Елена Арсеньева - Камень богини любви Страница 12

Алёна вздохнула, и во вздохе этом таилась немалая печаль. Прелестный выдался роман, а как любовник Дракончег просто невероятен. Разумеется, она не станет проливать о нем слез, у нее, как у карточного шулера, – запасная карта в рукаве, всегда имелся в запасе другой кавалер, но все же… все же!

Чтобы не печалиться, она решила уснуть. Однако Дракончег не вылетал из головы. Тогда Алёна попыталась утешить себя мыслями о том, что случается всегда то, что должно случиться. Но это как раз не помогло, а еще пуще опечалило. Тогда Алёна покрепче зажмурилась и начала придумывать новый роман. Это, как всегда, подействовало безотказно – сон мигом налетел и унес ее в свои зачарованные края. Только в самую последнюю минуточку, уже за пределами яви, она успела вспомнить о Даниле, о том, что намеревалась обдумать эту странную историю, но все, поздно, Алёна спала.

Дела давно минувших дней

Этим же днем случилось происшествие, положившее начало той цепи непонятных случаев, которые выковала для меня судьба. Впрочем, начало-то было положено еще в мой первый же вечер в Петрозаводске…

Да не суть важно.

Итак, репетиция «Горя от ума» прошла успешно, всеми (за исключением Карновича, да и бог с ним!) было признано мое право ставить такие мизансцены, какие мне заблагорассудится. Мы начали расходиться, я задержался на крыльце, беседуя с очень милой и приветливой актрисой-любительницей Елизаветой Петровной Ивановой, дочерью здешнего преподавателя математики в мужской гимназии, и с «героем» Василием Васильевым, из ссыльных политических, очень представительным и талантливым человеком, которому, конечно, только из-за этого таланта и дозволено было войти в труппу: он некогда был на вторых ролях в Самаре и считался здесь почти профессиональным актером. Даже не признаваясь себе в этом, я тянул болтовню в надежде, что вот-вот выйдет Эльвира Михайловна. И дождался-таки! Она вышла в прелестной белой шубке, улыбнулась нам всем, потом взглянула на меня… в этот миг крикнули, что санки ее превосходительства готовы…

Мне показалось, она хотела что-то сказать кроме простого «прощайте, господа, до встречи завтра», но удержалась, кивнула и начала спускаться. Я кинулся подать руку… вышедший вслед за нею из театра Карнович попытался опередить меня, мы столкнулись и оба грохнулись к ногам владычицы наших сердец.

Она засмеялась, вслед за ней и Елизавета Петровна. Мы кое-как поднялись со скользких ступенек, потирая ушибленные бока и глядя на друга по-волчьи… и вдруг из-за санок выскочила какая-то женщина. Я сразу узнал этот клетчатый платок, эту голову с необыкновенно светлыми, соломенными волосами.

– Hyvд emдntд apua! – крикнула она на непонятном языке. – Oma vauva kuolee!

– Что она говорит? – удивился я.

– Не понимаю, – пожал плечами Васильев. – Я здешнюю речь почти не понимаю. «Hyvд emдntд» – это вроде добрая госпожа. А дальше не знаю.

– Еще не хватало эту тарабарщину знать, – фыркнул Карнович.

– «Добрая госпожа, помогите! Мой ребенок умирает!» – вот что она сказала, – перевела Елизавета Петровна. Я не удивился, что она поняла слова незнакомки: еще накануне репетиции она обмолвилась, что прожила в Петрозаводске всю жизнь, и среди местных жителей у нее были друзья.

Эльвира Михайловна, которая все это время молча смотрела на девушку, вдруг кивнула и двинулась к ней. В первую минуту мне показалось, что она тоже не поняла слов и ждала перевода, но тут же услышал ее голос, звучавший очень спокойно и ласково:

– Ei tarvitse itkeд. Kerro kaikki. Autan sinua.

– Ее превосходительство говорит: «Не надо плакать! Я помогу тебе. Расскажи мне все!» – прошептала Елизавета Петровна.

– Госпожа губернаторша знает по-фински?! – изумился я.

– Да, ее учил друг моего отца и очень удивлялся ее памяти и способностям, – сказала Елизавета Петровна.

Эльвира Михайловна и девушка-финка говорили очень тихо, и, хотя всем хотелось знать, о чем идет речь, все считали неловким к ним приближаться.

Наконец девушка согнулась в поклоне, таком низком, что показалось, будто она хочет упасть Эльвире Михайловне в ноги, но губернаторша ее удержала и крикнула:

– Ефрем Данилыч!

Кучер соскочил с козел и приблизился:

– Чего изволите, ваше превосходительство?

– Голубчик Ефрем Данилыч, – сказала губернаторша, – свези эту девушку – ее зовут Синикка Илкка – к господину Леонтьевскому и передай, что я велела с ней поехать к ней домой и сделать там все, что потребно, с тем же прилежанием, как если бы он ради меня старался.

– Антон Никодимович Леонтьевский – доктор, который губернаторскую семью пользует, – прошептал Карнович с видом посвященного. – Ну и ну, сколь же милостива ее превосходительство к недостойным!

Елизавета Петровна и Васильев что-то пробормотали одобрительное, а я не мог исторгнуть из своей груди ни звука. Дай я себе волю, мог бы только что-то невразумительно-восторженное прокричать.

Как я мог ее осуждать, как я только мог! Судить надо по делам, а не по словам, и сейчас Эльвира Михайловна, прекрасная, несравненная Эльвира делом доказала, что достойна даже не любви, а обожания. Впрочем, сделала она это по доброте душевной, доказывать ей было некому, не мне же, глупцу ничтожному!

Губернаторские санки увезли девушку, которая все еще плакала, но теперь – от радости.

– Ну вот, господа, – сказала Эльвира Михайловна, пожимая плечами и улыбаясь, – теперь я принуждена идти домой пешком. Какой ужас, верно?

Мы все расхохотались, и она первая – прежде всего потому, что до губернаторского дома оставалось какая-то осьмушка версты[2], и, понятное дело, путь этот проделывался губернаторшей в санках исключительно заради важности.

– Так или иначе, кому-то из вас придется меня проводить, – задумчиво сказала Эльвира Михайловна. – Кто возложит на себя эту тягостную обязанность?

При этих словах выражение у нее было самое комическое.

Мы расхохотались и все разом шагнули вперед.

– Ну нет, не люблю гулять толпой, – усмехнулась Эльвира Михайловна. – Скажите, Никита Львович, вас не очень затруднит со мной пройтись?

Я просто обомлел и от нежданно свалившегося на меня счастья – она избрала меня! – и слова не мог молвить.

– Кажется, Северный колеблется, – насмешливо сказал Карнович. – Дозвольте мне, Эльвира Михайловна!

А! Так ему тоже дозволено называть ее запросто?!

Ревность ожгла меня, точно кнутом, и заставила сдвинуться наконец с места.

– Нет! Я не колеблюсь! – выкрикнул я, рванувшись вперед. – Просто ошеломлен оказанной честью. Позвольте предложить вам руку, ваше величество… то есть ваше превосходительство!

Эльвира Михайловна покраснела и улыбнулась при моей обмолвке, а Карновича отчетливо перекосило.

– Я бы хотела поговорить с вами о следующей постановке, – сказала Эльвира Михайловна. – Есть такая пьеса господина Шпажинского «Чародейка». Она чуть не во всех театрах идет, я читала и наслышана. Что бы нам ее не поставить? Чем мы хуже? А впрочем, пойдемте, – она взяла меня под руку. – Прощайте, господа.

Мы пошли. Один раз я оглянулся. Елизавета Петровна с Васильевым тоже удалились, однако Карнович все еще стоял на крыльце театра и смотрел нам вслед.

Больше я не оглядывался, но еще долго – мы шли очень медленно! – чувствовал его взгляд спиной.

– Кажется, – тихо сказала Эльвира Михайловна, – я сослужила вам дурную службу. Карнович весьма злопамятен.

– Да что мне Карнович! – хвастливо усмехнулся я, а потом вдруг, словно голову потеряв, спросил нескромно: – А что, у него есть основания быть злопамятным?

– Не более того, что он себе возомнил, – твердо сказала Эльвира Михайловна, и я почувствовал себя счастливым. – Карнович – человек с фантазиями… как, впрочем, и все творческие люди.

Я воспринял это как предостережение, и эйфорический восторг мой несколько спал. Я постарался переменить опасную тему:

– Вы необыкновенно добры к этой бедной девушке. Отчего она кинулась к вам? Разве здесь нет врачей, кроме вашего личного доктора?

– Отчего же, есть. Есть повивальные бабки, знахарки, фельдшер, есть доктор в больнице. В прошлом, прежде чем получить в наследство от дяди гостиницу и сделаться ее хозяином, был фельдшером, к тому же очень умелым, и известный вам Яаскеляйнен. Насколько я знаю, он и сейчас иногда втихаря практикует. Беда в том, что все они – финны. А потому ни за что не хотят лечить ребенка бедняжки Синикки.

– Как-то странно. Она ведь тоже финка.

– В том-то и беда, – вздохнула Эльвира Михайловна. – Она финка, и она грешна… у нее ребенок от родного брата.

Наши дни

Зоя – так звали Алёнину подругу, у которой был день рождения, – позвонила с утра пораньше. Она знала гениальную рассеянность нашей героини и сочла необходимым напомнить: вечеринка состоится именно сегодня, не завтра или послезавтра, а сегодня! Прибыть следует к восьми часам вечера в ресторанчик «Зергут», который находится на улице Ванеева, чуточку не доезжая до Кардиоцентра.