Сергей Куприянов - Особый талант Страница 12

Он уже хотел было встать, взять трубку мобильного телефона и позвонить кому нужно, но тут посмотрел на гостя. Тот с любопытным, как будто прицельным прищуром смотрел на него.

И тут Большакова обожгло второй раз. Он вспомнил, что не только подушке доверял свои мольбы. Он тогда, в августе, говорил об этом Пашкову. И даже документы ему показывал. Пьяный был. Горевал сильно. Вот и проговорился. А теперь Виталька пришел с этой газетой. Со свежей газетой, с сегодняшней. И ловко так подсунул ее под нос.

Большаков не выдержал пристального взгляда и отвел глаза. Он все понял. Или почти все. Главное — Аслан мертв. И заказал эту смерть он сам. Теперь ему принесли отчет. Что дальше? Потребуют оплаты? Или что? Но раньше он все равно проверит. Убедится.

Он потянулся к бутылке и разлил водку по рюмкам.

— Давай… — Слова застряли в горле, и он откашлялся, отвернувшись в сторону, одновременно давая себе передышку от внимательного взгляда. — Давай выпьем.

— За что пить будем?

— За то… За того, кто покончил с этим гадом, — Большаков положил ладонь на газетную полосу и со значением посмотрел в лицо гостя.

Тот согласно кивнул и сказал:

— Будем здоровы.

Как будто подвел черту под чем-то или признался в чем-то.

Они выпили, потом закусили, выискивая еду на столе и стараясь не смотреть друг на друга. Потом появилась жена хозяина с глубоким блюдом на полотенце. По столовой растекся аромат жареного мяса.

— Так, мужчины. Горячее готово. Давайте разбирайте по тарелкам. Надо есть, пока горячее. Давайте-ка я за вами обоими поухаживаю.

Она ловко разложила по тарелкам дымящееся мясо с картошкой, усердно предлагала хрен или — на выбор — острый кетчуп. Наблюдая за нею, Пашков понял и оценил составленное ею меню. Шел второй день праздника, впереди еще два. Уже много выпито, организмы прилично поизносились, и теперь нужно было восстанавливаться. А уж коль без водки за столом никак не обойтись, то как раз такое — сытное, горячее, с острыми приправами и солеными огурчиками — самое то, что нужно.

Под горячее хозяйка выпила вместе с ними, разговор принял общий характер, свойственный между знакомыми, но не близкими людьми. Говорили о политике, об общем потеплении погоды, о предполагаемом курсе доллара в новом году, о литературе, отдавая дань уважения гостю, О Чечне, об истории России, которая искажается в угоду каждому новому лидеру страны, о христианстве и мусульманстве. Обычный, ни к чему не обязывающий застольный разговор. Не совсем было понятно только заметно возбужденное состояние хозяина дома, но его жена не сочла сейчас возможным его расспрашивать, списав это на излишне выпитое. Она вежливо поинтересовалась у гостя, не останется ли он у них ночевать, сразу добавив, что они будут этому только рады. Пашков поблагодарил и отказался, сославшись на какие-то дела завтра утром.

— Оставайся, — присоединился к приглашению жены Большаков. — А утром я тебя сам отвезу. Хоть в семь утра.

— Сиди уж, — урезонила его жена. — Ты в семь и не встанешь. Когда такое бывало? Я что-то и не вспомню.

— Встану, если надо будет.

— Тогда хоть пей поменьше.

— Ладно.

Такая покладистость ее заметно удивила. Что это с ним? Большаков подобного рода услуги со своей стороны ценил достаточно высоко и мало кому стал бы их навязывать. В крайнем случае вызвал бы своего водителя, и тот отвез бы гостя. А тут что-то невероятное творится.

— Хорошо, — сдался Пашков. — Но, честно говоря, как-то неловко. Сначала напросился, а потом еще и ночевать остался. Вроде того что «тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде».

— Не говори глупостей, — парировал Большаков. — Тогда на кой ляд мы такую домину отгрохали, если не можем друзей приютить? Никакой неловкости быть не может. Ты нас не стеснишь. Мы тебя не то что не услышим, но и не увидим. То есть я хочу сказать, — поправился Большаков, — что места всем хватит и в твоей комнате все удобства. Да что я тебе рассказываю — сам знаешь. Так что живи сколько хочешь. Нам только приятно будет. Может, напишешь тут что-нибудь стоящее, и тогда мы еще хвалиться будем, что такой знаменитый писатель создал у нас дома свое нетленное произведение.

Это был явный перебор. Жена бросила на мужа короткий удивленный взгляд. С чего бы это он так заливается? Редкое, можно сказать, уникальное зрелище. Неужто так расчувствовался от дарственной надписи? Пока гость рдел и отнекивался от чересчур лестных характеристик, она извинилась и пошла в кухню, сославшись на дела.

Большаков снова разлил водку по рюмкам.

— Знаешь, за что я хочу выпить?

— Я бы выпил за хозяйку, — быстро вставил Пашков, уходя от опасной темы, приближение которой он почувствовал.

— Это еще успеем. За дружбу! Вот так! — со значением — заключил Большаков, чокнулся и залпом выпил. — Пойдем на улицу. Покурим, охолодимся.

Отказываться было неловко. Тем более что Пашков понял — от разговора не уйти. Так уж лучше сейчас, а не часом позже, когда выпитое и съеденное заставит потерять часть контроля над собой.

Накинув куртки, они вышли на крыльцо и закурили, между затяжками с удовольствием вдыхая холодный загородный воздух, замешенный на запахах хвои и снежной свежести.

— Виталий… Скажи мне честно: это ты? — наконец спросил Большаков.

— В каком смысле?

— Ну… Я про Аслана.

— А-а, — как будто сообразив, о чем идет речь, протянул тот, поправляя очки и щурясь на опускающееся к горизонту зимнее солнце. Вид у него при этом был простоватый и по-интеллигентски беспомощный. — Да ты сам подумай… Просто увидел заметку и решил тебе показать.

— Не крути. Не ври мне, а? — почти просяще проговорил Большаков.

— Ну ладно, допустим, что это так. Отчасти. Что это дает?

— Это много чего дает, — разом воодушевился хозяин. — Во-первых, я тебе благодарен. Очень благодарен. Правда. Во-вторых…

— Достаточно и «во-первых», — несколько грубовато прервал гость, щелчком отправляя окурок в стоявшую у крыльца урну, сделанную в форме вазы. — А во-вторых, говорить об этом никому не надо. Совсем никому. — Эти слова прозвучали как угроза. Пашков понял это. — Из одной догадки рождается слух, из слуха сплетня, из сплетни мнение, а там — и до репутации рукой подать. Зачем это нам надо?

— Не надо, Виталий. Мне догадок не надо. Я хочу точно знать.

— Зачем?

— Чтобы знать, за кого свечку ставить. Ты знаешь — я человек неверующий. То есть не церковный. Но за человека, который отомстил за моего брата, свечку поставлю.

— Ну… Насколько я понимаю, — осторожно начал Пашков, — то, что произошло, вряд ли под силу одному человеку.

— Может быть, — упрямо мотнул головой Большаков. — Но исполнители — это одно. Голова — совсем другое. Кстати, я готов хорошо отблагодарить всех. Я человек не бедный. Кстати, ты меня извини за подачки. Я, честно говоря, и подумать не мог…

— За что ты извиняешься? Все в порядке. Ты от чистого сердца помог бедному писателю и даже обставил все так, что мне не нужно было унижаться. Так что наоборот. Это я должен благодарить.

— Скажи, сколько я должен. Это, как я понимаю, потребовало немалых трудов. И затрат тоже.

Пашков повернулся и в упор посмотрел на Большакова.

— А как я понимаю, — медленно проговорил он, — это тебе еще остались должны. Пошли в дом. Холодно.

Большаков понял. Вспомнил и понял. Он вспомнил, зачем Аслан с упорной периодичностью летал на Украину. Вспомнил, какой груз он возил. Так что о премии можно больше не говорить. Исполнители дерзкой акции ее уже получили.

На следующее утро, когда Большаков сам лично отвез своего гостя в Москву, тот, выходя из машины положил на сиденье небольшой полиэтиленовый пакет и, прощально махнув рукой, пошел в сторону станции метро. Когда Большаков пакет вскрыл, то едва не задохнулся. Это были сделанные поляроидом снимки. На каждом из них был Аслан. Мертвый. В этом не могло быть сомнений. Одноклассник его покойного брата сделал ему новогодний подарок.

ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА НАЗАД

Москва задыхалась от пыльного зноя. Прохожие передвигались медленно, как переевшие питоны. Немногие счастливчики, которые могли себе позволить отдых в полдень, расположились за столиками летних кафе и на зависть остальным пили прохладительные напитки, развалившись в пластмассовых креслах под яркими зонтиками-грибками, укрывавшими от солнца.

Пашков возвращался из редакции, где он оставил свою новую книгу, законченную им только накануне. Настроение было освобожденно-приподнятым и в то же время напряженным. С одной стороны, он только что закончил книгу и теперь мог отстраниться от текста, над которым мучился несколько месяцев; собирал материал, писал, придумывал, переживал, переделывал. С другой — все теперь было в руках редактора. Наверняка будут какие-то замечания, что-то не понравится и придется переделывать, возвращаясь к надоевшему тексту. Если книгу, вообще, не отклонят, отказавшись брать. Тогда придется нести ее в другое издательство, опять что-то говорить, ждать, короче говоря, все по новой.