Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде Страница 12

- Так ты не передумал? Не поедешь со мной? - спросила мать, вставая. - Если передумаешь, я в "Рено". Там Хелен и Джордж Кеннеди.

- Есть только одна причина, по которой я хотел бы увидеть тебя в "Рено", мам.

- Чарли... - Элси постучала пальцем себе по виску, потом еще раз. - У тебя нет терпения? Если б не Сэм, мы не оказались бы здесь.

- Оказались бы.

Элси вздохнула.

- Так ты не передумаешь?

- Мне и здесь весело, - со стоном сказал он.

Элси снова осмотрела ногти.

- То-то я только и слышу, что тебе всё надоело.

- Это я про Уилсона. Больше я его не увижу.

- Ты не собираешься возвращаться в Нью-Йорк?

- А чего там делать в этом Нью-Йорке?

- Бабушка будет очень расстроена, если ты опять попадешь в историю в этом году.

- А когда я вообще попадал в историю?

Чарли вяло попытался прекратить разговор в шутку, и тут внезапно почувствовал приступ тошноты такой, хоть умирай, и такую слабость, что не хватало сил на то, чтобы вырвало. Ему было знакомо это ощущение, оно длилось с минуту. Только бы у нее не нашлось до поезда времени на завтрак, лишь бы она не произносила слово "завтрак"! Он напрягся, не шевеля ни единым мускулом, едва дыша сквозь приоткрытый рот. Один глаз у него был закрыт, другим он наблюдал, как мать идет к нему в своем бледно-голубом шелковом халате, подперев рукой бедро и пристально вглядываясь в него. Да нет, она не вглядывается, такими широко открытыми глазами не вглядываются. К тому же она улыбнулась.

- Ну, что вы там еще припасли с этим Уилсоном?

- С этим идиотом?

Мать присела на ручку его кресла.

- Ну-у, это ты так просто потому, что он украл у тебя представление. - Она потрепала его по плечу. - Не делай ничего излишне ужасного, дорогой, потому что у меня сейчас нет денег, чтобы замывать твои следы.

- Расколи его. И на мою долю тысячу.

- Дорогой. - Она коснулась его лба прохладной тыльной стороной пальцев. - Я буду скучать по тебе.

- Я буду там, видимо, послезавтра.

- Давай погуляем в Калифорнии.

- Обязательно.

- Почему ты такой серьезный сегодня?

- Да никакой я не серьезный, мам.

Она подергала себя за волосы, свисающие на лоб, и отправилась в ванную. Чарли вскочил и закричал, чтобы перекрыть шум воды в ванной:

- Ма, у меня есть деньги, чтобы самому расплатиться здесь по счетам!

- Что, мой ангел?

Он подошел ближе и повторил фразу, затем снова опустился в кресло, изможденный затраченным усилием. Он не хотел, чтобы мать знала о его звонках в Меткалф. Если она не узнает, значит, всё идет как по маслу. Мать не возражала, чтобы он остался, почти не возражала. Может, она собирается встретиться с этим скотиной Фредом в поезде или как-то в этом роде? Чарли приподнялся в кресле, чувствуя, как в нем закипает враждебность в отношении Фреда Уайли. Он захотел сказать матери, что собирается остаться в Санта-Фе, чтобы набраться побольше житейского опыта. Она перестала бы лить там воду и не обращать на него внимания, если бы знала хоть частичку того, что ог готовит. А ему так хотелось сказать ей, что, мол, жизнь у них скоро изменится к лучшему, потому что это начало избавления от "Капитана". Гай ли примет участие в этой части предприятия или кто другой, но если ему удастся дело с Мириам, то он докажет, что был тогда прав. Идеальное убийство. А однажды появится еще один человек, которого он пока не знает, и можно будет сделать еще одно дельце. Чарли с чувством боли и досады опустил подбородок на грудь. Да разве он скажет это матери! Убийство и его мать - вещи несовместимые. "Как жестоко!" - сказала бы она. Он отрешенно взглянул на дверь ванной. До него дошло, что он никогда и никому не сможет рассказать об этом. Разве что Гаю. Чарли снова опустился в кресло.

- Со-оня!

Он часто заморгал, услышав хлопок ладоней, и улыбнулся. Он смотрел, как мать расправляет чулки на своих гибких ногах, и с печалью подумал, что до того, как он снова их увидит, многое случится. Он всегда гордился стройными линиями ног матери. Ни у одной другой матери он не видел таких стройных ног, независимо от возраста. Ее подобрал Зигфельд, а Зигфельд знал толк в этих вещах. После замужества она оказалась в том же образе жизни, какой вела и раньше. Он скоро предоставил ей свободу, а она этого и не заметила.

- Не забудь написать об этом, - подчеркнула мать последнее слово.

Чарли подмигнул ей, взглянув на головы двух гремучих змей. Это была вешалка для галстуков, которую они купили "Капитану". Она была сделана в виде двух соединенных коровьих рогов, из которых торчали головы двух гремучих змеек, высунувших языки навстречу друг другу поверх зеркальца. "Капитан" терпеть не мог вешалок, ненавидел змей, собак, кошек, птиц - что он там еще ненавидел? Он возненавидит и эту вешалку, поэтому Чарли и уговорил мать купить ее "Капитану". Чарли радостно улыбнулся, глядя на вешалку. Ему не составило труда уговорить мать.

ОДИННАДЦАТАЯ

Он споткнулся о проклятый камень булыжной мостовой, затем гордо выпрямился и заправил в брюки выбившуюся рубашку. Хорошо еще, что он догадался пройти по переулочку, а не по улице, а то сцапала бы его полиция и он опоздал бы на поезд. Он остановился и пощупал, не выпал ли бумажник, причем делал это более нервозно, чем обычно, когда проверял его наличие. Его руки дрожали так, что он с трудом прочел на железнодорожном билете время отправления - 10.20. Сейчас все часы показывали 8.10. Сегодня воскресенье? Воскресенье, конечно, сегодня индейцы надевают чистые рубашки. Он поглядывал, чтобы не напороться на Уилсона. Он не видел его вчера, сомнительно, чтобы он попался ему и сегодня. Он не хотел бы, чтобы Уилсон знал, что он покидает город.

Рыночная площадь появилась перед ним внезапно, полная кур и детей и непременных ее обитателей - пожилых людей, которые ели на завтрак пиньонес - сосновые орешки. Он остановился и решил проверить, сумеет ли различить и насчитать семнадцать колонн здания губернаторского дворца, что ему обычно удавалось. На сей раз это измерительное устройство дало сбой. Состояние после вчерашнего было предельно отвратительным, тело болело после сна на этих проклятых булыжниках. Он чуть ли не со слезами на глазах спрашивал себя, с чего это он так напился. Он же был один. Впрочем, в одиночку он напивался всегда больше. А так ли это было? Да кому какое дело? Ему понравилась одна яркая и мощная мысль, которая ему пришла в голову во время вчерашней телевизионной игры: на мир надо смотреть пьяными глазами. Всё так создано, что иначе и смотреть нельзя. Но не настолько пьяным и не такими глазами, когда чуть двинешь ими - чувствуешь, как голова разламывается. В прошлый вечер он хотел отметить свою последнюю ночь в Санта-Фе. Сегодня он будет в Меткалфе, и ему надо быть в форме. Нет похмелья, которое нельзя вылечить парой рюмок. Впрочем, похмелье может быть и помощником: у него ведь есть привычка делать всё с похмелья медленно и аккуратно. К тому же он ничего еще не планировал, этим он займется в поезде.

- Почта есть? - автоматически поинтересовался он в отеле, но ему ничего не было.

Он принял ванну и заказал в номер горячий чай и сырое яйцо, чтобы сделать устрицу по-степному, потом подошел к гардеробу и некоторое время подумал, что бы надеть. Он остановил выбор на красно-коричневом костюме в честь Гая. К тому же этот костюм, как он заметил, не бросался в глаза, и ему понравилось, что он оценил в костюме это качество. Он заглотал устрицу с яйцом, и это укрепило его, придало гибкость рукам - но внезапно индейский декор номера, идиотские металлические лампы, свисавшие со стен ленты стали невыносимы, и у него появилась дрожь от желания поскорее собрать свои вещи и смотаться отсюда. Какие вещи?! Ему же в действительности ничего не нужно. Только листок, на котором он записал всё, что знал про Мириам. Он достал его из кармана чемоданчика и сунул во внутренний карман пиджака. При этом движении он почувствовал себя бизнесменом. В нагрудный карман он вложил белый платок, затем вышел и запер дверь. Он представил себе, что завтра вечером будет уже здесь, и даже быстрее, если обтяпает всё сегодня же вечером и сядет на обратный поезд.

Сегодня вечером!

Он не мог еще поверить в это, когда шел к автобусной станции, откуда можно было доехать до Лэйми, железнодорожного вокзала. Он до этого считал, что будет радостным и возбужденным - или, может быть, спокойным и грустным, но ничего такого не было. Он внезапно нахмурился, и его бледное лицо с тенями глазных впадин стало казаться гораздо более моложавым. Не случится ли чего такого, что лишит его радости сделанного? А что может лишить его этой радости? Всегда что-то мешало ему насладиться в полной мере содеянным. Нет уж, на этот раз он не позволит. Он заставил себя улыбнуться. Может, всё дело в том, что он перепил, вот и сомневается.

Бруно зашел в бар и у знакомого бармена купил "пятую",* заполнил свою фляжку, а остальное попросил перелить в подходящую пустую бутылку. Пустой бутылки бармен не нашел.