Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора Страница 12

Все шедевры мира вряд ли могли всколыхнуть душу Анвара Абидовича так, как содержимое грубого шерстяного хурджина, обшитого внутри заплесне-велой кожей.

О как пьянила голову эта картина, ноги сами просились в танец! И он пустился в пляс вокруг рассыпанной груды золотых монет и ювелирных изделий. Никогда первый руководитель области так азартно не танцевал ни на одной свадьбе, как в тот вечер у себя в обкомовском кабинете. Танцевал долго, до изнеможения, а потом свалился рядом и сгреб все золото к груди. Мое! Мое! -хотелось кри-чать, но не было сил -- выдохся.

В тот вечер он долго не уходил с работы: ничего особенно не делал, лежал рядом с золотом, осыпая себя дождем монет, пересыпая их с одного места на другое, строил из червонцев башни, даже вы-стелил золотую дорожку посреди ковра -- удивитель-но приятное занятие, не хотелось складывать золото на ночь обратно в хурджин и прятать в сейф. Он прекрасно понимал полковника Нурматова, пересчи-тывавшего по ночам деньги, -- редкое удовольствие, можно сказать -- хобби, мало кому в жизни выпадает счастье играть в такие игры.

Он так ясно вспомнил тот вечер, что слышал звон пересыпаемых из ладони в ладонь монет. О, звон золота -- Анвар Абидович знал, как он сладок! Он закрыл глаза, словно отрекаясь от предметного мира, чтобы слышать только этот ласкающий сердце звук, и не заметил, как задремал.

И снится Анвару Абидовичу, улыбающемуся на мягких китайских подушках лебяжьего пуха, под сладкий звон золотых монет странный сон. Будто входит он к себе в кабинет на бюро обкома из комнаты утех в халате, расшитом золотыми драко-нами, из гардероба полковника Нурматова, подпо-ясанный шелковым поясом, а на груди у него сияют три ордена Ленина и Золотая Звезда Героя Соци-алистического Труда, которую Шарофат игриво на-зывает Гертруда, и депутатский значок -- естественно, он поважнее любых Гертруд и оттого называется поплавок, ибо только он гарантирует непотопляе-мость на все случаи жизни. Такого набора нет ни у одного сенатора, ни у одного конгрессмена, ни в какой стране не отыскать, разве только покопаться в прошлом. Поистине императорская пайцза!

"Здравствуйте, я ваш новый император", -- гово-рит он, низко кланяясь собравшимся на бюро.

"Долой! -- взрывается зал. -- Не хотим богдыханов и мандаринов! Да здравствуют конституционные сво-боды!"

Анвар Абидович оглядывает роскошный халат начальника ОБХСС и понимает, что напутал с гардеробом, и, успев в паузе выкрикнуть в возбужден-ный зал: "Товарищи, не волнуйтесь, я сейчас", ми-гом скрывается в комнате отдыха.

Появляется он вновь в парчовом халате, в бе-лоснежной чалме, и на лбу у него горит алмаз "Владыка ночи" невиданных каратов.

"Отныне я решил Заркентскую область переиме-новать в Заркентский эмират и прошу называть меня теперь "ваша светлость", "ваше величество"..."

Какой шум поднялся в кабинете -- Анвар Абидович раньше не помнил таких волнений ни на одном бюро:

"Долой самодержавие! Долой принцев крови! Свобода! Демократия! Сухой закон!"

И Анвара Абидовича словно ветром сдуло из родного кабинета, и не успели остыть страсти, как он снова предстал перед товарищами по партии.

Зеленовато-красный мундир и белые панталоны оказались непривычны Анвару Абидовичу, да и вы-сокие сапоги с ботфортами жали, но он, придер-живая спадающую треуголку (привык, что ни говори, к тюбетейке), твердым шагом прошел к родному столу и рявкнул:

"Начинаем бюро Заркентского обкома..."

Какой свист, улюлюканье поднялось за столом-аэродромом.

"Монархия? Нет! Долой карточную систему и талоны! Спиртное -- народу! Наполеона -- на Корси-ку!" -- кричал тишайший начальник областного со-беса.

Прихрамывая, держа под мышкой треуголку, под которой оказалась наманганская тюбетейка, Анвар Абидович вновь поплелся переодеваться. На этот раз выбирал костюм более тщательно. Китель, за-стегнутый под горло, защитные галифе, мягкие, из козлинки, сапоги. Он еще застал такую униформу и чувствовал в ней себя уютно, надежно.

Но что стали вытворять знакомые товарищи, коммунисты, хотя Анвар Абидович не успел и слова сказать! Вошел в зал задумчиво, заложив кисть пра-вой руки за борт кителя между третьей и четвертой пуговицей сверху.

"Какие нынче времена! Выгляните в окно! Воз-врата к галифе и защитным френчам не хотим! Да здравствуют Карден, Хуго Босс, Зайцев и Адидас!" -размахивал откуда-то взявшимся красным знаменем, которых так не хватает у него в области, грузный заведующий отделом легкой промышленности.

"Ну ладно, -- согласился Анвар Абидович, -- у ме-ня осталась еще одна попытка", -- видимо, у них на предыдущем бюро какой-то уговор был.

Вернулся он вновь к своему гардеробу в комнате отдыха и достал обыкновенную тройку из Порту-галии фирмы "Маконда", светло-серую с тонкой го-лубой полоской; на таком фоне особенно выигрышно смотрится вишнево-красный, скромный депутатский значок.

Как все вдруг переменилось в просторном ка-бинете с красным ковром! Стало привычно знако-мым, родным. Появление Анвара Абидовича встре-тили стоя, бурными аплодисментами, взволнован-ными криками. Но какое тепло исходило от этих здравиц! Каждое знакомое до слез лицо лучилось улыбкой, доброжелательностью; не верилось, что еще полчаса назад они требовали: свободы для печати, выборности органов, изменения правовой системы, каких-то конституционных свобод и гарантий -- в общем, бред всякий...

"Начнем, товарищи", -- жестко сказал Анвар Аби-дович, занимая карликовый стул, и тут же про-снулся...

На кухне продолжала петь Шарофат, рядом на полу лежал халат с драконами, но без золотых монет, и Анвар Абидович успокоился.

А в это время в гостиничном номере томился неведением Пулат Муминович. Он и представить себе не мог, какой страшный, многоликий, бес-принципный человек ему противостоял.

Все то, чем хотел Тилляходжаев просто попугать, не на шутку встревожило Пулата Муминовича; об-ком он покидал в большом расстройстве и смяте-нии -хозяин области добился-таки желаемого ре-зультата.

С приходом Тилляходжаева в область здесь по-шла резкая смена кадров, и Пулат Муминович не знал теперь, кому позвонить, с кем можно посо-ветоваться. Те несколько человек, что уцелели на своих местах и хорошо знали его, были настолько напуганы силой и влиянием хозяина, что вряд ли чем-либо помогут, -- их более всего волновали соб-ственные кресла. И нравы круто изменились в пар-тийной среде. Он остерегался довериться кому-то, ибо где гарантии, что через полчаса разговор не станет достоянием Тилляходжаева, -- слышал Мах-мудов и такое. Пугало его предупреждение об уго-ловной ответственности, якобы не исходящее от са-мого первого. Что это значит? Как понимать? Уже ждет сфабрикованное дело и готовы присягнуть -- на чем угодно и в чем угодно -- лжесвидетели? И такие факты случались в области. Впрочем, когда в районе приходится вмешиваться во все хозяйст-венные и административные дела, нетрудно поды-скать и "объективную" причину для возбуждения уголовного дела. Наши реальные условия и потреб-ности сплошь не стыкуются с законами, а крюч-котворы от Фемиды всегда готовы услужить власть имущему.

Даже если, по счастью, и выпутаешься из ложных наветов, докажешь, что кристально чист, -- в партии уже не состоишь, потому что, не дожидаясь решения суда, даже момента предъявления обвинения, сразу лишают партбилета. И долго надо потом ходить, чтобы восстановиться, а пятно от того, что при-влекался к суду, остается на всю жизнь, и место твое уже занято тем, кому оно предназначалось. Как и всякий уважающий себя честный человек, он ощущал, кроме бессилия, жгучий стыд за про-исходящее, понимал, что на бюро возникнет вопрос и об ордене Ленина, которым наградили его всего полгода назад. Вот орден ему возвращать не хоте-лось -- не поднялась бы рука отцепить с парадного костюма.

В гостинице у него случился приступ глубочай-шей депрессии, и он посчитал, что лучший выход из создавшегося положения -- уйти из жизни, тогда все -- грязь, бесчестие, ожидавшее его, его детей, семью, -- отпадало само собой. Он вполне серьезно осматривал номер, но предметов, подходящих для быстрой смерти, не находил. Не мог он выброситься из окна или прыгнуть под поезд -- слишком был на виду в области; ему требовалась тихая, скромная смерть, не бросавшая ни на кого тени, особенно на тех, кто организует пышные похороны и назна-чает детям пенсии. Если бы он оказался в роковой час дома, трагедия случилась бы наверняка -- Пулат Муминович имел прекрасное автоматическое ружье "Зауер" и иногда, по осени, выезжал на охоту. У себя в комнате он организовал бы все как следует, не дал промашку, навел на мысль о случайном выстреле, несчастном случае. Но, к счастью, шок вскоре прошел.

Наверное, он быстро справился с депрессией, по-тому что вспомнил своих сыновей-дошколят, Хасана и Хусана, молодую жену Миассар, сыновей-студентов в Ташкенте от брака с Зухрой, которым предстояло одному за другим защищать дипломы, -- каково им будет без него? Он помнил свое сиротство, интер-наты, хотя до детдомов в данном случае не дошло бы, наверное, -- Миассар сильная женщина. Но мысль о судьбе детей заставила взять себя в руки, и мысль о самоубийстве отодвинулась на второй план.