскали по допросам, но признания так и не выдавили, хоть и сильно старались. Еще бы: расколов Миху, правоохранительные органы, не сходя с места, получали готового маньяка, режущего ни в чем не повинных фемин, и закрывали сразу три дела. Два из которых казались безнадежными висяками.

На прощание Серж заявил мне, радостно осклабляясь клоунским ртом:

– Это здорово похоже на классический детектив, правда? Труп и семеро подозреваемых: я, Зинка, Регина, Миха, Сашок, Лиля и Федор Иваныч.

– Может, оно и так, – пораскинув мозгами, ответил я, – но что делали те пятеро, которых утром не оказалось в твоей квартирке? А если кто-то из них изобразил, что удалился насовсем – а ночью взял да и вернулся? Вопрос.

– Четверо, – поправил Серж, сделал брови домиком и поглядел на меня с детской наивной хитрецой. – Насколько мне известно, у Лисенка алиби. Как видите, я держу руку на пульсе.

И его скоморошья улыбочка стала еще шире.

– Ладно, пускай четверо. Мало того, ваша гоп-компания перепилась так, что квартирная дверь оставалась отворенной до самого утра, и в твое жилище мог запросто забрести любой жилец дома. А – при особом желании – и кто-то с улицы. Ему достаточно было иметь ключ от домофона.

В ответ на мои слова Серж покивал, дескать, согласен. Отчего мне легче не стало…

Между прочим, орудие преступления обнаружили. В той самой комнате, где совершилось убийство. Под сервантом. Окровавленный автоматический нож – такой, у которого лезвие выбрасывается из рукоятки силой пружины. По заключению экспертов, предыдущие жертвы маньяка были, скорее всего, зарезаны именно этим ножичком. Отпечатков пальцев на нем, само собой, не оказалось.

Но вернемся к «великолепной семерке».

С Сержем я переговорил. С Михой разговаривать бесполезно – его и так выпотрошили менты.

А вот с Зинкой побеседовать следует непременно.

И я беседую. В дендрарии. Под низким задымленным небом.

Я люблю это местечко с разнообразной флорой и крохотным прудиком. Сейчас прудик затянут ряской, как будто покрашен масляной светло-зеленой краской, и по ней чинно скользит с десяток неказистых коричневатых уточек. Это кажется невероятным – пруд и кряквы посреди исполинского каменного города. Какая-то женщина бросает в воду хлебные крошки.

Ощутив некоторое беспокойство, оборачиваюсь – и вижу деваху, худую, долговязую, с вытянутым лицом, тонкогубым ртом и длинным подбородком. Она улыбается, но улыбка выглядит натянутой и унылой. Это Зинка, я узнаю ее по фотографиям «ВКонтакте».

Усаживаемся на скамеечку. Поднимается ветер, бесцеремонно тормоша мои и Зинкины волосы, и шестое чувство подсказывает, что вот-вот начнется дождь.

– Надеюсь, вы не будете читать мне мораль, – внезапно говорит Зинка.

– Не понял. Ты о чем?

– Признайтесь, вы презираете современную молодежь – с высоты своего возраста. Сейчас будете говорить, что в ваше время такого б… не было.

Она усмехается. Похоже, ей нравится смущать добропорядочных лохов, вроде меня.

– Я не создан исправлять нравы. Так что давай по существу. В гостиной остались Серж, Регина и ты. Вторую комнату заняли Миха и Снежана… Так? А третью – Сашок, Лиля и Федор Иваныч… Дверь гостиной была затворена?

– Сейчас вспомню… Когда утром проснулась – была открыта. Точно.

– А что творилось в прихожей ночью, ты не видела? Может, кто входил или выходил?

– Я была не в том состоянии… Пьяная я была! – внезапно придурошным голосом кричит Зинка.

Женщина, кормившая птиц (она все еще стоит у воды), оборачивается и бросает на нас изумленный взгляд.

– Ну, остались мы втроем: я, Регинка и Серж, – уже абсолютно спокойно говорит Зинка, вяло ощерив длинные зубы. – Слегка побаловались… ну, вы понимаете, не маленький… и уснули. А утром слышу, орет кто-то. Я слезла с дивана (он раскладной, мы его разложили как кровать) и вышла в коридор. А там стоит Миха и вопит как резаный: «Помогите!» Я поглядела в ту сторону, куда он пялится. Вижу – Снежанка лежит. И как-то вдруг сразу поняла, что ее угрохали. Тут сознание у меня вырубилось. Напрочь. Наверное, это бабье. Заверещала! – сама не понимаю, зачем. Потом возле меня очутились Сашок и Лилька. Лилька как заголосит! Это она умеет. Тогда я свой фонтан заткнула и вроде бы успокоилась…

– Скажи, Зина, кто мог желать смерти Снежане?

– Да никто. Считается, что нельзя говорить о покойнике плохо. Но, если уж совсем честно, Снежанка была круглой дурой. Круглее просто не бывает. И бездарной актрисой. Между прочим, Федор Иваныч предложил ей играть Машу только потому, что роль никакая: серая-серая мышка. Нюхает табак да нюнит: ах, как я несчастна, как я люблю Константина Гаврилыча!