Последнее дело Холмса - Артуро Перес-Реверте Страница 12

Фокса развел руками:

– И на солнце есть пятна. Но при всем том Холмс умиротворяет нас куда успешней, чем нынешние следователи, которые держат в ящике письменного стола бутылку виски и так похожи на нас самих. Не находите?

– Возможно.

– Более того, в схватке добра и зла романы Конан Дойла излучают какое-то умное простодушие. В них словно заключен договор между автором и читателем, что нисколько не мешает последним сохранять присущие взрослому человеку трезвомыслие и критический взгляд.

– Понимаю. Вы говорите о тех читателях, которые не расстались со своим детским восприятием мира.

– Или хотят восстановить его.

– Играя в сыщиков?

– Да.

– О господи… – Я удивленно взглянул на него. – Да вы романтик.

– Лишь в тех случаях, когда я в отпуску и меня бросила женщина.

Я улыбнулся этим словам:

– Думаю, вы, писатели, сильно переоцениваете значение женщины, придавая ей обворожительную таинственность. Если бы каждый развод обходился вам в миллион долларов, вы смотрели бы на них приземленнее.

– Должно быть, вы имеете в виду американок.

– О да. По многим показателям они обходят англичанок и француженок, но в конечном счете и обходятся дороже.

Я пыхнул сигарой, медленно выпустил облачко дыма и продолжал:

– Что же касается неразрывной связи персонажа и актера, то я в конце концов возненавидел Шерлока Холмса. Понимаете? И понял, почему его создатель решил уничтожить своего героя в Райхенбахском водопаде. Я не получал других ролей, а когда перестал играть его, прекратилась и моя артистическая карьера. Мне предлагали только эпизоды во второстепенных лентах.

Когда окурок сигары стал почти обжигать мне ногти, я огляделся по сторонам, аккуратно затушил его о цветочный горшок и бросил туда же. И добавил:

– Позвольте рассказать вам кое-что. Один-единственный раз за всю мою карьеру я отказался дать автограф каким-то юнцам. Я шел по улице, а они окликнули меня: «Мистер Холмс, можно автограф?» Я окинул их долгим взглядом и спросил: «Как меня зовут?» – «Шерлок Холмс», – ответили они. Я предложил им автограф от лица Хопалонга Бэзила, они отказались. Тогда я послал их подальше.

И после паузы, краткой и грустной, добавил:

– И мне до сих пор стыдно, понимаете?

– Да, конечно.

Я помолчал немного. В саду знай себе заливались цикады.

– Откуда в вас такой интерес ко всему этому?

– Прежде чем начать писать свои детективы, доходные и посредственные, я перечел немало хороших. А кроме того, я, как уже говорил, ненасытный зритель ваших фильмов.

Он замолчал надолго, словно прислушиваясь к звукам в саду, а потом договорил:

– И теперь вот стою здесь, без пары.

Я оглядел его красивое, южного типа лицо – лицо симпатичного негодяя – и подумал, что он, несомненно, должен пользоваться у женщин успехом.

– Вы, похоже, не привыкли быть в одиночестве.

По лицу его скользнула улыбка, медленная и циничная.

– Если я правильно понял, что вы имеете в виду, то да, мне это внове. И я уже начинаю скучать.

– Может быть, это вы и убили мисс Мендер, – сказал я холодно. – Для развлечения.

Он выдержал мой взгляд и улыбнулся еще шире:

– Может быть, и я. Мы тут с вами рассуждаем о преступлении как о чем-то трудноосуществимом, а на самом деле ничего нет проще. Пирог с телятиной сложней испечь.

Тут уж улыбнулся и я:

– Может быть.

– Столь же вероятно, что это был я, сколь и то, что это был кто-то другой. Идея убийства без побудительного мотива захватывает, не так ли?

Я внимательно оглядел его руки, его башмаки, его пиджак. Потом взглянул ему в глаза. Слишком уж у него они чисты, подумал я. Слишком невинны. И в них причудливо сочетаются восхищение и самоуверенность. Я вдруг пожалел, что не знаю испанского: любопытно было бы прочесть какой-нибудь его роман – из тех, что продаются в привокзальных киосках. «Я уже давно принял за аксиому, – говорил Шерлок Холмс, – что нет ничего важнее мелочей»[24]. И я пришел к выводу, что Пако Фокса куда значительней, чем хочет казаться. Впрочем, как и я.

– Вы игрок?

Он поглядел на меня внимательно и сейчас же отвернулся, вслушиваясь в треск цикад. И слегка зашевелил пальцами, словно нажимал невидимые клавиши или перебирал струны.

– Все на свете – игра, – ответил он. – А то, что нельзя превратить в игру, не стоит упоминания. Homo ludens[25], знаете ли… Это касается и кинематографа, и литературы. По моему мнению, чем ближе к вымыслу рассказы, напоминающие о негласном договоре автора с читателем, тем они ценнее. Чрезмерная реалистичность в конце концов подводит их.

– Возможно…

– И потому я не доверяю тому, что сейчас называют cinéma vérité[26]. А вы?

– Тут вы правы. Кино становится правдой, когда не тщится ею стать. Когда оно – ложь.

– Как и лучшие образцы литературы.

В отдалении на холме взвыл, усиливаясь, ветер, и мы невольно взглянули на верхушки кипарисов, качавшиеся в вышине. Заходящее солнце коснулось их копьевидных вершин. Под одним небосводом – два разных пейзажа: тот, что наверху, взбудоражен яростью стихии; тот, что внизу, безмятежно нежится в безветренном покое. Тихая пристань для олив, цветов, насекомых и тайн, требующих разгадки.

– Представим себе на миг, – сказал я, – что благодаря счастливому стечению обстоятельств я установил, что это было не самоубийство и среди нас находится преступник. И что дальше? Как применить мои выводы?

Он оглядел меня сверху донизу. С элегантной небрежностью держа руку в кармане пиджака, я угадывал мысли Фокса: Шерлок Холмс в отпуску, остров, отель, дело для Пуаро, Эллери Квина или Фило Вэнса. Может быть, он был не так уж не прав.

– Ну вот что, – сказал он. – Тут на какое-то время собралось небольшое общество. И у него, как и у всякого общества, есть свои нормы и возможность использовать меры принуждения. Впрочем, это не самое важное. – Он показал на салон у нас за спиной. – Еще недавно все понимали, что речь идет не о торжестве правосудия, а об удовлетворении любопытства. Так что забудьте о полицейском аспекте этого происшествия, сколь бы трагичным оно ни было, и рассматривайте его как развлечение, как некую настольную игру с доской и фишками.

– Нечто вроде «Cluedo»[27].

Он долго смотрел на меня, силясь понять меру моего сарказма. А потом улыбнулся, как слабоумному:

– Мы хотим знать, а вы можете помочь. Вот и все. Быть может, приняв этот подход, вы избавитесь от моральных тягот.

– Нет у меня моральных тягот, – качнул головой я.

– Вот и у Холмса их не было.

Я улыбнулся, припомнив:

– Не ищите здесь этики, Ватсон. Это всего лишь охота.

Фокса открыл рот в изумлении:

– О боже! Вы произносите эту реплику в «Союзе рыжих».

– Да. Но принадлежит она не Конану Дойлу, а автору сценария.

– Вот видите?.. Вы помните целые фразы.

– Ничего удивительного. Умение запоминать текст – профессиональное качество актеров.

Мы помолчали, глядя друг на друга. Потом я не без растерянности развел руками:

– Беда в том – даже с учетом абсурдности ситуации, – что я не знаю, с чего начать.

– Перестаньте, Бэзил, – попытался он воодушевить меня. – Я уверен, что знаете. Налицо у нас труп и некое количество подозреваемых. А кроме того – и это самое притягательное, – классическая детективная тайна. Чего же вам еще?

– Вернемся к запертой комнате.

– В буквальном смысле слова. Это и есть главная тайна.

– Следы вели только в одну сторону.

Я заметил, как он радостно встрепенулся.

– Я знал, что вы это заметите! И как объясните?

– Следы можно использовать как для установления истины, так и для того, чтобы ее сокрыть. – Я немного подумал. – Или Эдит Мендер была в павильоне одна, или кто-то был с ней, и этот «кто-то» потом затер свои следы.

– На песке?

– Ветер дул вдоль берега, но не на отрезке между павильоном и отелем.

– Верно.

– А убийцы летать не умеют.

– Не умеют. Если только они не вампиры.

Я засмеялся. Мне было приятно разговаривать с ним. Мы словно перемигивались.

– Ну, это уже другой жанр.

Он на миг задумался. Потом ткнул себя указательным пальцем в грудь, в область сердца, а потом в голову:

– Скажите откровенно, Бэзил: от всего этого у вас по телу бегут мурашки?

– Иными словами, заводит ли это меня?