Дик Фрэнсис - Ставка на проигрыш Страница 12

— Помню, — сказал я. — Дерри Кларк давал о нем материал в «Блейз».

Колли Гиббоне кивнул:

— Ну вот. К Пасхе он шел фаворитом шесть к одному. Верно? За четыре дня до соревнований он был заявлен в декларации. А еще через два дня его сняли. Почему? Он упал на тренировке, и нога раздулась, как футбольный мяч. Хромая лошадь, как известно, бежать не может. Все, кто ставил на него, остались в дураках. Обидно, да? Выбросили деньги на ветер... Теперь вот что я еще скажу, Тай. Я ни на грош не верил, что этот Поликсен был так уж хорош. Какие у него результаты? Двухлеткой пару раз выигрывал на второстепенных скачках в Сен-Клу. В этом году перед дерби не выступал вообще. Ни разу за весь сезон. Говорят, что с ногой у него до сих пор паршиво. Я говорю то, что думаю. Тай, честно. Он ни за что бы не выиграл дерби, и они знали с самого начала, что бежать он не будет.

— Ну, с поврежденной ногой бежать он не мог в любом случае. Все равно проиграл бы.

— А вы бы стали рисковать на их месте? Дерби выиграли какие-то абсолютно неизвестные аутсайдеры, которые, по идее, и участвовать-то не могли!

— Стало быть, кто-то огреб на этом деле немалые тысячи... — медленно проговорил я.

— Не тысячи, а сотни тысяч.

— Тогда почему же спортивная администрация не предпримет никаких мер, если известно, что дело нечисто?

— А что они могут? Я же сказал — никаких доказательств. Поликсен охромел, так хромым и остался. Его обследовали десятки ветеринаров. Правда, владелец у него — личность несколько сомнительная, но бывают хуже... Тут ничего, совершенно ничего не поделаешь.

Немного помолчав, я спросил:

— А что вы знаете о тех, других?

— Бог мой. Тай, что за ненасытность! Впрочем... вот что...

Стоило только начать...

В течение получаса я выслушал подробнейшие истории еще четырех фаворитов, не стартовавших в назначенный день. Каждая с первого взгляда могла показаться просто несчастным случаем. Но я-то точно знал, что всех этих лошадей усердно рекламировал Берт Чехов.

Наконец он иссяк и замолчал с выражением испуга на лице.

— Не стоило рассказывать все это.

— Никто не узнает.

— Вы и глухонемого способны разговорить.

Я кивнул:

— Как правило, они умеют читать и писать.

— Идите к дьяволу! — сказал он. — Впрочем, нет. Вы отстали на целых четыре рюмки, надо наверстать. — Он протянул бутылку, я подошел и взял ее. Она была пуста.

— Мне пора домой, — извиняющимся тоном произнес я.

— К чему такая спешка? — Он уставился на письмо, зажатое в руке. — Что, ваша жена устроит вам взбучку за опоздание? Или, может, сбежит с каким-нибудь американским полковником?

— Нет, — ответил я спокойно, — она не сбежит.

Он как-то сразу протрезвел.

— Боже, Тай... я совсем забыл... Простите меня.

Он поднялся, но стоял на ногах твердо, как скала. Медленно обвел взглядом уютную гостиную, где теперь не было его жены. Протянул мне руку.

— Она вернется, — неуверенно пробормотал я.

Он покачал головой.

— Не думаю. — Глубоко вздохнул. — И все равно, я рад, что вы пришли. Надо было с кем-то поговорить. Даже если я наболтал лишнего... Все равно лучше, чем напиваться в одиночестве. Вечером я буду сидеть и думать о вас и вашей жене.

У «Свисс-коттедж» я попал в пробку и приехал домой в десять минут восьмого. Миссис Вудворд была на седьмом небе. Полтора часа сверхурочных!

— Славная она, правда? — сказала Элизабет после ее ухода. — Никогда не сердится на твои опоздания. Остается без разговоров и жалоб. Милая и добрая женщина.

— Да, очень, — согласился я.

В четверг большую часть дня я просидел дома — готовил материал для «Блейз». Миссис Вудворд выходила за покупками и в прачечную. Забегала Сью Дэвис поболтать и выпить с Элизабет по чашечке кофе. Позвонила теща и сообщила, что вряд ли сможет прийти в воскресенье — кажется, у нее начинается насморк. Людям с простудой приближаться к Элизабет категорически возбранялось:

у человека, живущего на аппарате искусственного дыхания, простуда часто переходит в пневмонию, а пневмония означает смерть.

Если мать Элизабет не придет в воскресенье, я не смогу поехать в Вирджиния-Уотерс. Все утро я бесцельно проболтался по квартире, пытаясь уговорить себя, что будет куда лучше, если она окончательно разболеется, и зная, что, если это произойдет, я буду несчастнейшим человеком на свете.

Люк-Джон пробежал статью о нестартовавших фаворитах и откинулся на спинку кресла, вперив глаза в потолок. Свидетельство крайнего возбуждения. Дерри выхватил у него листки и начал читать в свойственной близоруким медленной и напряженной манере. Закончив, он глубоко вздохнул:

— Ого! Кое-кто будет просто в восторге!

— Кто? — спросил Люк-Джон, опуская глаза.

— А тот парень, который проворачивает все эти делишки.

Люк-Джон смотрел на него задумчиво и мрачно.

— Главное, не дать им возбудить уголовное дело. Отнеси-ка копию вниз, к юристам, и скажи, чтоб глаз с нее не спускали.

Дерри удалился со свернутой в трубочку статьей, и Люк-Джон позволил себе улыбнуться.

— Да... вещь, так сказать, на уровне мировых стандартов...

— Благодарствуйте, — ответил я.

— Кто все это тебе насвистел?

— Пара маленьких птичек.

— Брось, Тай, я серьезно.

— Я слово дал. Они все замешаны в той или иной степени.

— Но я-то должен знать. И главный захочет знать...

Я покачал головой:

— Дал слово.

— А я могу здорово почистить эту статью.

— Ой-ой-ой, никак пошли угрозы!

Люк-Джон раздраженно потер кадык. Я оглядел большой гудящий зал: в каждом отделе, как и в спортивном, собирали и сортировали материал и готовили окончательные варианты. Чтобы попасть в печать, большая часть работ поступала к наборщикам по пятницам, иногда даже по четвергам. Но сенсационные статьи, которые следовало опубликовать раньше других газет, лежали под замком до окончательной верстки воскресного номера и отправки его в типографию в субботу вечером.

Наборщики были не прочь заработать лишние десять фунтов, продав какую-нибудь скандальную историйку конкурирующим газетам. Если юридический отдел и главный редактор пропустят мою статью, в типографию она поступит лишь в последний момент, и для махинаций времени не останется. Все скандальные разоблачения в «Блейз» оберегали как зеницу ока.

От юристов Дерри вернулся без статьи.

— Сказали, что должны над ней поработать. Попозже позвонят.

— Отнесу-ка я этот экземпляр главному, — заметил Люк-Джон. — Посмотрим, что он скажет.

Он удалился, и Дерри невольно проводил его Презрительно-восхищенным взглядом.

— Как ни крути, а именно ради спортивного раздела эту газетенку раскупают люди, которые иначе и в перчатках бы к ней не притронулись. Наш Люк-Джон, несмотря на все подлые штучки, ест хлеб недаром.

Люк-Джон вернулся и с ходу включился в бурный спор с футбольным корреспондентом.

Я спросил его, что было на похоронах в среду.

— Похороны как похороны. Холодно. Вдова много плакала. Даже нос стал сиреневым: красным от слез и синим от холода.

— Прелестно.

Он усмехнулся:

— Сестра все ее утешала. Говорила, мол, здорово ей повезло, что Берт затеял эту историю с дополнительной страховкой...

— Что?!

— Ага. Так и знал, что тебя это заинтересует. Немного поболтал с сестрицей. Две-три недели назад Берт утроил сумму на страхование жизни. Объяснил жене, что при выходе на пенсию они будут лучше обеспечены.

— Так, так...

— Поэтому его смерть должна выглядеть как несчастный случай, — кивнул Дерри. — При свидетелях. Страховая компания могла отказаться платить, если бы это случилось без свидетелей.

— Посмотрим, может, они опротестуют и этот случай.

— Не думаю. Вряд ли удастся. В следственном заключении значится смерть от несчастного случая.

Вошла секретарша главного с моей статьей. Лакомый кусочек в дорогостоящей упаковке, завязанный колючей проволокой. Судя по слухам, еще никому не удалось пробиться сквозь ее колючки.

В верхнем углу над визой юриста редактор начертал «добро». Люк-Джон взял статью, удовлетворенно кивнул и сунул ее в верхний запирающийся ящик стола, продолжая при этом дебаты с футбольным корреспондентом. Дел у меня в редакции больше не было. Я сказал Дерри, что весь день буду дома, и распрощался.

Я уже почти дошел до двери, когда Люк-Джон окликнул меня:

— Тай... совсем забыл. Тебе звонила какая-то женщина.

— Миссис Вудворд?

— Нет. Постой-ка, я записал... Ах да, вот оно: мисс Гейл Поминга. И просила позвонить. Что-то насчет «Тэлли».

Он протянул клочок бумаги с телефонным номером. Я подошел к свободному столику и снял трубку. Рука была твердой. Чего нельзя было сказать о сердце.

— Западная школа изобразительных искусств. Чем могу служить?

— Мисс Поминга...

Мисс Поминга позвали.

Голос в аппарате звучал прохладно и невозмутимо, как тогда, на станции.