Андрей Евдокимов - Австрийская площадь или петербургские игры Страница 12

— Ну что же, придется менять тактику, — вздохнул Яков TIF P? kз-н(r)ь)R-н) 6 чно мастер, но кжиданно успокоилась Катя.

— Скоро она сама об этом забудет. Передай, что я очень скучаю…

— Подожди, не вешай трубку! Я же не за этим звонила. Меня просили узнать, что у вас творится. Кошелев прислал сумасшедшее письмо. Пишет, что ты самый скандальный журналист…

— Приятно слышать такой лестный отзыв, — Петр чуть было не проговорился, что сам подготовил это письмо, но вовремя остановился.

— …и ты грозишься отдать его под суд!

— И отдам! Процесс будет очень громкий. А ты разве против?

— Можешь объяснить, за что?

— За воспрепятствование журналисту при исполнении им своих профессиональных обязанностей — сто сороковая статья Уголовного кодекса. Кроме того: нарушение указа о дисциплине государственных служащих и закона об ответственности за нарушение конституционных прав граждан1. Ты в Вене совсем забыла, что был бы человек, а за что судить — всегда найдется. Посадить его, думаю, не посадят, но условный срок — гарантирую.

— Из-за того, что Кошелев не хочет отдавать тебе переписку с Грасси?

— Именно поэтому. Ты прекрасно осведомлена.

— Еще бы — ведь я переводчик, и все документы из России идут через меня…

— Тогда расскажи про «австрийский счет», — неожиданно прервал ее Петр.

— Я ничего не подписывала! — Ее голос сорвался, и она замолчала. Было слышно, как Катя судорожно всхлипнула. — Я ничего не знаю об этом счете, неуверенно добавила она.

— Кроме того, что не подписывала бумаг, связанных с этим счетом? уточнил Петр.

— Я ничего не подписывала.

— Значит, ты все же знаешь, ЧТО ты не подписывала?

— Прекрати ловить меня на слове! Можно подумать, ты меня допрашиваешь. Ты уже испортил мне жизнь. Почему даже сейчас, когда я в другой стране, ты не хочешь оставить нас в покое? За что ты ненавидишь меня, что плохого тебе сделал Кошелев? — Она неожиданно замолчала, и сквозь шорохи в трубке Петр ясно услышал мужской голос, что-то сказавший по-немецки.

«Она не одна, кто-то слушает наш разговор», — догадался Петр.

— Кошелев не сделал мне ничего плохого. Он только сажал моих друзей и знакомых, — сказал он, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Хочешь, мы поможем его разоблачить? Организуем кампанию в западной прессе, напечатаем здесь твои статьи. Ты сразу станешь богатым человеком.

— Конечно, хочу, — легко согласился Петр.

— Тогда прекрати этот шум вокруг Австрийской площади, и все будет в порядке! — Катя облегченно вздохнула.

— Боюсь, от меня мало что зависит. Многие заинтересоц! Сумел стать правой рукой у Собчака и себя не забывает. Сто против одного, что он уже придумал для себя пару вариантов, если буревестника демократии заземлят на выборах. Так легко обозначив послезавтрашний день, Путин подстраховался, и дней пять у него, Кошелева, наверняка есть.

— Валентина Николавна, соедините меня с Домом журналистов, лучше прямо с Сидоровым, и узнайте, как связаться в Москве с Невзоровым, — велел Кошелев секретарше.

Спустя минуту в динамике щелкнуло: «Павел Константинович, на смольнинском — Союз журналистов, председатель Игорь Александрович Сидоров».

— Здравствуйте, Игорь Александрович, — придав голосу нужную задушевность, сказал Кошелев. — Хочу провести у вас пресс-конференцию. О чем? Не хочу ставить вас в неловкое положение и скрывать не буду: расскажу о сущности правления Собчака, о выстроенном мэром режиме произвола и беззакония…

Сидоров ничем не выдал удивления, только попросил срочно выслать текст сообщения для прессы. Кошелев согласил ся и, не повесив трубку, нажал на пусковые кнопки факса.

— Я вам через полчаса позвоню, — обещал Сидоров, когда прочел написанный Кошелевым пресс-релиз.

«Помчится советоваться с Яковлевым», — подумал Кошелев. Уже не было секретом, что Сидоров работает на первого заммэра, является его пресс-секретарем в предвыборной кампании.

Через несколько минут без вызова зашла секретарша.

— Извините, Павел Константинович, что не по селектору. В приемной много посторонних. Позвонили из Дома журналистов: ваша пресс-конференция назначена на следующую пятницу, в четырнадцать ноль-ноль. А вот прямые телефоны Невзорова. Первый — на ОРТ, второй — у него в московской квартире.

— Спасибо, Валентина Николаевна, — улыбнувшись, сказал Кошелев. — У вас как раз в ту пятницу день рождения, а меня здесь уже не будет. Так что вручу подарок заранее. Большое, большое вам спасибо! И ни о чем не беспокойтесь — наше дело правое, победа будет за нами!

Кошелев открыл дверцу встроенного в стенку шкафа и показал большой пластиковый пакет:

— Вечером, после работы заберете, чтоб лишних разговоров не было.

«Ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого, как внимание к подчиненным», — подумал Кошелев, тактично не заметив зардевшегося от удовольствия лица секретарши.

— Машина готова? — спросил он и, услышав утвердительный ответ, добавил: — Сегодня уже не вернусь.

Серая «Волга» стояла у тротуара, прямо напротив двери, но путь преградила огромная черная собака. Кошелев отпрянул от неожиданности, когда пес вдруг встал перед ним в стойку на задних лапах. Водитель уже бежал вокруг машины, на ходу запуская руку за пазуху.

— Не стреляй! — оправляясь от испуга, крикнул Кошелев. — Не видишь пес совсем мирный.

Как будто поняв, пес лег на брюхо и, умильно повизгивая, подполз к Кошелеву.

— Хороший, хороший, где же твой хозяин? — сказал Кошелев и, погладив пса по загривку, сел в машину.

— Красивый пудель, — сказал водитель.

— Какой же это пудель? — удивился Кошелев. — Пудели такими большими не бывают.

— А черт его знает, только теперь псиной на весь салон разит.

Кошелев повел носом, но не заметив никакого постороннего запаха. И тут же почувствовал жжение в ладони, как будто гладил не пса, а листья крапивы.

«Вот, зачурался от собаки», — недовольно подумал он и, взяв трубку мобильного телефона, позвонил жене:

— Приготовь, пожалуйста, ванну. Через десять минут буду.

1.16. Один день Павла Константиновича. Полдень

Подписав письмо, Кошелев передвинул рычажок на пульте прямой связи с приемной мэра.

— Паша, привет! Что там у тебя стряслось? — тут же отозвался начальник приемной.

— Горим, Витюня, горим, — приглушив голос, сказал Кошелев. — Мне бы к шефу минут на пять…

— Ты, как всегда: горишь где-то, а тушить — сюда, к Витюне.

— Ну, это ты зря, я к тебе только через магазин… с огнетушителем.

Кошелев сделал вид, что шутит, но про себя обозлился: среди чиновников давно стало привычным, что любой вопрос в аппарате мэра решался только подношением одной-двух бутылок с надлежащим набором сопутствующих деликатесов.

Заглянув, чтобы не ошибиться, в блокнот-ежедневник, Кошелев вызвал секретаршу:

— Валентина Николаевна, позвоните в магазин Юрию Павловичу, сегодня его очередь. Скажите, пусть приготовит пакет по 1-й категории, я скоро заеду.

— Хорошо, сейчас сделаю. Да, вам опять Катушкин звонит, тот, из футбольного клуба. Говорит, вы ему обещали…

— Скажите, что вопрос решается, как раз сейчас еду в Смольный.

— После соединять?

— Повременим.

Своих секретарш Кошелев оценивал по умению отсекать от своего телефона ненужных людей. Причины всегда находились: совещание, выехал, скоро будет, мы вам перезвоним. Так что никто не мог дозвониться до занятого важными делами Павла Константиновича, если только он сам этого не хотел.

— Да, кстати, чуть не забыл: если будет звонить этот, который сегодня утром был, ну, журналист из мэрии…

— …Рубашкин Петр Андреевич, — память у Валентины Николаевны была превосходной.

— Да, Рубашкин, — едва заметно скривился Кошелев, — пусть перешлет все, что ему нужно согласовать, по факсу.

Кошелев одернул пиджак и проверил диктофонный микровыклю чатель, закрепленный под левой манжетой, — с недавнего времени все беседы с мэром он на всякий случай записывал. Рука невольно задержалась на удобном, хорошо отрегулированном переключателе. Что-то было связано с этим жестом, неожиданное и тревожное. Через мгновение Кошелев вспомнил: входя утром в кабинет, этот журналист точно так же провел под рукавом и при этом неестественно закашлялся, как будто хотел заглушить характерный щелчок.

«Негодяй, какой негодяй!» — подумал Кошелев. Разумеется, он не сказал Рубашкину ничего такого, но сам контекст беседы был скверным и, при определенном повороте, даже опасным.

— Не наш человек, — вырвалось у Кошелева. Заметив удивление секретарши, добавил: — Не наш человек, этот газетчик!

Валентина Николаевна понимающе кивнула. Слова шефа были ясными, как завершение судейского заседания: «Приговор окончательный, обжалованию не подлежит».