Олег Рой - Тайный шифр художника Страница 13

– Как у украинского поэта, Шевченко. – Отец нахмурился, как будто насторожился, – Павел Владимирович вроде…

– Вадимович, – машинально поправил я, тут же припомнив даже кличку бывшего сокамерника Угрюмого – Меньшой.

– Ты его знаешь, что ли? – В голосе отца послышались нотки уже явного подозрения. Вот я дурачина, кто меня за язык тянул?

– Слыхал где-то, – соврал я. – Или читал, что ли. Кажись, в какой-то газете писали, что помощников депутатам надо бы тщательнее отбирать, у него вроде две судимости было.

– Одна, – поправил отец. – По молодости. Но снятая давно, он сидел еще в шестидесятых… – Папа покачал головой. – Темнишь ты что-то, Фаня…

Вот терпеть не могу, когда он так меня называет. Да и вообще – наградили имечком! Какой из меня Феофан Грек! Я не то что икону, я кошку-то толком не нарисую. А если попробую, несчастная животина будет похожа на кого угодно, от бегемота до крокодила, но только не на кошку…

В записи свои я все-таки заглянул. Как и в газету с криминальной хроникой за неделю. И окончательно убедился, что погибший помощник депутата Павел Вадимович Шевченко и сидевший в мордовской колонии зэк по прозвищу Меньшой, самый юный из той веселой компании, моложе даже Апостола – на момент ареста Меньшому было всего девятнадцать, – одно и то же лицо.

Еще один человек из списка Угрюмого мертв.

Не просто мертв – изувечен. Но, что странно, не до неузнаваемости. Как будто убийца специально заботился о том, чтобы жертву опознали. И с телом Мамазяна обошлись так же. Хотя там, конечно, вопрос опознания не стоял. Но если не для затруднения опознания, зачем уродовать тела? И кому это вообще могло понадобиться? Первой, конечно же, приходила в голову мысль об Угрюмом, который разыскал с моей помощью своих сокамерников и теперь расправляется с ними, возможно, за что-то мстит… Да, Угрюмый действительно из тех, кто годами может вынашивать планы мести и ни за что от них не откажется. Но подобное объяснение не вяжется с его отношением к Деду Мазаю, которого он, как я был уверен, и безгранично уважал, и даже любил. Хотя… А что, если все это было враньем, спектаклем для единственного зрителя в моем лице? Может, Угрюмый – гениальный актер, а я – доверчивый лох? И он сам, по своим каналам, как-то вышел на Мазая, убил, надругался над телом, а потом на голубом глазу пришел ко мне с полным списком, чтобы найти остальных, кого он еще не разыскал? А получив от меня информацию, продолжил расправляться по списку… Так, а когда убили господина Шевченко?

Я взглянул на дату в газетной статье. Все произошло восьмого апреля. Восьмого, а Угрюмый отдал мне список девятого. Девятого, когда ни Мазая, ни Шевченко уже не было в живых. Как и еще одного из «великолепной семерки», Байбута, которого пристрелили полгода назад. И даже если, предположим, там обошлось без Угрюмого и он о Байбуте ничего не знал, все равно список из пяти имен был бы короче – а значит, и дешевле. С какой стати Угрюмому так мне переплачивать?

Зазвонил телефон, отец снял трубку и крикнул:

– Сынок, это тебя!

Я подошел к аппарату в своей комнате, у нас их было два еще с советских времен – один у меня, другой на кухне.

– Алло!

– Здорово, Грек! – услышал я знакомый голос. Правду говорят – помяни черта, он сразу появится. Мне опять внезапно вспомнилось предсказание цыганки.

– А я тут трубой обзавелся, – прохрипело в трубке сквозь шипение и треск. – Запиши номер.

– Поздравляю, – откликнулся я.

Я и сам мечтал о мобильнике, этом чуде техники, казалось, пришедшем к нам из будущего. Разве не здорово всюду носить с собой телефонную трубку, по которой можно звонить даже с улицы? Но стоила такая роскошь чуть ли не штуку баксов, и позволить ее себе могли только «новые русские» в малиновых пиджаках. Правда, с недавних пор и я тоже мог себе позволить… Но пока не решался, да и смысла не видел. Я ж почти все время проводил на работе, где телефон был под боком. Да и моих коллег по архиву наверняка кондратий бы хватил, увидь они меня вдруг с мобилой в руках.

– Записал? – уточнил Угрюмый. – Молоток. Ну что, пацан, еще подзаработать хочешь?

– Спрашиваешь, – хмыкнул я.

– Тогда завтра, часиков в семь, подвали в кабак «Времена года». Знаешь, где это?

– Да, в Нескучном саду.

– Ну тогда бывай.

И Угрюмый тут же отключился. Минута разговора стоила полтора бакса, и мобильная связь была весьма дорогим удовольствием. Даже для Угрюмого.

Этот звонок заронил в душу ростки надежды. Раз Угрюмый не просто назначил новую встречу, но и дал мне свой номер, значит, я ему еще нужен. А раз так – хочется верить, что избавляться от меня он не собирается. Во всяком случае, пока.

Глава 6. Заказчик-меценат

Ресторан «Времена года» добропорядочные граждане последнее время обходили стороной – в нем почти каждый вечер гуляли, с шиком и шумом, «новые русские». Так что от выбора Угрюмого я был не в восторге, но возражать и просить назначить другое место просто не решился. Однако сегодня, на мое счастье, тут было тихо – хотя, возможно, и ненадолго.

– Тепло-то как, – заметил Угрюмый, когда я, пожав его жесткую ладонь, уселся напротив. – Ну да к Пасхе всегда теплеет. Сейчас Страстная седмица, между прочим, идет. – Он вздохнул. – Дед говорил – кто на Страстной помрет, сразу в рай прямым ходом.

Ясно было, что говорит он не о ком-то из своих дедушек, а о Мазае, и я кивнул – мол, понимаю. Правда, идея насчет «прямого хода в рай» показалась мне несколько сомнительной: если, к примеру, сегодня какая-нибудь братва устроит очередную разборку тут же в кабаке и перестреляет друг друга, а заодно и половину остальных посетителей – значит ли это, что вся орава дружной толпой отправится на небеса? Но говорить я, разумеется, ничего не стал.

– А мы с тобой, считай, самого за бороду ухватили, – продолжал Угрюмый спокойным, даже безразличным голосом. – Новости у меня хорошие. Заказчик новое задание подогнал. Надо бабу найти. Правда, данных по ней немного и те старые, шестидесятых годов…

– Ничего, поищем, – кивнул я. – Хотя это может быть и не так просто, все-таки тридцать лет прошло. За столько лет она могла уже умереть.

– Ну померла так померла, – пожал плечами Угрюмый. – Тебе все равно заплатят. Только при таком раскладе нужно будет разведать, на каком кладбище она упокоилась и номер могилки.

– А это уже посложнее… – задумался я. – Кто где похоронен, записано только в архивах кладбищ, у нас такой информации нет.

– Ну нет – так найдешь, – нахмурился Угрюмый. – Или тебе бабло не нужно?

Вопрос был риторический, но я на всякий случай помотал головой – мол, очень даже нужно.

– Ну то-то же, – хмыкнул Угрюмый.

Он запустил руку в борсетку и вытащил зеленоватую бумажку.

– Это тебе задаток, – сказал он, отдавая мне сотню. – Такса прежняя, триста. Теперь условия. Вот здесь, – он протянул листочек из уже знакомого мне блокнота, точнее, судя по буквам «Д» и «Е» сбоку, из телефонной книжки, – координаты нужной нам бабы. В начале шестидесятых она жила в Москве, потом пропала… Ну то есть не то чтобы пропала, но свалила куда-то, не оставив следов. За пределы Союза не выезжала. По овировским каналам это дело без нас пробили. Но – баба ведь, не мужик. Бабе фамилию сменить – раз плюнуть. Могла замуж выйти, и хорошо, если не десять раз. Короче, про нее надо нарыть все. Где живет, есть ли дети, родня, где живут… Если успела отчалить на тот свет, нужен адрес и фото могилки, если жива и здравствует – сфоткать ее хазу и ее саму, по возможности…

Рядом с нашим столиком возник официант, больше похожий на английского дворецкого, чем на халдея, и подал мне меню в бархатной обложке. Но я в него даже не заглянул, полностью доверившись Угрюмому. В конце концов, платить предстояло ему.

– Ты про Меньшого-то слыхал в новостях? – вдруг спросил он.

Я меньше всего ожидал, что он сам заговорит об этом, и чуть не поперхнулся минералкой.

– Да, видел вчера в газете, – осторожно ответил я, – что он погиб восьмого апреля.

Угрюмый мрачно кивнул:

– Ну да, вот так бывает. Вроде только что мы с тобой в баньке за него перетирали, а его тогда уже и на свете не было.

На его лице читалось только огорчение и ничего больше. Если Угрюмый был причастен к смерти помощника депутата, то скрывал это мастерски.

– Помянем Меньшого, – предложил он, разливая водку из запотевшего графина в запотевшие же, похожие на льдышки стопки – прежде чем подать на стол, их явно держали в морозилке.

Мы выпили, не чокаясь.

– С одесского кичмана бежали два уркана… – теперь уже совсем невесело напел Угрюмый. – Меньшой эту песню любил. Все мечтал тоже сорваться от кума, да кишка была тонка. Оно и к лучшему, только дорисовал бы себе к сроку лишний пятерик…

Я молчал, понимая, что любое мое слово в подобной ситуации может обернуться против меня. Хорошо, что тут – очень вовремя – подали жюльен. Я схватился, как за соломинку, за странный гибрид ложки и вилки и стал ковыряться им в кокотнице.