Джесси Келлерман - Гений Страница 12

— У вас хороший вкус.

— Это ведь центральный элемент композиции, правда, Итан?

Я кивнул:

— Рисунок номер один.

— Странный какой. Это что, младенцы, что ли?

— Похожи на херувимов, — сказал Холлистер.

— Интересно, что вы обратили на них внимание. Мы их так и зовем, «херувимы Виктора».

В центре композиции располагалась пятиконечная звезда скучного, нетипичного для Виктора коричневого цвета на пылающем фоне. Вокруг нее танцевали дети с крылышками. Их блаженные улыбки контрастировали со всеми остальными деталями карты, ее возбуждением и кровавой резней. Художник вообще был мастером деталей, однако ему было важно ничего не упустить при изображении центрального элемента, и техника тут использовалась почти чертежная.

— Они похожи на… не знаю… нечто среднее между Боттичелли и Салли Манн.[15] Есть тут что-то от педофилии, а?

Я приподнял бровь.

Холлистер, щурясь, качнулся к панно:

— Удивительно, что оно так хорошо сохранилось.

— Это да.

— А вы видели его квартиру? — спросил финансист, показывая на развешанные по стенам фотографии жилища Крейка.

— Я туда первым пришел.

Мэрилин за спиной Холлистера хихикнула:

— Кевину хотелось бы побольше узнать о художнике.

— Я и сам больше ничего не знаю.

— Что вы скажете о нем в контексте других художников ар брют? — спросил Холлистер.

— Ну… — начал я, сердито глянув на Мэрилин, — я вообще не уверен, что его можно отнести к этому направлению. — Холлистер побледнел, и я быстро добавил: — В том смысле, что его в принципе трудно с кем-то сравнить. Впрочем, не исключено, что вы правы, относя Виктора к этому направлению, поскольку основная отличительная черта ар брют — это отсутствие художественного контекста.

Мэрилин за спиной у Холлистера потерла указательный палец о большой, показывая, что финансист готов раскошелиться.

Я вывалил на голову несчастного хрестоматийные истины о Жане Дюбюффе,[16] ар брют и контркультурном движении.

— Обычно речь идет о творчестве заключенных, детей, душевнобольных, и я совсем не уверен, что Крейка можно отнести к какой-нибудь из этих категорий.

— По мне, так он ко всем трем относится, — заметила Мэрилин.

— Разве он был ребенком? — спросил Холлистер. — Я думал, он старый.

— Ну… нет… — ответил я, — то есть да. Нет, он не был ребенком.

— А сколько ему было?

— Мы не знаем точно.

— Я же не в буквальном смысле говорю, — вступила Мэрилин. — Просто посмотрите на его восприятие мира. У него совершенно детское восприятие. Танцующие ангелы, с ума сойти. Ну какой взрослый человек будет их писать? Нет, мы слишком серьезны для этого, и, по-моему, этот Крейк ужасно трогательный.

— Как-то это чересчур, — пробормотал Холлистер.

— Возможно, хотя большая часть полотна совсем другая. Страшная, кровавая. Именно поэтому я и заинтересовалась так Крейком — здесь сошлись две прямо противоположные эмоции. Мне кажется, Итан, что мы как будто имеем дело с двумя Викторами Крейками. Один рисует щенят, пирожки и танцующих фей. Другой… — она показала на отрывок с изображением батальной сцены, — казни, пытки и прочую гадость. — Она улыбнулась мне. — Согласен?

Я пожал плечами:

— Он стремился запечатлеть все сразу. Все, что видел. Доброту, жестокость. Нет двух Викторов Крейков. Это мир делится на две части.

Мэрилин показала на остальные работы:

— Ну не спорь. Все это писал сумасшедший. Эта маниакальная страсть заполнить каждый квадратный сантиметр свободного пространства… Только псих смог бы рисовать картинки сорок лет и складывать их в ящик.

Я признал, что сперва и сам так думал.

— Ну вот, я же говорю… И в этом, конечно, секрет его притягательности.

— Ничего не знаю. Картины хорошие, тут я с тобой согласен.

— Пусть так. Но представь себе, что все это — дипломная работа выпускника художественной академии. Неужели ты бы так же загорелся ее выставить?

— Студент художественной академии никогда бы так честно не написал.

— Ты говоришь, как Дюбюффе.

— Ну и слава богу. Я как-то уже утомился вкладывать в свои слова четыре уровня потаенных смыслов.

— Давай вообразим на минуту, будто Крейк был преступником.

— Тормози, — сказал я.

— Всего на минуту. Просто фантазия.

— Нет ничего, что бы на это указывало. Одинокий человек. В жизни никого не побеспокоил.

— Разве не так обычно описывают серийных убийц? — спросила Мэрилин. — «Он и мухи не обидит». (Я закатил глаза.) В любом случае, — продолжила она, — я полагаю, художник ар брют — наиболее подходящее для него определение.

Я сомневался, что на Виктора Крейка можно было вот так запросто навесить ярлык. Однако по выражению лица Мэрилин я понял, что она просто хотела мне помочь, дав Холлистеру точку отсчета, мнение, которое он мог бы повторить. Холлистеру, очевидно, необходимо было всех расставить по своим полочкам и приклеить ценнички.

— Ну ладно, ладно, давай считать, что я согласен. — Я улыбнулся Холлистеру: — Надоело спорить.

Он снова сощурился:

— А что Крейк хотел сказать?

— А вы как думаете?

Холлистер пожевал губами:

— Если честно, по-моему, ничего.

На том мы и порешили.

Весь вечер я высматривал в толпе Тони Векслера. Я послал ему приглашение, причем домой, а не в офис. И знал, что он не сможет прийти. Он и не пришел. Да и как бы он пришел, ведь отцу отвесили пинок. А я пнул его, пригласив Тони. Так что мог и вовсе не приглашать.

Но ведь он так заинтересовался этим художником, он его и открыл, так что я надеялся, что Тони хотя бы позвонит. Напрасно. Было немного обидно. Даже никому не нужный комендант дома, Шонесси, явился, упакованный в пропахшую пылью спортивную куртку. Сначала я решил, что это какой-то художник нарочно вырядился, типа, он бедный рабочий человек. Но тут Шонесси мне помахал, и у меня в голове щелкнуло: грязные очки, громадные кулачищи. Убей меня, не скажу, зачем он приперся и как вообще узнал про выставку. Я сказал об этом Нэту, а тот ответил, что по моей собственной просьбе они разослали приглашение всем, с кем я тогда беседовал. Просто в знак благодарности.

Я опешил:

— Это я так велел?

— Что, ранний склероз? — улыбнулся Нэт.

— Я несколько месяцев прожил в коконе. В любом случае, наверное, я не предполагал, что кто-то из них примет приглашение.

— А он вот принял.

— Да уж.

Мне было жаль Шонесси. Он целый вечер ходил кругами от одной части картины к другой и неуклюже подслушивал чужие разговоры. В конце концов я подошел и поздоровался с ним за руку. Он показал на работы Крейка:

— Ну как, прав я был, а? Не очень-то на других похоже?

— Да, вы были совершенно правы.

— Настоящее искусство я всегда отличу.

— Это точно.

— Мне вот эта особенно нравится. — Он показал на ту часть, где Виктор нарисовал мост. Руби считала, что это мост на Пятьдесят девятой. Мост на глазах превращался в дракона с раздвоенным языком. Из пасти вырывались струйки дыма, и вот уже два следа от реактивных самолетов растворялись над океаном. Океан, в свою очередь, становился пастью огромной рыбы… и так далее. Картинки скрывались одна внутри другой. Всякий раз, как вам удавалось разобрать, что же тут изображено, вы добавляли еще листки — и получалось нечто большее, новая огромная структура.

— Дичь какая, — сказал Шонесси. (Я кивнул.) — И как, продали что-нибудь?

— Пока нет.

— А думаете, удастся продать?

— Надеюсь. — Я оглянулся на Холлистера.

Шонесси облизнулся.

— Вот скажите вы мне, как думаете, смогу и я себе кусок урвать?

Поначалу я решил, что мне делают предложение.

— Кусок урвать?

— Ну да, я… как бы…

— Вы хотели бы приобрести? Я правильно понял?

— Да не, не в том смысле. — Он снова облизнулся.

— А в каком же?

— Ну, типа, комиссию. За то, что это я их нашел.

Мэрилин и Холлистер направились к выходу.

— Вы хотите, чтобы я вам одну картину отдал? — спросил я.

Он покраснел.

— Они ведь не ваши, если честно.

— Пардон, — сказал я и отчалил.

Уходя, Холлистер оставил мне визитную карточку и попросил позвонить ему в понедельник. Люди перед ним расступались и долго смотрели ему вслед. Они следили за ним весь вечер, пытаясь понять, не стал ли он досягаем и для других продавцов.

Я повернулся к Шонесси. Тот бодро запихивал закуски в рот. Потом он спрятал под полу куртки целую неоткрытую бутылку вина, туда же отправились три свернутых трубочкой каталога выставки. После этого Шонесси ушел, не прощаясь.

И все-таки без ложки дегтя не обошлось. Под конец вечера остались только я, мои ассистенты и несколько особенно охотливых до дарового бухла алкашей. Нэт как раз возился за конторкой, искал наши рекламные открытки. Он пытался остановить Кристиану, но она промчалась мимо, не обратив на него внимания. Нэт побежал в зал, чтобы предупредить меня, но опоздал. Кристиана уже воздвиглась посреди галереи.