Ольга Тарасевич - Ожерелье Атона Страница 13

У сверкающего здания отеля отчаянно потел швейцар в темно-синем костюме, в надвинутой на лоб фуражке с золотой окантовкой. В двух шагах от него, на повозке с понурым осликом, брызгалось оранжевое пятно апельсинов, сложенных высокой горкой.

У меня невольно вырвалось:

– Понимаешь, Аль-Фарид, я попытался представить лошадку у гостиницы „Москва“ – и у меня ничего не получилось.

– Каир вообще город контрастов. Когда-то на площади Тахрир было болото. Его осушили по приказу хедива Исмаила. Здесь даже своеобразную имитацию Парижа пытались строить. Там дальше уцелело несколько зданий в европейском стиле и мост Каср-эль-Нил. Хотя Восток всегда останется Востоком, и его дух не изменит никакая архитектура. Знаешь, а мне нравится наша жизнь – спокойная, неторопливая, размеренная. – Он бросил взгляд на часы и добавил: – У нас еще есть время. Покурим кальян?

Вспомнив о том, что, к сожалению, должен достойно представлять Советскую армию, я уточнил:

– Это же не наркотики?

– Ароматизированный табак. Пошли же, сам убедишься…

Он уверенно рассек шумящую толпу, увлекая меня за собой. Мы спешили вдоль настырных продавцов сладостей, колоритных сувенирных лавок, чередующихся со строгими фасадами административных учреждений и остовами каких-то недостроенных зданий.

Я думал, мы расположимся на открытой террасе одного из многочисленных кафе. Однако Аль-Фарид толкнул незаметную дверь серого трехэтажного дома, из окон которого свешивалось сохнущее на веревках белье.

– Это жилой дом, а на первом этаже закусочная, – пояснил он, видя мою нерешительность. – Настоящее заведение для своих. Туристов здесь нет.

Я бы лично предпочел местечко попрезентабельнее душного, прокуренного полутемного зала с не очень чистыми столиками. Недружелюбный хозяин у стойки обжег мою славянскую физиономию подозрительным взглядом черных глаз. Только ради Аль-Фарида, старавшегося мне угодить, я изгнал мысли о том, чьи губы раньше касались деревянной трубочки мундштука. Может, предполагалось, что мундштуки кальянов одноразовые? Однако на моем явственно виднелись следы зубов…

– А почему здесь так много людей? – удивился я. – Сейчас полдень, самое время работать.

– Жарко, – флегматично пояснил Аль-Фарид, выпустив сизое облачко дыма. – У большинства горожан свои лавки. Они открывают их рано утром и ближе к вечеру, когда солнце уже печет не так сильно. Мужчины пережидают солнцепек в том числе и здесь, за кальяном.

– А женщины в Египте вообще есть? Их почти не видно на улицах. А если и появляются, то закутанные с ног до головы, и невольно возникает такое впечатление, что они все время норовят побыстрее спрятаться.

Аль-Фарид тяжело вздохнул:

– Наше общество в этом плане традиционно. Место женщины – дома, рядом с детьми. Отец рассказывал, что женился, не видя даже лица своей невесты. Мою будущую мать осмотрела бабушка и сказала отцу, что девушка ему вполне подходит.

Я аж подавился яблочным дымом:

– А если бы он решил, что придерживается другого мнения?

– Наверное, он был бы несчастлив, – заключил Аль-Фарид. – Но, ты знаешь, постепенно Европа все же оказывает влияние и на Египет. В Каирском университете появляется все больше женщин. Они получают образование, устраиваются на работу. Кстати, вот и одна из таких студенток. Сейчас я вас познакомлю…

Заинтригованный, я наблюдал за прорисовывающейся в сером мареве фигурой. Волосы невысокой девушки скрывал платок, а ее глаза… Огромные карие миндалевидные глаза с такими густыми ресницами, что, когда они взметнулись, мне показалось, это черные бабочки трепещут крылышками. Я погиб сразу же, как их увидел.

– Амира, принцесса моя, это Олег. Он из Советского Союза. Можешь попрактиковать свой русский. У этого-то парня, в отличие от меня, нет акцента.

Она присела на соседний стул и с любопытством меня оглядела.

– Как же я буду с ним разговаривать, если он все время молчит?

Какой нежный голос. Так и слушал бы его до бесконечности.

– Я… Я не молчу. Здравствуйте!

– Аль-Фарид, ты уверен, что он русский? Все-таки он не очень хорошо разговаривает.

Переводчик всплеснул пухлыми ладошками:

– Амира, да он дар речи утратил. Как и любой мужчина, который на тебя только посмотрит. Он просто онемел, вот и все.

– О-не-мел, – повторила она. – Больше не говорит. Понятно. Вы солдат, да? Мы бесконечно благодарны советским солдатам!

Я начал рассказывать ей обо всем. О Москве и наших зимах. О том, что мне понравился Каир и не понравился кальян. Да, в общем, о сотне разных мелочей, которые приходят на ум мужчине, желающему произвести впечатление на симпатичную девушку. Только про исправно пишущую „в Москву“ письма Машу я промолчал. Как можно говорить о том, что позабыл в считаные секунды?

– Ты еще приедешь? – спросила Амира, когда Аль-Фарид выразительно щелкнул пальцами по циферблату. – Мне понравилось с тобой говорить.

– Не знаю. – Я с надеждой посмотрел на переводчика. – Может быть.

– Да приедет он, Амира, приедет. – Аль-Фарид хитро подмигнул. – Но мне кажется, ты спрашиваешь не только потому, что хочешь изучать русский язык!

Девушка вспыхнула и протянула узкую ладошку.

И лишь по отдернутому после прикосновения моих губ запястью, пахнущему сандаловым маслом, я понял: Амира рассчитывала просто на прощальное рукопожатие.

Я же соображал все хуже и хуже. Голова превратилась в роящийся улей нежных непристойностей.

– Ты это, поаккуратнее, – сказал Аль-Фарид, когда мы уже тряслись в кузове мчавшегося в часть грузовика. – Она хоть и студентка и довольно свободно общается с людьми, но у нас очень консервативное общество. Догадываешься, о чем я?

– Конечно. Я только одного не могу понять. Почему ты, познакомившись с такой девушкой, не женился на ней?

Аль-Фарид рассмеялся:

– Куда мне! У меня уже есть две жены. Во-первых, жениться дорого. Надо привести отцу будущей жены двадцать верблюдов или дать денег, за которые можно этих верблюдов купить. Если даришь подарок одной жене – надо дарить такой же подарок и другой. Во-вторых, зачем мне еще третья жена, с двумя бы разобраться!

– Ругаются между собой? – саркастически поинтересовался я. У меня просто в голове не укладывалось – две жены!

– Нет, почти не ругаются. Разве что по мелочам повздорят. Можно сказать, они подруги. Я бы не смог жениться на второй без согласия первой. Вдвоем им проще заниматься домом и детьми. Три дня я сплю на половине первой жены. Три дня – на половине второй. А еще один день у меня выходной.

– При общении с Амирой выходные не потребуются!

Переводчик пожал плечами:

– Я тебя предупредил. Она, кстати, из богатой, влиятельной семьи. Амира с родителями долгое время жила в Европе. Поэтому совершенно не похожа на типичную египтянку. Но ты держи себя в руках. В наших традициях уважительное отношение к женщине…

Я всегда любил технику. Микросхемы, транзисторы, резисторы и все эти маленькие светло-серые гаечки и красно-зеленые проводки представлялись мне неким организмом, изучив который можно совершить чудо. И вспыхивает экран телевизора, и подает голос радиоприемник, оживает рация, а в телефонной трубке раздаются гудки. Эта любовь была взаимной. Приборы и механизмы в штабе командования ломались в полном соответствии с моими планами: часто и по мелочам. Правда, остатки рассудка, видимо, все же сохранились в моем задурманенном любовью сознании. Я никогда не ломал, чтобы потом починить, устройства оперативной передачи информации и управления личным составом.

Аль-Фарид все понял после третьей поломки внутреннего телефона в кабинете высокого начальника. И я понял, что он понял, и мы оба сделали вид, как будто это в порядке вещей. Ему тоже до смерти надоело торчать в пустыне, а прогулки по Каиру – хоть какое-то, да развлечение. Он тактично отворачивался, когда я просил знакомого пацаненка из лавки:

– Сбегай за Амирой. Вот тебе твой бакшиш.

После первой же встречи мне захотелось сделать ей подарок.

– Кошку, купи кошку, – неожиданно заболботал по-русски пожилой египтянин, пока я рассматривал выставленные в его лавочке фигурки.

От кошки – довольно противной, на мой взгляд, – на статуэтке осталась лишь тощая морда. Тело же было вполне человеческим. Руки, ноги, балахон – все как полагается.