Галина Романова - Длинная тень греха Страница 12

А как же дети? Вот детей Андрюхе было по-настоящему жалко.

Но дети, успокаивал он себя, имеют обыкновение становиться взрослыми. И у них непременно появляется своя собственная жизнь. И в этой своей жизни эти самые дети будут делать свои собственные взрослые ошибки. Потом они станут исправлять их, и снова делать. И уж точно никогда и ни у кого не спросят совета. А уж если и спросят для отвода глаз, то поступят все равно — по-своему.

Из гаража автосервиса они вышли последними. Андрей запер дверь и, направляясь к автомобильной стоянке, коротко обронил через плечо:

— Домой будешь заезжать?

— Нет! — Хабаров даже вздрогнул от подобной перспективы. — Поначалу хотел, теперь передумал.

— Ладно, поехали…

Они загрузились в Анохинскую «десятку» и выехали, минуя шлагбаум, на центральную улицу.

Машин на проезжей части было очень много. Дороги чистили, усеивали песком, но снег настырно шел снова и снова. В снежной буро-коричневой каше колеса вязли, буксовали. Потом, с трудом преодолев препятствие, ползли дальше. А на том месте, где только что раздавался надсадный рев мотора, оставалась глубокая рыхлая колея, мгновенно засасывающая следующую жертву.

Пробки, пробки, длинные цепи из сигналящих автомобилей и без устали, на всякий лад матерящихся водителей.

Они не стали исключением и, влившись в общий поток, так же принялись ерзать, пробуксовывать и материться.

— Где власти городские?! — орал Анохин, пытаясь вывернуться из очередного зыбкого месива. — Где, я вас спрашиваю?! Какого хрена сидят там, зады греют в кожаных креслах?!

— У тебя один из этих представителей ремонтируется, вот ты у него и спроси.

Хабаров, в отличие от друга, сохранял абсолютное спокойствие. Спешить ему было особо некуда. Вопрос — потеряют ли они полчаса, или час в пробках — его не особо занимал. Какая разница, где убивать время: на дороге или в чужом пустом доме? Тут хоть собеседник имелся, а там что? А там пустые чужие стены.

Может, он поспешил удрать от Олеси? Может, надо было остаться у нее до утра? Нет! Хабаров тут же с дрожью отверг подобную идею. Какой бы обворожительной и соблазнительной она ни казалась, она была ему чужой. Чужой и случайной! Пускай она его волновала, как женщина, пускай! Но говорить-то с ней он не знал о чем. А это для Хабарова было главным. Говорить, чувствовать, понимать…

Дребедень! Вдруг снова разозлился он на себя.

Вся эта дребедень пятнадцать лет сидела в его мозгах, и что вышло?!

Говорил он со своей Маринкой. Часами разговаривал обо всем и ни о чем. И не уставал никогда и не раздражался. И чувствовал ее, как никто. Даже ее гадкая мамаша так не чувствовала свою дочь, как он. И понимал тоже. Правда, не всегда…

— Я хочу другой жизни, понял!!!

Как же часто в последние годы он слышал эту фразу. Чаще, чем положено, и никогда не понимал до конца ее истинного смысла.

— Какой другой, Марина?! Какой?! Наслаждаться нужно просто самим понятием жизнь, милая! Просто одним тем, что она нам дадена! Мы ходим, дышим, чувствуем, нам хорошо вдвоем. Какая разница, где нам с тобой хорошо: в нашей квартире или на вилле?! И не будет наш сын хуже, если пойдет учиться в наш институт, а не уедет в Гарвард! Это же все веяние времени, мишура, которая схлынет по истечении времени, о которой многие не задумываются и оттого счастливы.

— А я хочу этой самой мишуры, понял?! Хочу!..

Хабаров отвернулся к окну и закусил губу, вспомнив сегодняшнюю безобразную сцену на пустыре за ангарами.

Безобразная, еще мягко сказано. То, что произошло там, было чудовищно!

Маринка, увидев его, вывернувшего из своего укрытия, и поняв, что он за ней следил, пришла в бешенство.

Как же она орала! Как орала, увидев его!

Конечно, он поломал ее планы. Он что-то такое нарушил в гладком графике ее новой глянцевой жизни, в которую он со своей черствой правильностью и хмурой несовременностью ну никак не вписывался.

— Убирайся, чмо болотное!!! — визжала она, забыв о приличиях и не заботясь о том, что их может кто-то услышать. — Ненавижу тебя, Хабаров! Ненавижу!!!

— Да? А утром любила. И соблазнить пыталась. И на развод была не согласна.

Ее ненависть буквально пригвоздила его к земле. Влад был не готов к такому после Маринкиных утренних ужимок. Порхала там по кухне, сырники жарила. Что-то такое журчала о его привлекательности. И тут вдруг такая разительная перемена. Он не был к этому готов. Абсолютно.

— Как ты меня нашел? Как? Следил за мной, мерзавец?!

Рассказывать ей о том, что забрел за эти ангары совершенно случайно, справить личную нужду, Хабаров не стал. Его появление там не было случайностью. Он намеренно шел за Маринкой, заметив в толпе покупателей в супермаркете знакомый силуэт.

Нет, все началось не так.

Сначала утром он, объявив ей о том, что собирается подавать на развод, ушел на работу. Невзирая на сильный мороз, пешком добрался до автосервиса. Подумаешь, три автобусные остановки. Не такое уж это и расстояние. Зато было время подумать, погоревать.

Он ведь горевал в тот момент. Еще как горевал! И всех-то ему было жалко. Даже тещу противную, провалилась бы она в тартарары, жалко было. Кто ей, кроме него, отвезет в мае мешок картошки на дачу и поможет вскопать огород? На него же всегда только была и надежда.

А Вениамин? С ним что станется, когда отец решится наконец уйти из дома? Станет таскать и клянчить деньги у матери с бабкой на раннюю выпивку, девчонок, а там и до наркотиков недалеко.

И Маринка опять же не чужая. Грязная, подлая, но не чужая. Может, все еще и наладится. Забросит она свои гулянки и любовников. Забудет о своих мечтах про красивую жизнь и обратит свой взор на семью, на мужа. И заживут они, как и прежде, весело и счастливо. Он постарается…

Пока дошел до ворот своего автосервиса, весь извелся. Какая тут может быть работа при таком-то течении мыслей? Хабаров и отпросился. Походил сначала по гаражу из угла в угол, а потом отпросился, сказавшись больным.

Вышел на улицу и вновь побрел домой. Снова думал, и думал, и думал.

А способен ли он ее простить? Сможет ли забыть ее измены? Переломит ли себя? Тут же отвечал сам себе, успокаивая: а почему нет?! Все это он успешно проделывал минувшие четыре года, что изменилось сегодня? Его утренний взбрык можно считать легким, не оформившимся бунтом. Он тоже может иметь право на такое, не одна она.

Подумал так и сразу повеселел.

Тут-то на полпути к дому и попался ему на глаза этот супермаркет. На кой черт он туда завернул? Дома же жратвы было навалом. Зачем, спрашивается, пошел? Ах, да, как он мог забыть! Он пошел туда за тортом и букетом в знак примирения. Потом решил еще и шампанского захватить. Выбрал самое дорогое, с мудреными завитками французских букв, в которых он ни черта не разбирался, поскольку везде: и в школе, и в институте учил английский. Выбрал, осторожно уложил на дно тележки рядом с большой коробкой торта и медленно двинулся между рядов к кассам. И вот тут…

Классический пример того, что муж обо всем узнает последним. Нет, знать-то он, конечно, знал. О чем не знал, о том догадывался. Но видеть никогда не доводилось. Уехала и уехала на работу. Задержалась, так задержалась. Вызвали в выходные, ладно, значит, так кому-то было нужно. Тешил себя еще и мыслью, что там в ее санатории за городом мало кто знает. Око, как говорится, не видит…

А тут белым днем, в гуще народу, почти в центре города!

Хабаров поначалу подумал, что обознался. Нырнул под прикрытие высоких стеллажей с макаронами и минуту-другую пытался выровнять сбившееся дыхание. Снова осторожно высунулся и смотрел потом уже, не отрываясь.

Его жена… Его Маринка, которая каких-то пару часов назад умоляла его не разводиться, покупала продукты. Не было бы в этом никакой странности, не покупай она их со своим любовником.

То, что эти двое любовники, было видно невооруженным взглядом. Взгляды, ужимки, поглаживания, робкие вороватые поцелуи под названием «пока все отвернулись».

Целовала мужика в основном Маринка. Тот милостиво позволял, снисходительно поглядывая с высоты своего немалого роста, и без устали таскал с прилавков угощение, забивая до отказа уже вторую тележку.

Хабаров, как идиот двинулся за ними следом по параллельному ряду. Потом пристроился в хвост очереди, где стояли эти двое. Дождался, пока они расплатятся. Платил, к чести его, мужчина. Расплатились. Покидали все в большие пакеты и пошли к выходу. А он еще какое-то время дурак дураком глядел им вслед.

Спохватился, едва не опоздав. Оттолкнул от себя ногой тележку с ненужными теперь уже тортом и шампанским и побежал на улицу. От морозного воздуха, хлынувшего ему в легкие после теплого магазинного нутра, ему мгновенно перехватило дыхание. Или, может, от другого он вдруг перестал дышать. От той безобразной, на его взгляд, сцены прощания двух любовников.