Евгений Зубарев - Я убью тебя, менеджер Страница 13

Кстати, а отчего молчит телефон? В день выхода газеты его всегда распирает от желающих высказаться по всем вопросам сразу, а тут – такая тишина.

Я взял трубку в руки и включил ее – ну, так и есть. Гудка не было.

Тут же дверь отворилась, и мне явилась голова. Вовы, разумеется.

– У тебя что, телефон работает? – спросил он удивленно, глядя на трубку в моих руках.

– Да нет, как раз молчит, – ответил я. – А что, не должен?

– Не должен, – весело ответил Вова. – Нам за долги его рубанули, не меньше чем на наделю.

– Почему на неделю?

– Потому что начальство только через неделю из своих заграниц явится, что тут непонятного, – пожал он плечами и исчез за дверью. Потом дверь снова открылась, и Вова показался еще раз: – Слушай, я чего спросить хотел – у тебя знакомых гаишников нету? Меня вчера ночью, второй раз за год, за пьянку тормознули, теперь железно без прав придется жить. Что сделать можно, а?

Так это он мух ловил с перепоя, дошло до меня очевидное.

– На лошадь садись, – равнодушно посоветовал я. – А друзей-гаишников у меня нет и быть не может.

– Помощи от тебя – как от козла молока! – хлопнул дверью Вова так, что затряслись полки в кабинете. В голове у меня опять загудело.

Возможно, от этого удара меня и осенило. Я повернулся к компьютеру и с лихорадочной быстротой начал набирать текст:

«„Поехали по домам?“ – Владимир Ныткин, петербургский бизнесмен, прощается с друзьями в ресторане и уходит, привычно помахивая сложной комбинацией кожаных ремешков и пряжек. Его соседи по столику тоже встают и отправляются к выходу, но в руках у них обычные автобрелоки.

Разница между друзьями становится еще очевиднее на стоянке перед ночным клубом. Там приятели Вовы рассаживаются по своим железным коням, а Вова карабкается на коня настоящего. Коня выводят под уздцы местные охранники, с трудом сдерживая раздражение.

– Вот ведь как Вована гаишники достали, – кивает из салона своей „ауди“ Жора Ляпин, один из приятелей наездника.

Этой зимой Владимир трижды вынужден был выкупать права и дважды автомобиль, попадаясь пьяным за рулем слишком проницательным офицерам ГИБДД. В конце концов Вова устал бороться с судьбой и, нарвавшись в очередной раз на соловья-разбойника у Дворцового моста, швырнул права в Неву и купил на том же самом месте лошадь.

Цыганка Софья, зарабатывающая верховыми прогулками туристов возле Эрмитажа, легко согласилась на обмен: ей 1500 – все, что наскреб Вова по карманам, а Вове – лошадь с символическим именем Джип. Конечно, судя по цене, Вова купил отнюдь не арабского скакуна, с другой стороны, он и сам не шейх арабский.

Былых проблем у Вовы теперь нет, даже с ночной парковкой: он живет в Озерках, в собственном коттедже, и у Джипа имеется теплый гараж, пардон, конюшня.

Но возможность пить за рулем однажды сыграет с Вовой злую шутку. Он уже дважды захаживал в гости к приятелям верхом. Один раз на третий этаж, а в последний раз – на девятый.

Джипу хоть бы что, а вот соседи пугаются, особенно если в лифте и ночью».

Я вдумчиво перечитал написанное и понял, что получилось хорошо. Как всегда после таких мыслей, следом меня посетила мысль о том, что за хорошую работу неплохо бы и хорошо получать. Но эту мысль я тут же отбросил как бесперспективную – Миша человек конкретный, и, раз мы договорились на две сотни за разворот, он с этой суммы уже не сдвинется ни на цент.

Дверь кабинета снова распахнулась, и ко мне ворвалась разъяренная донельзя Марта. Она стремительно прошла к столу у окна, который мы решили считать ее собственностью, и уселась на него сверху, повернув ко мне расстроенное лицо.

– Какие же люди идиоты! Это что-то! – поздоровалась со мной Марта.

Я потянул носом воздух, но она отмахнулась:

– Да трезвая я, не зуди. Представляешь, опять на этом идиотском переходе, ну через Невский, возле площади Восстания, сейчас тетку задавили! Ты ж писал уже этим уродам в Управление, что же они, падлы, делают, а? Прям у меня на глазах задавили! Господи, как она кричала, ее почти пополам порвало, а она по асфальту ползает и кричит: «Люди, спасите, у меня детки малые сиротами остались!» Это же просто пиздец какой-то, – всхлипнула вдруг Марта и потом разрыдалась в голос.

– Ты снимала? – спросил я.

– Разумеется, – сквозь слезы ответила Марта. – Плачу и снимаю, плачу и снимаю, как дура последняя.

Она сунула мне флеш-карту, и я скачал фотографии на сервер. Смотреть на них я не стал – не люблю себя расстраивать без надобности.

– Я потом к гаишникам поднялась, – продолжила Марта, уже почти успокоившись. – Ну, знаешь, где у них там пост, на втором этаже. Говорю им, что вы, суки, делаете, почему никогда зеленый пешеходам не включаете. А они мне говорят – каждая дура тут нас учить будет, как автомобильное движение регулировать. Нам велено в первую очередь машины пропускать, чтобы пробок не было. Видите, сколько людей в машинах желает через площадь проехать. А я им говорю – а тех пешеходов, что желают Невский живыми перейти, вы за людей не считаете? А они мне говорят – какие же это люди, это же пешеходы! Иди, говорят, отсюда, дура, не мешай работать.

Тут я заинтересовался – не такой Марта человек, чтобы оставить грубость в свой адрес без ответа.

– И ты что им сказала?

– Я не сказала, я сделала, – ответила Марта и показала мне испачканную в чем-то красном руку.

– Я ближайшему козлу по морде кофром съездила, а когда второй подбежал, ногтями ему морду отрихтовала.

– А потом? – озаботился я последствиями нападения на должностное лицо при исполнении.

– А потом смылась, разумеется. Чтоб, значит, не мешать людям работать.

Она поставила кофр с аппаратурой рядом с собой на стол, открыла его осторожно и принялась озабоченно там копаться, оценивая нанесенные ударом разрушения.

Я ничего не стал расспрашивать про Ленку, а Марта явно не собиралась сама рассказывать мне о прошедшей ночи.

Я смотрел на ее сосредоточенное лицо, сжатые в гневе губы, тонкие пальцы, осторожно перебирающие объективы и всякую прочую фотографическую муру, и думал о том, какая Марта молодчина. Она не прошла мимо, увидев очевидное зло, как прошли бы девяносто процентов ее соотечественников. Она сделала свою работу, зафиксировав последствия зла, чего бы не сделали, из страха перед реакцией обывателя, девяносто процентов репортеров. Но это не все. Марта еще выразила свое отношение к этому злу так, что зло до сих пор утирается кровавыми соплями, – а этого ведь вообще почти никто не делает, даже под угрозой смертельной расправы. Эх, если хотя бы десять процентов людей вели бы себя так же, как Марта, в мире давно бы не осталось никакого зла – оно бы просто не устояло перед таким напором.

Хотя какие еще десять процентов – Марта такая одна. И я очень рад, что она рядом. Потому что мне с ней хорошо.

– Мне с тобой хорошо, Марта. Ты мне очень нравишься, Марта, – сказал я вслух, зажмурившись, потому что знал, что за этим последует.

Последовала керамическая кружка, которая впечаталась в стенку в сантиметре от моей головы. Мимо, слава богу.

Я открыл глаза. Марта стояла рядом, тяжело дыша:

– Зарубин, твою мать!

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза:

– Да, дорогая коллега. Ты опять ругаешь мою мать? Но ведь она не виновата, что я такой уродился! С ее стороны это было чистой воды любопытство… Зато вот ты, – вскричал я с укором, – совсем не любопытная! Как какая-нибудь жаба из гламура.

Гламурных жаб Марта не переваривала органически, и тяжелее оскорбления ей было трудно нанести. Но она промолчала, вернувшись к своему столу.

Опять распахнулась дверь, и в кабинет вошел Вова, целиком, даже с ногами и еще какой-то полотняной сумкой, очень тяжелой, судя по тому, с какой натугой он дотащил и поставил ее на стол передо мной.

Кроме сумки, в руках у Вовы был распечатанный конверт, но его он мне просто отдал в руки.

«Уважаемый Иван Зарубин! – прочитал я. – Ваша статья про цепочку странных похищений граждан чукотской национальности потрясла нас чрезвычайно. Показательно, что только ваше издание осмелилось опубликовать этот материал, а все прочие городские газеты, как всегда, отстаивали собственные, сугубо эгоистические интересы или интересы своих хозяев. Поэтому мы, сотрудники ЗАО „Чукотская Консалтинговая Группа“, хотим выразить вам свое восхищение и передать вам наши скромные выражения своих чувств. Пишите еще, пожалуйста!»

Вова все это время стоял рядом навытяжку, поглядывая то на меня, то на сумку.

– А в сумке что? – спросил я, возвращая письмо Вове. Письмо он теперь должен подшить навечно в папку под названием «Редакционная переписка».

– А в сумке то, что надо, – туманно ответил Вова, но тут Марта на минутку отвлеклась от своего кофра и заглянула в сумку на моем столе.

– О-о-о! – сказала она и быстро вернулась на свое место. Она достала мобильный телефон и, отвернувшись к окну, стала негромко разговаривать с каким-то не очень понятливым собеседником. Во всяком случае, время от времени Марта, повысив голос, интересовалась у невидимого абонента: «Я буду занята, что тут непонятного?»