Андрей Мягков - «Сивый мерин» Страница 12

Глава московских игровых заведений любил в редкую свободную минутку пофилософствовать, размять извилины, дать волю эмоциям. Говорить вслух он практически разучился — не с кем, да и небезопасно, а постичь логику происходящих в стране событий для выработки тактики-стратегии — такая необходимость ещё не покинула недавнего специалиста в области высоких молекулярных технологий, и поэтому не часто, но при первой же возможности он поудобнее устраивался в дорогом, принимающем форму тела кресле, закрывал глаза и предавался размышлениям.

Вообще-то говоря, если быть откровенным, Аликперу Турчаку в жизни везло, иначе как объяснить, что внебрачный сын бедной дагестанской еврейки добился таких высот. А то, что высота эта именуется если не Джомолунгмой, то уж по меньшей мере Пиком Победы, сомневаться не приходилось. Куда уж дальше: в последнюю выборную кампанию звонили домой из высоких хором, обращались по имени-отчеству, обещали снисхождения к маленьким лукавствам бизнеса, смягчения налогового бремени. И всего-то за какие-нибудь 3 000 000 кэша. Да он бы и пять слил, если б не дефолт. Память, правда, подвела высокого просителя: время прошло, а воз и ныне там, не то, что смягчение, а всё туже удавка, ну да разве в этом дело? Зато теперь он в другом реестре, фамилию имеет, пусть не в первой тыщёнке, но всё же: Турчак Аликпер Рустамович, руководство Того-то в лице Такого-то имеет честь пригласить вас на праздничный ужин в честь того-то и того-то. Сбор гостей к такому-то часу. Форма одежды такая-то…

Подобный бальзам в виде красочной меловой бумажки с подносика длинноногой секретарши — разве не признак допущенности к вожделенной касте неприкасаемых, пусть не близко, не к телу, к мизинцу лишь, может, к ноготку даже, ну так что? Мы люди не гордые, да и не вечер ещё: вода, известно, по капле камень точит…

Можно, конечно, не пойти, отвернуться надменно: мы мол народ занятой, пустяками себя не балуем, дело. Да и по правде сказать — эка невидаль: заморской влаги плеснут в хрусталь, а ты за это ихнюю херню выслушивай. Но — нет. Зал полнёхонек: подбрось яблоко — не упадёт — некуда. Застрянет, запрыгает по модным стрижкам да потным лысинам. Редкий смельчак позволит себе роскошь пренебречь метиной высочайшего приглашения. Слишком много «рук» для этого иметь надо. Да и в этом случае опасность под окошком ходить будет: рыла-то у всех «рук» в пуху. Подрали пичуг несмышлёных, насытили плоти, а избавиться от пуха этого самого ещё не придумано как. Вживается он в кожу лиц, пух-то, срастается с ней, тленным ворсом за версту чадит. Следующее поколение, разве что, неба в клеточку не убоится, да и то, если чадо, пока отец убивал да грабил, увлекалось, к примеру, орнитологией. Что редко. А сам ты, голубь сизокрылый, до гроба в меченых ходи. И гордыню свою спрячь, сам знаешь куда. Помни: ходи, летай, ползай, трусцой бегай, как пожелаешь, свобода полная, но… ты на мушке пожизненного, скажут — сделай, сколько попросят — отдай. Кто думает, что живёт по-другому — давно и не живёт уже.

Много мудрых слов пересказано за последние годы людьми разных вер и национальностей, а победил опять же еврей: «Делиться надо!»

И всё. Лучше не скажешь.

Красота спасёт мир? Да-а, жалко дедушку.

Теперь в графе о государственном устройстве России умные люди пишут: воровской общак.

И вот уже восемь лет не может встать на ноги Аликпер Турчак, не может вырваться из спрутних объятий государства, изворачивается как последняя б…дь в потуге соблюсти дебет с кредитом и при этом не отправлять доверенных гонцов в швейцарские банки с пустыми руками. Это он-то, один из первых миллиардеров.

Нет, тысячу раз — нет, не зря решился он на мокрое дело. Не с жиру взбесился — жизнь заставила. А что при этом щепки полетят — так какой же лес без щепок-то? Он и сам этой щепкой оказаться может: ещё неизвестно, чем кончится. Долго решение шло, ноги путало, ночную темень зрачками буравило — всё гадал: а вдруг неудача. Это что ж — конец тогда? Всей жизни конец? Пока не понял: без Любы и жизни не надо. Всё для неё — деньги, много денег, камни, золото — всё её, только б согласилась взять. Только б рядом.

Он повернулся всем телом — рывком, со стоном — к огромному во всю стену портрету.

Люба!!

Заговорил вслух.

— Убей, да? Слышишь, убей. Не могу так. За что? — Спазмы сдавили ему горло, он задохнулся.

Люба улыбнулась синими нарисованными глазами, сказала ласково:

— Турок, привет, это я.

И он понял, что сходит с ума, этого следовало ожидать.

— Привет, говорю. Ну вот, дождался: встреча завтра в восемь утра. Но учти, предупреждаю ещё раз: если с ним что случится — поедешь вдогонку вместе со всеми заведениями. Мне, ты знаешь, терять нечего. Ребят подбери потерпеливей, чтобы языки не высовывали, если не дай бог… Перезвонишь.

Короткие гудки отбоя долго не могли вернуть Аликпера Турчака к реальности.

Всякий раз, когда Юрию Кимовичу Гатарову предстояла встреча с Кораблёвым, у него с утра начинали дрожать руки. Казалось бы — третий год работает, сколько ходок, ни одного прокола — можно и успокоиться. Процедура отработана тщательнейшим образом, проверена, многократно отрепетирована: встречаются на улице два приятеля, здороваются, разговаривают недолго и расходятся каждый своей дорогой.

А собака зарыта вот где: у обоих в правой руке одинаковые (не новые) портфели. Для приветствия они перекладывают их в левые руки, берясь при этом за ручку не своего, а чужого портфеля и каждый уносит с собой то, что ему предписано: Кораблёв пустой контейнер для следующей встречи, а он, Юрий Гатаров, человек, как обидно выражаются москали, кавказской национальности, — портфель с «капустой». Такой нехитрый не ими придуманный трюк, но всё дело заключалось в виртуозном исполнении. Свои люди, с пристрастием наблюдая за трюком, не сразу распознавали, в чём секрет успеха.

Да и если уж говорить честно — ну поймают, отберут — и что? Он ведь всего-навсего посредник и наверняка не единственный. Сколько там денег, в какой валюте, какими купюрами — не его ума. Он оставит этот портфель в ячейке камеры хранения Казанского вокзала и там же найдёт свой пакетик, пусть небольшой, но зато имеющий к нему самое что ни на есть прямое отношение. Да и проделает всё это он, в целях осторожности, не сам, а за мзду найдёт готового на всё носильщика. Тот уложит портфельчик в ячеечку, привезёт пакетик на тачечке, спасибо скажет, кланяться будет, попросит в следующий раз обязательно его найти, потому что — могила, Махмудом зовут, не забудь, дорогой. Не знает, мудак, что вокзалов в Москве десять штук, ещё пять аэропортов и везде носильщики, и все они Махмуды, если не хуже.

Нет, всё давно проверено-перепроверено: мин нет. Практика — великое дело. Зелёный свет, господа, наше время. А если, не дай того, какая-нибудь госслужбовская б…дь возмёт-таки за жопу — что ж, и при самом неудачном исходе грозит нестрашно: ну отпи…т для отмазки, ну подержат чуток — много-то не положено — в предвариловке, и будет. А дальше назовут сумму. «Скажи, мол, спасибо, что на добрых людей нарвался. Гони сумму и вали с глаз».

А сумма-то как раз на такие непредвиденные случаи и припасена, притом — немалая, а то вдруг у этих падл добрых да аппетиты волкодавовы? Расстанешься, поблагодарив, с суммой-то, заявочку на пополнение хозяевам сделаешь и гуляешь, как ни разу не ёб…й. На такую страну как наша — грех обижаться, ей ежеутренне свечки ставить надо, ноги мыть и осанну петь. Только здесь и можно жить умному-то человеку.

Так что рукам давно бы надо отучиться дрожать, не воруем, чай. Ан нет, поди ж ты. У страха глаза велики…

Боковым зрением Юра скорее почувствовал, чем увидел справа от себя плотную высокого роста фигуру в сером плаще. Он замедлил шаг, хотел было отступить в сторону (ему с его невеликим ростом и непропорционально большим по отношению к этому росту носом любые силовые контакты были противопоказаны и он с детства привык рассчитывать исключительно на быстроту реакции и выдающиеся скоростные качества), уже отступил было, как вдруг обнаружил своё лицо зажатым в чьём-то огромном кулаке вместе с тряпкой, источающей приятный запах полыни. Пальцы его тотчас прекратили предательскую вибрацию, дышать стало не обязательно и всё тело Юрия Кимовича Гатарова погрузилось в прохладный, заполненный лёгким эфиром аквариум.

Незаметно прошли годы, он изменился, состарился — болели суставы, ударяло в затылок, нос, предмет былой национальной гордости, видимо, отслужив свое, отказывался выполнять определённые природой функции и, чтобы не задохнуться, приходилось хватать воздух гортанью. Глаза слезились, о происходящем вокруг судить было трудно, поскольку изображение размывалось полупрозрачной мутью. Единственный орган, который не отказал окончательно, был орган слуха и до Юрия Кимовича донеслось откуда-то издалека: