Анна Данилова - Дама из Амстердама Страница 12

– Я уйду, а тебе надо хорошенько подумать и принять правильное решение. Но я, Лара, никогда, никогда больше не брошу тебя. Я постоянно думаю о тебе, вспоминаю о том, как нам было с тобой хорошо. А нос? Ну почему тебе в голову лезет такая чепуха? Я обожаю твой нос… Прости меня, негодяя, одного твоего слова достаточно, чтобы мы поехали с тобой в Венецию, в Париж… прости и забудь. Я хочу, чтобы ты родила мне детей, ты и только ты…

– Что же такого сделала твоя первая любовь, что ты сбежал от нее? Укусила тебя? Попыталась отравить?

– Она изменила мне практически в моем присутствии со своим бывшим мужем… Мне было так больно, что я представил себе, как же должно быть больно тебе. Она сильно изменилась, она стала совсем другим человеком. Она – чудовище, не оценила моих чувств, моего порыва. Вот видишь, я вполне искренен с тобой…

– Да зачем мне теперь твоя искренность? Я не хочу и дальше слышать от тебя о твоей поездке в Питер…

– Дальше? Так, значит, у меня есть надежда?

Она вдруг поняла, что не может переносить Кирилла в таких дозах. Она, к своему удивлению, не хотела видеть и Чемберлена. Во-первых, ей было стыдно за скандал, который он наверняка слышит; во-вторых, где гарантии, что и он когда-нибудь не совершит подлость по отношению к женщине, которая полюбит его по-настоящему? Вот Лука – совсем другое дело. Ей вдруг захотелось увидеть его, немного сумасшедшего, но доброго, странного, чудного и тоже брошенного. Как она могла так быстро забыть его? Кто покормит его, кто успокоит, если ему будет плохо и он впадет в депрессию? А что, если он снова бродит по улицам, без денег и питается объедками?

– Кирилл, мне надо за покупками… Ты на машине?

– Конечно… – Кирилл так обрадовался перемене ее настроения, что готов был отвезти куда угодно. – Надеюсь, ты поедешь одна?

– Да, конечно, одна! А про Чемберлена и не думай… Пока что он лишь мой квартирант…

– А если мы его… попросим отсюда?

– Только попробуй…

– Но мне тяжело…

– Мне тоже было тяжело. Ладно… Забыли. Поехали… Подожди меня, я только соберусь…

Она поднялась к Чемберлену и сказала, что едет за покупками и что вернется к вечеру, а если не вернется, то чтобы он не волновался. Ей нравилась та роль, которую она сама себе придумала. Они только друзья, не больше, это ли не прекрасное начало для возможных будущих отношений?

Она надела меховую куртку, взяла с собой большую хозяйственную сумку, и они с Кириллом вышли из квартиры. Как в старые добрые времена…

12

Она ужасно ругала себя за то, что не записала номера телефона Луки. Конечно, хорошо бы предварительно договориться о ее визите. А вдруг в его жизни произошли перемены и он уже окончательно выздоровел, окреп… Но нет, так скоро люди не поправляются.

Распрощавшись довольно холодно с Кириллом, она сначала зашла в аптеку (на тот случай, если Кирилл вздумает за ней следить), купила там таблетки валерианы, аспирин; выйдя из аптеки, прошла вдоль дома и свернула в арку, поднялась к Луке и позвонила. И очень расстроилась, когда ей никто не ответил. Она звонила долго и, когда уже отчаялась услышать звуки, свидетельствующие о том, что в доме кто-то есть, вдруг отчетливо различила шаги. Медленные, как если бы Лука едва передвигал своими ослабевшими ногами…

Дверь распахнулась, и она увидела тощего парня в джинсах и свитере, небритого, с ярко-розовым носом и заспанными глазами.

– Ты кто? – спросил он у Лары. – Не ко мне, случайно?

– А ты, кажется, Виктор? Тот самый пьяница и бабник? – не выдержала Лара. – Я по поручению Луки. А ну-ка выметайся отсюда… Быстро! Где Лука?

И она, оттолкнув едва стоящего на ногах Манцова, устремилась в глубь квартиры. Луки нигде не было.

– Где Лука? – спросила она Манцова, чье дыхание она почувствовала на своем затылке. – Вы куда его дели? Зачем отпустили больного человека? А?!

– Откуда мне знать… Я спал.

Она повернулась и еще раз посмотрела на Манцова.

– Значит, так. Где комната, в которой ты живешь на правах его друга? Где? А ну-ка, показывай мне немедленно! Бордель устроил… Пользуешься болезнью товарища и водишь сюда шлюх…

– А ты-то кто такая?

– Я – его невеста…

– А где же ты раньше была, когда он совсем загибался?

– Я тогда еще не была с ним знакома. И хватит разговаривать. Говорю же – брысь отсюда…

– Сейчас сама пулей вылетишь…

– Что ты сказал?

Она развернулась и, вспомнив, как недавно ударила пепельницей по голове Кирилла, замахнулась и на Манцова. Она была нервна, агрессивна и не могла с собой совладать.

– Послушай, по-хорошему тебя прошу… Мне ведь ничего не стоит сейчас закричать или позвонить в милицию и сказать, что ты пытался меня изнасиловать… Хочешь, я порву на себе одежду?

– Ты что, спятила? Откуда тебя черти принесли?

– Оттуда и принесли. Где Лука? Ты не слышал, как он уходил? А где Вика Лейбман?

– На репетиции, наверное…

– Послушай, как вы могли так легко перебраться к нему домой и жить здесь? Вот у тебя, к примеру, что, дома нет?

– Почему же, есть, – обиженно проговорил Виктор. От него так разило перегаром, что Ларе пришлось отодвинуться.

– Тогда почему же ты живешь тут?

– Потому что там живет моя бывшая жена.

– А Вика?

– У нее тоже проблемы… А ты что здесь делаешь? Собираешься окрутить Луку и выйти за него замуж? Да у него знаешь сколько таких девиц было? Уверен, что у тебя никаких шансов… – И тут он совершил ошибку. Дотронулся указательным пальцем до своего носа. Посмотри, мол, на себя, на свой нос…

Этого жеста Ларе хватило, чтобы она рванула к нему… Ударила наотмашь его по лицу и, уже понимая, что совершает нечто ужасное, непозволительное, обрушила всю свою агрессию на ни в чем не повинного, в общем-то, Манцова. Остатки хмеля выбивались из него точными и злыми ударами. Манцов постепенно, изумляясь происходящему, приходил в себя. За всю свою безалаберную жизнь он привык к ударам и посильнее, сейчас же он просто недоумевал и спрашивал себя: откуда вдруг взялась эта чокнутая девица с перекошенным носом? И что ей от него нужно?

– Собирай свои манатки, и чтобы я тебя здесь не видела… Человек болен, ему плохо, он ничего не ест и не пьет, у него с собой нет даже денег, а вы – что ты, что Вика – живете каждый своей жизнью и делаете вид, что ничего не происходит… Где комната, в которой ты обосновался, клещ, Иуда?

Но она и так отлично знала, где он ночевал, а потому помчалась туда, распахнула дверь и очень удивилась, не обнаружив на постели очередной подружки Манцова. Царивший здесь беспорядок лишь дополнил и без того устоявшийся в квартире хаос. Хорошая мебель, постель, посуда – все было загажено…

– Или ты уходишь сам, или же я дождусь Луки, и тогда он уже попросит тебя отсюда… Тебе очень надо портить отношения с человеком, который когда-нибудь, поверь мне, может ох как сильно помочь тебе…

Она и не надеялась, что он уйдет, а потому, чувствуя, что и сама начинает киснуть, что силы покидают ее, отправилась на кухню, достала из холодильника минеральной воды, сделала несколько успокаивающих глотков, села на стул, на котором раньше сидела великая актриса Вика Лейбман, и разрыдалась.

Она рыдала по своей развалившейся семейной жизни, по потерянной вере в людей, а еще от жалости к себе и, как это ни странно, к Луке. Она представляла себе, как он бродит по выстуженной ветрами и мокрой от дождя Москве, голодный, замерзший, не понимающий, что с ним происходит… Так продолжалось до тех пор, пока она не услышала, как хлопнула дверь. Зло и сильно, как может хлопнуть дверью лишь очень рассерженный человек…

Она вышла из кухни и медленно, как если бы ей было трудно идти, пошла в комнату, в которой жил Манцов. Одного взгляда хватило, чтобы понять – он ушел. Собрал свои вещички и ушел, по-настоящему, насовсем, хлопнув дверью. В комнате оказалось распахнутым окно – так Манцов, вероятно, хотел продемонстрировать, что и духа его в этой квартире больше не будет. Или же в нем заговорила совесть, и он решил напоследок проветрить прокуренную и задохнувшуюся в человеческих испарениях комнату.

Она не стала закрывать окно, решив, что комнату действительно надо проветрить. Затем заглянула в комнату Лейбманши. Здесь было не чище. Вот только запахи были другими, сложными, замешенными на крепких духах, жирных кремах и пудре, рассыпанной на большом туалетном столике. Все было обвешано пестрыми тряпками, даже дверцы роскошного, во всю стену, шифоньера. Зеркало было замутнено сальными отпечатками пальцев.

Ей вдруг подумалось, что этой зазнавшейся актрисе не помешало бы пережить настоящее, не сценическое потрясение, а также испытать действие на себе внешних, не зависящих от нее сил. Может, выставить и ее из этого удобного, но все-таки чужого гнездышка? Женщина, называется… Во что она превратила огромную, некогда уютную спальню Луки? В подобие своей театральной гримерки? Что ж, пусть теперь убирается отсюда!