Андрис Колбергс - Ночью в дождь... Страница 12

Очевидно, мои надежды быстро найти виновного не оправдаются — сначала надо установить последнее место проживания Грунского, тогда, может быть, что-то узнаем и о его компании. Ведь такие пьянчуги далеко не ездят и общественным транспортом почти не пользуются. Им не так уж много и надо: пункт по приему стеклотары, продуктовый магазин и винная лавка. Первый и последний объекты — наиважнейшие в их жизни, и местных пьяниц там наверняка хорошо знают. Продавцы с ними всегда начеку: то они жульничают, то одалживают копеек пять-десять, то пытаются стащить бутылку пива из груды ящиков в темном углу магазина. Их появление — сигнал тревоги для продавцов. Да по многу их и не собирается — так, с дюжину возле каждого винного магазина. Но тут уж смотри в оба.

Сторож Садов почтительно поясняет мне, что Ивар «отправился на место происшествия», и любезно предлагает себя в проводники, чтобы я не заблудился. Это значит, что мой подчиненный еще тоже не сдвинул воз с места. Тут впору и загрустить.

Отпускаю машину и следую за сторожем, но, заметив Ивара, который стоит на трубе через канаву, быстро отделываюсь от сторожа.

Ивар глубокомысленно смотрит на зеленую поверхность воды в канаве — самой воды под слоем водорослей практически не видно — и позвякивает мелочью в кармане. Есть у него такая привычка, меня она очень раздражает.

— Все данные биографии известны, фотография тоже есть, но никто не знает, где он жил последние два года, — говорю я, мужественно перенося звяканье мелочью. Одумавшись, Ивар, к счастью, сам вскоре вынимает руку из кармана.

— Его убили где-то в другом месте, а сюда привезли на машине, — изрекает Ивар. Довольно тихо, но значительно, как бы исключая другие мнения. Нет, следов, не замеченных экспертом, он не обнаружил, зато при помощи шеста измерил глубину нескольких канав — и эта (слой ряски, глубина), по его мнению, — наиболее подходящая, чтобы спрятать труп. Кроме того, при помощи сильного магнита, привязанного к веревке, он обшарил илистое дно этой и двух ближайших канав, но орудий преступления не обнаружил — только гвозди и другой ржавый хлам. Поэтому он считает, что предмет, которым был убит Грунский, преступник увез с собой: здесь на расстоянии броска почву осмотрел также эксперт с помощниками, но и они ничего не обнаружили.

— На машине убийца мог бы отвезти труп и подальше, — возражаю я.

Ивар пристально смотрит на канаву, потом снова сует руку в карман и снова звякает мелочью непроизвольно, автоматически.

— Что-то тут не так, — наконец раздраженно бросает он. — Пока тебя не было, я тут облазил все, но безрезультатно. Я прошел с полкилометра в обе стороны — ничего.

— А что ты искал?

— Камень. Такой же тесаный булыжник, какой был привязан к туловищу Грунского. Привязан он был, между прочим, одножильным электрическим проводом. Таким пользуются при ремонте автомобиля.

— И поэтому ты решил, что его привезли на машине. Скорее уж на тачке, чем на «роллс-ройсе»: у таких бродяг лимузинов не бывает. Приятели у них тоже не из высшего общества. Ты-то сам набивался бы ему в друзья?

— Нашел высшее общество!

— Грунский всегда был подонком-голодранцем, даже когда работал. Такие же голодранцы по пьянке наверняка и стукнули его по затылку, а когда поняли, что укокошили, приволокли по земле или привезли на тачке и бросили в канаву. Твои замеры глубины подтверждают, что преступники хорошо знали местные условия. Значит, здешние — знали, в какую канаву бросить.

— Сюда удобно подъехать на машине. — Ивар стоит на своем. — Дальше можно удобно развернуться.

— А я даже не верю, что его далеко тащили. Погода тогда была хорошая: они могли тут пьянствовать под любым кустом, на природе, так сказать, Ты дозвонился до участкового инспектора?

— Да, он придет. Говорит, что найти бродяг, ночующих в будках, совсем нетрудно. Надо только пройтись и внимательно посмотреть, где запотели окна, и вытряхнуть их оттуда. Но я остаюсь при своем мнении — Грунского привезли на машине уже убитым.

— Продолжай, продолжай…

— Булыжничек весит килограммов десять. Я заглянул во все сады по соседству, но нигде не заметил такого же второго или хотя бы углубления на почве — от этого.

— Дальше по асфальтированной дороге — что-то наподобие свалки. Всякий строймусор и прочее, — говорю я, хотя звучит это неубедительно, ведь я уже догадываюсь, что Ивар, как всегда, нащупал рациональное зерно.

— Бедняга-пьянчужка, едва таскающий собственные ноги, не потащит камень целые полкилометра, если здесь же под рукой, — Ивар показывает на сад напротив, где большими кусками доломита выложены цветочные клумбы, дорожка от калитки до садового домика и вокруг него, — если под рукой их сколько хочешь. Грунского перевязали, словно конфету для новогодней елки, и привезли на машине. Камень на нем уже был. Чтобы не терять даром времени, быстро вытащить из кузова или через двери — и в канаву. Только черт его знает, как труп мог переместиться на десять метров вперед. Может, какой-нибудь палкой подтолкнули, чтоб был подальше от дороги.

«Почему словно конфета для новогодней елки? Дурацкое сравнение!»

— А куда девался булыжник?

— Спулле велела положить в машину, наверно, у экспертов.

И все же в версии Ивара пока мало логики. Почему убитого Грунского привезли именно сюда, если была машина? Имея машину, ведь можно найти место и понадежнее. Хотя здесь — тоже достаточно надежное, если бы старичку не пришло в голову понизить уровень воды в канаве. Убийцы испугались, что по дороге их остановят дружинники автоинспекции? А если машина была использована лишь в пределах территории Садов? В таком случае место убийства следует искать на другом конце Садов. Придется искать и там, но позднее.

Глава VI

От скорости сто десять километров в час кузов машины начал вибрировать, и этот звук вывел Спулгу из состояния безразличия и оцепенения. Она словно проснулась, взгляд ее скользил по асфальту впереди «Волги» — от большой скорости дорога как бы сузилась: казалось, встречные машины проносятся мимо, почти касаясь лакированных боков «Волги».

Виктор, сидя за рулем, курил не переставая. Он забывал стряхнуть пепел, который сыпался на панель приборов, на брюки, но Виктор не обращал на это внимания. Сигареты, видно, были дорогие: не гасли, если он несколько минут не затягивался. Где он успел раздобыть сигареты? Ведь Виктор не курит. Может, они лежали в ящике письменного стола? Когда она, с растрепанными волосами, словно помешанная, промчалась мимо сторожа клиники, без стука ворвалась в кабинет Виктора и взахлеб стала рассказывать… Нет, она не помнит, чтобы Наркевич вынимал сигареты из ящика. Может, он снова начал курить? Почувствовала бы? Но что вообще можно почувствовать при поцелуях вежливости, к тому же и сама она любит подымить в компании приятельниц.

На повороте машину занесло, но задние колеса, коснувшись щебенки на обочине и оставив в ней глубокую борозду, выровняли свой бег.

— Ты угробишь нас обоих, — тихо сказала Спулга. Упрека в голосе не было, она лишь констатировала.

— Ничего, зато у нас будут роскошные похороны. Престижные гробы с бронзовыми ножками. Как ни у кого! — не отрывая взгляда от шоссе, ответил Наркевич. Холодно и совершенно бесстрастно.

Вдали показался Лиелциемс, и Виктор вдруг спросил каким-то странным тоном — не то грубым, не то сомневающимся:

— И все же, кто тебе звонил?

— Знаешь, из того серого домика, который стоит на углу. Я с ними почти не знакома, но иногда мы раскланиваемся. В магазине или на улице.

— И ты им сразу же дала наш городской телефон?

— Не будь таким наивным. Конечно нет, но могу поспорить, что во всем Лиелциемсе не найдется записной книжки с телефонами, в которой огромными буквами не было бы записано: профессор Наркевич — на работе, профессор Наркевич — дома и профессор Наркевич — на даче. Много ли здесь таких знаменитостей? Раз-два и обчелся. Кому не захочется похвастать таким соседом?

— Милиционеры были еще там, когда они позвонили?

— Они только сказали, что девушку увезли на «скорой помощи».

— Куда?

— Откуда им знать!

— Ты ведь даже не спросила их об этом, а утверждаешь. Будто я тебя не знаю!

Спулга тихонько заплакала.

— Не действуй мне на нервы! Замолчи! Плакать поздно. — И несколько мгновений спустя продолжал: — Вот тебе плоды твоего воспитания! Получай! Сполна! Они все твои! «Какой прелестный ребенок, какой умный ребенок! Японцы вообще до пяти лет позволяют ребенку делать все что ему заблагорассудится! Чтобы не деформировать будущую личность!» А то, что у японцев совсем другая культура и другие традиции, этого ты не хочешь понять. Там, например, если пьяным появишься на улице, то навсегда можешь поставить крест на своей карьере. Это ты знаешь?

— Наурис ведь и твой сын!

— Троечник! Да и троек-то он вряд ли заслуживает. Скорее всего, учителя ставили их ради меня.