Инна Бачинская - Японский парфюмер Страница 12

Статья мне очень понравилась. Мужская логика — это человеческая логика, а женская логика — это логика, присущая женщинам. Еще раз к вопросу о равенстве полов и шовинистической мужской логике!

— У меня в руке «предмет икс », — бормотала я. — Куда я его спрячу? Он здесь, я ни за что с ним не расстанусь, я должна быть уверена, что с ним все в порядке, я хочу держать его на глазах. Итак… куда?

Это что-то знакомое, обычное, не бросающееся в глаза… скажем, фотография. Так куда же? В карманчик, пришитый изнутри платья — так бабуля Мария Александровна, мамина мама, прячет деньги от возможных грабителей; а еще за подкладку костюма или пальто…

Я, испытывая неловкость человека, подглядывающего в замочную скважину, открыла дверцу шкафа и отступила. Шкаф был забит одеждой! Платья, блузки, жакеты всех цветов радуги. Шелк, шифон, кашемир… Целое состояние! Ситников действительно ни в чем не отказывал жене.

Я прощупала все подкладки, швы, обшлага, воротники, потратив на это около часа. Ничего!

Потайной ящичек в бюро? Есть! Но… пусто! Ни открыток, ни писем, ни единого клочка бумажки — может, изъяли? Записной книжки, и той нет. Жаль.

Поехали дальше. Кровать! Под матрасом пусто. Обивка. Единственный предмет мебели, имеющий обивку, — кресло. Сработано на совесть — прочно, аккуратно. Не похоже, что обивку трогали. Не отрывать же. Да и потом, нет чувства «горячо». Кресло ни при чем. Пусть живет.

Обувь. Бабуля использует под тайник также и свой старый сапог — хранит там позолоченную брошку и пару серебряных ложек. Я выдвинула нижний ящик шкафа, где были аккуратно уложены несколько десятков пар обуви на все случаи жизни. Нарядной, разноцветной, усыпанной блестками и стеклышками, отделанной бантиками…

Я опустилась в кресло, потеснив кукол и медвежонка. Золотоволосая красавица в парчовом платье падает на пол. Я нагнулась, чтобы поднять ее, и вижу на белом ковре маленький блестящий прямоугольник, выпавший, видимо, из кармашка на ее платье. Поднимаю прямоугольник — это кусочек фотографической пленки, негатив. Бинго!

Я осторожно подняла его за уголок и попыталась рассмотреть на свет. Увы! Ничего не было видно. Какие-то люди… Я сидела и думала. Мой взгляд сколь-зил по комнате. Красивые безделушки. Фарфоровая танцовщица на узком пьедестале… Пастельные краски, искаженные вытянутые пропорции — тонкая фигурка в лиловом платье, острые носочки, большие желтые цветки на обеих бальных туфельках. В руках гирлянда из все тех же желтых цветов. Лукавое лисье личико, нежная улыбка, опущенные глаза. Чудо, как хороша!

Танцовщица молчала, загадочно улыбаясь, смотрела на меня. Желтая роза в волосах… всякий раз другая, другой костюм, другой грим, другой парик, суть та же — актерка, игра, притворство, измена… неверный свет огней…

…Память — громадный блошиный рынок. Она, как Плюшкин, хранит все. Обрывки воспоминаний из детства — кусочки рассыпавшейся мозаики, чьи-то лица, божья коровка на листе лопуха, строчка из книги, голоса, запахи, разбитая коленка, травяной вкус семян-калачиков и зеленых яблок, прикосновение сухой и жесткой бабушкиной ладони, сильных рук мамы, холодной воды из-под крана, мой возмущенный вопль: «Зачем ты меня так сильно умываешь?», школа, тугие косички, тяжелый неуклюжий портфель, драка с мальчиком по кличке Мура-Лошадь, первая любовь…Ничего не пропадает, все распихано по полкам, до времени затянуто паутиной. Покрыто пылью. Ждет своего часа. И помнишь, что, кажется, было, а где искать — неизвестно.

А то вдруг вспыхнет искра и откроется картинка, как стоп-кадр, — и так отчетливо, так явно высветится деталь, незамеченная в свое время, отпечатавшаяся бессознательно, что невольно задумаешься — зачем так сложен человек?

«Спасите меня, спасите!» Я словно услышала хрип-ловатый голос, как если бы женщина плакала или… Я осторожно положила добычу на туалетный столик и шарю в сумке, нащупывая мобильный телефон.

— Александр Павлович! — крикнула я, услышав сухое «я вас слушаю», обрадовавшись, что удалось прорваться, несмотря на важную встречу, на которую ссылалась секретарша. — Александр Павлович, а ваша жена курила?

— Нет. — Ни здраствуйте, ни до свидания. Не удивился, не переспросил. Молчит, ждет, дышит.

— А вы не помните, как звали подружку, которую вы как-то застали у жены, актрису? — Я сбавила тон.

— Не помню, — цедит он сквозь зубы.

— Спасибо. Извините, пожалуйста.

Он не ответил, и я услышала короткие сигналы отбоя. Положил трубку! Подумаешь, совещание у него! Для него же стараюсь. Ну и не надо!

Как работает мысль человеческая? Толчками, взрывами, вспышками, которые называют интуицией, догадкой, озарением… да мало ли как! Поскрипывая, крутятся большие и маленькие колесики в мыслительном механизме. Вдруг сцепились зубцами, высеклась искра, вспыхнул свет. И все встало на свои места.

Это же было ясно с самого начала! Они все описывали мне одну женщину, а ко мне приходила другая. Фотография? А что фотография? Я видела ее в темноте, на ней был и парик, грим, очки с затененными стеклами, высокий воротник. И голос… С хрипотцой, очень сексуальный. И как будто бы запашок табака. Некая стервозинка в манере держаться. Наигранность. Фальшь. Ясно как божий день! Это была не Елена. Это была другая женщина, которая назвалась Дианой.

В сумочке Елены нашли номер моего телефона, сработала заданность восприятия и выстроилась цепочка: звонок незнакомки, встреча в парке, смерть Елены и мой номер телефона. Кроме того, у них было что-то общее, возраст, судя по фотографии Елены, они похожи — грим довершил картину… не знаю! Елена и Диана! Две совершенно разные женщины!

Спрашивается, зачем она приходила? Смысла в этом не было, во всяком случае, для меня. Таинственная незнакомка позвонила мне, зачем-то вызвала в парк, рыдала, заламывала руки и так ничего толком и не сказала. Потом поднялась, деловито промокнула глаза и ушла.

Похоже, подруга Елены, актриса, о которой говорил Ситников… Чьего имени он не удосужился узнать, ему было все равно, с кем дружит его жена… 

Глава 4. На фоне Пушкина снимается семейство…

Я опоздала почти на час. Петруша, подменявший меня, открыл было рот для выражения недовольства, но передумал. Всмотрелся в меня и спросил:

— Ты чего это сияешь? Неужели от мужика идешь?

— Типун тебе на язык! — искренне пожелала я. — Можно подумать, так и счастья большего нет!

— А если не от мужика, то и опаздывать нечего, — резонно заметил Петруша.

Спокойный, немногословный Петруша был в свое время любимым дядиным учеником. Он прекрасно стрелял, водил машину, мог починить абсолютно все — от компьютера до дверного замка. С бумагами ему было сложней, но тем не менее два заказа сегодня он принял и документы оформил.

— Извини, так получилось, — повинилась я.

— Смотри мне!

Неторопливо одевшись, Петруша попрощался и ушел.

«Наконец-то!» — сказала я себе и вытащила из сумочки конверт с находкой. Нечистая совесть содрогнулась при мысли о следователе Леониде Максимовиче Кузнецове, но я подавила сомнения в зародыше. Надо бы позвонить, кто ж спорит! Но ведь отнимут же! В лучшем случае — скажут спасибо. А в худшем… Тут меня осеняет, что забирать негатив я, видимо, не имела права. Ведь существует определенная процедура — оформляется протокол, фотографируется место находки, да еще и понятые нужны. Все об этом знают из криминальных романов, из сериалов, из устного народного творчества, наконец! Но разве до всего этого, когда как гончая идешь по следу? Да… Придется отложить звонок до лучших времен. А еще Ситников! Ему надо бы сказать… черт! Ладно, додумаем потом.

Я вытряхнула из конверта кусочек пленки, осторожно ухватила за кончик купленным только что в киоске пинцетом для филателистов и попыталась рассмотреть на свет. Какие-то люди на улице, видны автомобиль, ворота? Или арка? Я положил негатив обратно в конверт…

Мастер фотоателье «Лариса», маленький лысый скучающий человечек, пообещал, что снимки я получу через два часа. Как удачно, что я заметила эту «Ларису» по дороге на работу, и вообще, тьфу, не сглазить бы, все как-то складывается…

Два последующих часа я не находила себе места. Я не сомневалась, что фотография — ответ на все вопросы, иначе бы ее не стали так хитроумно и одновременно наивно прятать. Я постояла у окна, выглянула на улицу. Там тем временем посветлело, туман испарился, и в воздухе замелькали легкие снежинки.

Я вернулась к столу, вытащила из сумочки зеркальце, присмотрелась. Глаза сияют, губы приоткрыты, яркий румянец — хороша! Недаром Петюша решил, что я влюблена. А это вовсе не любовь, а проснувшийся охотничий инстинкт. Давай гони зверя! Еще одно усилие — и ты узнаешь правду!

Около трех звякнул колокольчик. Я оторвалась от бумаг, за которые с трудом себя усадила. Вошел крупный подросток в бесформенной одежде.