Ольга Тарасевич - Копье Судьбы Страница 12

– Розги. – Адольф почти задыхался. Сердце пробивало грудь. – Отец, розги, в детстве.

От неожиданного поцелуя перед глазами все закружилось: сосны, берег Вены, заросшая изумрудной травой лужайка.

Губы друга были нежными и одновременно требовательными. И – Адольф это сразу понял – очень умелыми.

Значит, Густль тоже… Думает о том же, хочет того же, не может совладать с собой и остановиться. И он, кажется, уже все знает, все умеет. Значит, неловкости не будет, а будет, наверное, хорошо, и темный туман в глазах рассеется, придет облегчение, но…

– Нельзя, Густль. – Адольф с сожалением освободился из его объятий. – Грех, нельзя.

– А мы, – по шее запорхали дразнящие быстрые поцелуи, – мы потом покаемся, Ади. Согрешим. И покаемся, да? Ты ведь тоже хочешь меня…

Адольф хотел сказать, что такой грех не простится, даже если покаешься. И что гомосексуализм по сути своей – явление отвратительное и ненужное для общества, так как он, конечно же, не позволяет обзавестись потомством, а лишь потворствует пустым порочным желаниям. А немцы раздроблены, и коммунисты со своим вредоносным учением разъедают души рабочих, и надо сплотиться. А вокруг чего можно объединиться? Идея и семья. Как ни крути, нормальная семья – основа основ, и это значит, что гомосексуализм вреден, и…

Рука приятеля опустилась между ног Адольфа, и слова запылали вместе с мыслями. Последняя мысленная вспышка – худое жилистое жаркое тело друга очень приятно обнимать, и его хочется сжимать всегда. А потом догорела и эта вспышка…

Вечером, когда счастливый Кубичек нехотя отправился давать урок очередной ученице, Гитлер собрал свои вещи и ушел.

Это было очень сложно. Из глаз текли слезы. Ныло сердце, уже начинающее прирастать к любимым губам, умелым рукам, замирающему перед прыжком в наслаждение совершенному телу.

Сердце быстро прирастало к приятелю, но пока любовь, пусть и через боль, все же можно было оторвать. И Адольф это сделал. Так как понимал: еще немного промедления, и он не сможет уйти. Останется рядом. Но счастье любви разве перевесит позор, осуждение, косые взгляды людей? Хотя… Чужие злость и досаду, возможно, даже и перевесит. Однако собственное, существующее в глубине души омерзение – никогда…

Они выглядели такими расстроенными – пацаны, с которыми всегда приходил Егор.

– В каком зале вы хотите покушать? – спросил Митя Гуляев, с любопытством разглядывая напряженные лица.

Невысокий паренек с широкими плечами прищурился:

– Я вижу, в «морском» зале люди. Может, «ледяной» посвободнее?

– Там вообще никого нет. – Официант невольно поежился. – При такой-то погоде! Не весна, ноябрь. Холодно, дождь. «Ледяной» посетители только в жару любят.

Они даже не смотрели в меню. Заказали какой-то ерунды для отвода глаз – авокадо сяке маки, мисо-широ с креветками. Забыв, что в баре не подают спиртного, в том числе и традиционно японского, попросили водки. Узнали, что не получат, – помрачнели еще больше.

«Пора, – решил Митя, замечая в глазах ребят одно общее очень сильное желание: чтобы он убрался восвояси. – Кажется, именно теперь я могу попытаться кое-что про них выяснить. Уроды! Какие же они скоты и уроды! Ущербные придурки! С ними рядом даже стоять противно. От них воняет хроническими лузерами».

Он передал на кухню заказ, невольно скривился при виде большого куска филе лосося, от которого повар отрезал тонкую полоску для начинки.

– Сырая рыба – все-таки жуткая гадость, – подмигнул повар. – Я вот готовлю и сам удивляюсь – как можно ее есть!

– Долго ты своих паразитов лечил? – из вежливости поинтересовался Митя, отворачиваясь от стола с лососем и тунцом.

– В общей сложности полгода. Пока врачи поняли, что со мной, чуть не помер.

– Еще бы тебя после такого не колбасило. Ладно, я побежал.

– Только недалеко, здесь готовить нечего! Сейчас будут твои авокадо сяке!

Митя планировал рассчитать клиентов, принести заказ пацанам, а потом подслушать, о чем они говорят. Благо столик, за которым они расположились, находился как раз возле выступа, где скрывались многочисленные кнопки, регулирующие работу плазменных панелей. Конечно, выручка и, соответственно, его процент от вынужденного простоя уменьшатся – но ради благого дела ничего не жалко.

Однако все пошло наперекосяк. В «океаническом» зале расположился какой-то невзрачный мужичок в сером костюме. И менеджер Аллочка как с цепи сорвалась. Распорядилась, чтобы его столик обслуживало несколько официантов, и погнала Митю уменьшать интенсивность освещения, потом включать систему ароматизации.

Невзрачный мужичок – явно важный клиент. Весь бар на ушах стоит, его ублажая.

Подслушать разговор не получается – это очевидно. Но очень надо!

Что же делать? Что делать?

Митя принес ребятам заказанные суши и суп, с тоской посмотрел на место, откуда планировал подслушать хотя бы часть их беседы.

И вдруг его осенило!

Улыбнувшись, он пожелал приятного аппетита, добрался до укромного уголка, достал сотовый телефон.

Диктофон.

Ну конечно.

Никогда не знаешь, когда понадобятся все эти технические навороты, которые теперь есть даже в недорогих моделях мобильников.

Он обслуживал важного клиента со спокойным сердцем: чувствительность у диктофона была потрясающая. Даже если мобильник положить в карман, запись, сделанная на расстоянии двух метров от источника звука, получается очень чистой. А столик стоит очень близко к включенному на режим записи телефону…

Нападение на «кавказцев»? Или план проведения тренировок? Что они будут обсуждать, эти фашистские недоумки?

Рассчитав пацанов, Митя забрал телефон, убедился, что запись составляет более сорока минут.

Очень хотелось срочно ее прослушать. Но, во-первых, в баре было особо негде уединиться, даже туалет для персонала казался не очень надежным в плане звукоизоляции. Во-вторых, дождь нагнал в заведение такую толпу людей, что все официанты сбились с ног, разнося заказы.

Только после одиннадцати у Мити получилось улизнуть на несколько минут на улицу.

Спрятавшись от нудного мелкого дождя под козырек цветочной палатки, он выбрал в меню «воспроизвести запись».

– Витек, ты понимаешь, что мы делали? Мужик ругался по-немецки! Мы били арийца.

– Значит, мне не показалось, что он на немецком орал. И ничего мы его не били – пощупали чуток, и все дела.

– А второй этот мужик – вдруг он башкой ударился и помер? Я понимаю – проучить хачей. Проучить – но не мочить. Даже хачей! Мне их, в натуре, не жалко, но сидеть тоже не улыбается. А эти мужики вообще не «черные» – они при чем? Что-то я не врубаюсь, что там Егор мутит…

«Скоты, – Митя скрипнул зубами, – надеюсь, вы свое скоро получите».

– Как Даринка? Все хорошо? – поинтересовалась Лика, на ходу снимая пиджак. – Ужасно ноет грудь! Горит, покалывает, караул! Надо было сцедить хоть чуть-чуть молока. Но я находилась в таком месте – приткнуться совершенно негде.

– Стесняться не надо, – проворчала Светлана, доставая из кроватки девочку. – Не приведи господь, еще случится чего с грудью или молоко пропадет. А вообще-то я малышку кормила недавно.

Дарина зачмокала с таким аппетитом, что Лика едва удержалась от стона.

Да, она сцеживает молоко. Замораживает его в холодильнике, когда уходит больше чем на три часа, чтобы Света могла покормить дочь. И врачи вроде бы говорят, что так можно делать. Но откуда тогда у крошки такой аппетит?

Все не так! Все просто отвратительно…

Пытаясь унять разбушевавшуюся совесть, Лика осмотрела свою комнату.

С появлением Светланы она просто сияла. Дотошная домработница не ленится протирать зеркало большого шкафа-купе, надраивает каждую подвеску хрустальной люстры, складывает разбросанные книги.

Книги. Стопки книг на полу. Раньше были кучи, теперь аккуратные стопки.

«Ну конечно, все правильно, – взгляд Лики забегал с книжных полок на пол, – когда я работаю над своим романом, то просто вытаскиваю на пол все, что мне может понадобиться: справочники по криминалистике, учебники по судебной медицине, кодексы с комментариями. Потому что все это добро мне требуется миллион раз на протяжении работы. И бегать все время к полкам неудобно. Вот так и образуются стопки. Костенко, который сегодня умер, – тоже писатель. Может, поэтому у него в гостиной аналогичный завал? Точно: и стол с компьютером находится именно в той комнате. Значит, я немного ошиблась – он не интересуется фашизмом, он, скорее всего, просто писал книгу, в которой затрагивалась эта тема. И, кажется, я даже могу попытаться выяснить, в каком ключе. Все помощь Седову. Бедняга опасается, что после проверки обстоятельств смерти Костенко придется возбуждать уголовное дело – а доказывать вину в таких случаях очень сложно. К тому же с подозреваемыми у него пока негусто».

Положив насытившуюся, довольно посапывающую доченьку в кроватку, Лика застегнула блузку и подошла к компьютеру.