Наталья Александрова - Демон никогда не спит Страница 12

Штандартен опомнился. Серега прав, он сам пришел, чтобы узнать про кинжал нечто важное. Сказал «А» – надо говорить «Б»! Придется оставить кинжал Куницыну.

– Ладно, – нехотя сказал Штандартен, – только на один день. Завтра зайду!

И вышел, решительно печатая шаг, чтобы не передумать.

– Господин, зайди к нам! – Из душной темноты выглянул хромой старик с завитой, выкрашенной хной бородой. – Зайди к нам, у нас самые лучшие девочки во всей Александрии! Жаркие, как знойный день, сладкие, как персик! Зайди к нам, господин, не пожалеешь! Ты познаешь райское блаженство, господин!

В доказательство его слов за спиной старика появилась толстая неопрятная женщина, увешанная серебряными украшениями, как рождественская ель игрушками, нагло и зазывно улыбнулась, облизнула полные развратные губы.

– Долго еще? – осведомился Рудольф, неприязненно покосившись на своего провожатого, смуглого, худощавого еврея в поношенном белом костюме. – Ты говорил мне, что это близко, а мы уже третий час шатаемся по этому базару!

– Совсем близко, господин барон, совсем близко! – заверил его провожатый, угодливо кланяясь. – Самуил вас приведет в удивительное место! Это настоящая сокровищница, господин барон! Пещера, полная сокровищ!

Рудольф невольно поморщился. Что делает он на этом восточном базаре, среди шума и гомона на двадцати языках? Он, Рудольф фон Зеботтендорф, барон фон дер Роза, потомок славного немецкого рода, более тысячи лет служившего королям и владетельным князьям своим верным мечом и храбрым сердцем?

Блеяние коз и овец, ржание лошадей, хриплые крики верблюдов смешивались с зазывными голосами торговцев и проституток, гадалок и предсказателей судьбы, нищих попрошаек и ярмарочных шарлатанов. От запахов пота и благовоний, острых приправ и крепкого турецкого табака у барона кружилась голова.

Что он делает здесь?

Да то же самое, что делает уже не первый год в больших городах и жалких селеньях Востока, – разыскивает следы древнего знания, по крупице разбросанные и в тихих медресе, и на таких шумных и грязных базарах…

– Еще несколько минут, всего несколько минут, господин барон! – повторил Самуил, заглядывая в глаза богатому господину. – Потерпите еще немного!

– Зайди к нам, господин! – Из очередной лавки выглянул беззубый мужчина самого зверского вида. – У нас – самый чистый гашиш! Ты познаешь райское блаженство, господин!

«Все они обещают райское блаженство, – подумал барон раздраженно. – Все эти грязные, шумные, наглые, бессовестные торговцы наслаждениями, все эти беспутные дети Востока. Все они обещают неземное блаженство – но дают взамен дурные болезни, безумие и нищету. Нет, куда благороднее нордический характер, холодный и бесстрастный, как реки Севера…»

– Вот мы и пришли, господин барон! – прервал Самуил его раздумья. – Вот она, эта лавка!

На первый взгляд лавчонка, куда привел его Самуил, ничем не отличалась от десятков и сотен других, мимо которых они прошли не задерживаясь.

На пороге двое длиннобородых стариков невозмутимо играли в нарды, не обращая внимания на рыночную суету, на протекающую мимо праздную и озабоченную толпу. Один из стариков был одноглазым – во всяком случае, узкая повязка из черного шелка закрывала его левый глаз. Зато правый живо и внимательно посматривал по сторонам, и от него ничто не укрывалось.

«Наверняка мошенник Самуил привел меня в эту лавку только потому, что хозяин платит ему процент! – неприязненно подумал барон, входя в душное и тесное помещение. – Впрочем, раз уж пришли, придется потратить еще несколько минут на созерцание дешевого хлама!»

И впрямь лавка ничем не отличалась от прочих. В углу грудой свалены потертые молитвенные коврики, позеленевшие от времени медные светильники громоздятся неустойчивой горой, то и дело грозящей рассыпаться, глиняные кувшины и чаши, верблюжья сбруя и яркие ткани валяются вперемешку с разукрашенным оружием и старинными кальянами.

На первых порах барона развлекали такие лавчонки. Ему казалось, что среди этого пестрого барахла можно найти что-то поистине интересное, что между медными светильниками скрывается волшебная лампа Аладдина, а один из молитвенных ковриков помнит пророка Мохаммеда.

Но он много лет путешествовал по странам Востока и давно уже понял, что весь этот яркий, мишурный блеск – лишь обратная сторона грязи и нищеты, а подлинные находки редки, как истинные человеческие добродетели.

– Не правда ли, господин, это настоящая сокровищница? – бормотал Самуил, подсовывая ему какую-то треснувшую чашу. – Настоящая пещера Али-Бабы!

Одноглазый старик поднялся, подошел к Самуилу, что-то проговорил раздраженно на незнакомом барону языке. Какой же это язык? Рудольф свободно владел арабским и турецким, неплохо понимал древнееврейский и персидский, но это был совсем другой язык… может быть, коптский или ассирийский?

– Спроси торговца, нет ли у него каких-нибудь старинных книг или манускриптов! – потребовал барон, повернувшись к Самуилу.

Провожатый снова заговорил на незнакомом языке, говорил долго и убедительно, энергично жестикулируя. Лавочник отвернулся, открыл резной шкафчик и достал оттуда толстую книгу в черном кожаном переплете, показал барону.

– Большая редкость, господин барон! – суетливо забормотал Самуил. – Древняя книга об искусстве магии! Автор ее – сам царь Соломон, да пребудет мир с ним на вечные времена! В этой книге собраны священные тайны Древнего Востока!

– Что ты врешь, – на этот раз барон всерьез рассердился на своего проводника. – Что я, по-твоему, читать не умею? – Он ткнул пальцем в титульный лист, где было написано, что это всего лишь Ветхий Завет, отпечатанный в Варшаве в тысяча восемьсот двадцатом году с дозволения Священного синода.

– Простите бедного еврея, – заюлил Самуил. – Я ошибся, перепутал эту книгу совсем с другой!

– Зачем ты привел меня сюда? – выпалил барон раздраженно. – Я потратил столько времени только для того, чтобы увидеть грязную лавчонку, ничуть не отличающуюся от сотен таких же? Лавчонку, в которой нет ничего, кроме дешевого барахла, пригодного только для нищих дураков?

Лавочник, который невозмутимо следил за их перебранкой своим единственным глазом, отошел в глубину лавки, порылся среди медной посуды и дешевых талисманов, какие любят покупать на счастье погонщики верблюжьих караванов, и извлек какой-то продолговатый предмет, завернутый в кусок серой холстины. Повернувшись к барону, он неторопливо развернул ткань.

В руках у него был кинжал.

Благородная форма лезвия, напоминающего узкий древесный лист с глубокой прожилкой посредине, говорила о несомненной древности и благородстве этого оружия. Барон внезапно почувствовал странное волнение. Он протянул руку, взял кинжал. Лавочник, казалось, отдавал его с явной неохотой.

Барон провел пальцем по лезвию, внимательно рассмотрел массивную рукоять.

В центре ее располагался древний, священный знак свастики – знак, который барон фон Зеботтендорф то и дело встречал в своих многолетних поисках, знак, который оставляли на своем пути воины и путешественники древнего арийского племени.

Но еще интереснее были значки и узоры, располагавшиеся вокруг свастики. Барон узнал в них священные рунические письмена, письмена древних ариев…

– Спроси лавочника, сколько он хочет за этот кинжал, – обратился барон к Самуилу, стараясь скрыть от того охватившее его волнение.

Самуил повернулся к одноглазому, проговорил что-то на том же незнакомом языке. Лавочник неожиданно побледнел, замахал руками и заговорил громко, резко, недовольно.

– Извините, господин барон. – Самуил выглядел смущенным. – Он отказывается продать кинжал…

– Что значит – отказывается? – Зеботтендорф сверкнул глазами. – Я тащился сюда по жаре, тратил свое драгоценное время, и когда наконец нашел что-то достойное внимания – он отказывается! Скажи ему, Самуил, что с такими людьми, как я, нельзя обращаться как с нищими погонщиками верблюдов! Ты отлично знаешь, кто я такой! Знаешь, что я близко знаком с Сулейман-пашой…

– Одну минутку, милостивый господин! – Самуил взглянул на барона с той смесью угодливости и фамильярности, которая того особенно раздражала в провожатом.

Повернувшись к одноглазому, Самуил заговорил на том же непонятном Рудольфу языке. Он говорил долго, убедительно, размахивал руками, но, похоже, так и не смог ничего добиться.

Барон, которому изрядно надоело слушать непонятный разговор, надоело торчать в душной полутьме лавки, достал свой серебряный портсигар, открыл его, закурил тонкую ароматную египетскую папиросу.

Не сразу до него дошло, что спор на незнакомом языке прекратился, Самуил и одноглазый лавочник молчат, не сводя глаз с него, точнее – с его портсигара.

– В чем дело? – недовольно осведомился Рудольф, выдохнув ароматный дым.