Андерс Рослунд - Изверг Страница 13

•

Микаэла ушла рано. Пока он спал. Ночь за ночью один и тот же ритуал: когда за окном просыпался город, он, вычислив первого газетчика и самые ранние грузовики, наконец засыпал, около полшестого. Долгие часы размышлений теснились в измученном теле, и в итоге его неутомимость не выдерживала, он засыпал и спал без сновидений почти до обеда.

От сегодняшнего утра память Фредрика сохранила туманные образы: обнаженная Микаэла ложится на него, он ничего не понимает, она шепчет ему на ухо «соня ты мой» и легонько целует в щеку, идет в ванную, под душ. Комната Мари как раз за стеной, возле которой стояла ванна, и обычно девочка просыпалась от шума воды в трубах, когда Микаэла принимала душ. Этим утром здесь был и Давид, Микаэла приготовила завтрак для себя и для детей, а он оставался в постели, потому что не мог встать и составить им компанию, снова провалился в крепкий сон и поднялся только в начале двенадцатого, когда Мари сменила видеокассету и мультгерои завопили фальцетом.

Нужно спать по ночам.

Так больше нельзя. Просто нельзя.

Он не работал и не участвовал в жизни других людей. Тех утренних часов, когда плодотворно работал, писал, с восьми утра и до полудня, больше не существовало, он даже не находил времени съездить из Стренгнеса в «писательскую берлогу» на острове Арнё, хотя раньше ездил туда каждый день утром и после обеда, всего-то пятнадцать минут на машине. Мари неплохо научилась проводить утренние часы самостоятельно, а Микаэла, которая, слава богу, работала в том же детском саду, куда ходила Мари, изо дня в день следила, чтобы остальной персонал спокойно относился к тому, что один из детей появляется не раньше полудня.

Он сгорал со стыда. Чувствовал себя как алкоголик, который накануне вечером поклялся больше не пить, а наутро проснулся в похмелье, усталый, с больной головой, изнывая от страха начать еще один день обещанием завтра исправиться.

— Привет.

Перед ним стояла дочка. Он подхватил ее на руки.

— Привет, девочка моя. Поцелуешь?

Мокрый ротик коснулся его щеки.

— Давид ушел.

— Правда?

— Заходил его папа, забрал его.

Они же знают меня, подумал он. Знают, что я в ответе. Знают. Он стряхнул с себя досаду, поставил Мари на пол.

— Ты ела?

— Микаэла нас покормила.

— Ну, это было давно. Еще хочешь?

— Я хочу поесть в садике.

На часах четверть второго. Как долго работает сад? Остался ли у них обед? На одевание нужно десять минут, а ехать туда пять минут. Полвторого. Полвторого они будут там.

— О'кей. Давай одеваться. Поешь в садике.

Фредрик достал из гардероба джинсы, белая майка лежала на стуле. На улице жарко, но шорты он терпеть не мог — выглядишь как дурак с белыми-то ногами. Мари сновала по передней с майкой и шортами в руке, он жестом остановил ее, помог вывернуть майку.

— Хорошо. Какие туфельки?

— Красненькие.

— Как скажешь.

Он надел ей туфельки, защелкнул кнопки декоративных металлических пряжек. Всё, можно идти. Телефон.

— Телефон звонит, пап.

— Мы не успеем.

— Успеем.

Мари побежала на кухню, в туфельках, дотянулась до телефона на стене возле холодильника. Сказала «алло» и расцвела, звонил кто-то, кто ей нравился.

— Это мама, — шепнула она Фредрику.

Он кивнул. Мари рассказала о Страшном Сером Волке, который охотился за ней вчера, и о поросятах, которые победили, и о бутылке шампуня, которая закончилась, а она знала, что на самой нижней полке в шкафу в ванной есть еще две. Потом рассмеялась, чмокнула трубку и передала ему.

— Тебя, пап. Мама хочет поговорить.

Он еще толком не проснулся. Стоял с трубкой в руке, а тело пока с трудом различало голоса. Женщина в трубке, по имени Агнес, которую он любил как никого на свете и которая попросила его уйти, и другая женщина, по имени Микаэла, которая несколько часов назад голая лежала на нем, была на шестнадцать лет моложе и недавно ушла, он чувствовал наготу Микаэлы и слышал в трубке голос Агнес, находился сразу и в прошлом, и в настоящем, голова закружилась, дыхание перехватило, пошатнувшись, он отвернулся, Мари не увидела.

— Да?

— Когда вы приедете?

— Приедем?

— Мари же сегодня у меня.

— Нет.

— Что значит «нет»?

— У тебя она будет в понедельник. Мы же поменялись. Или?

— Вовсе мы не менялись.

Он слишком устал. Не сейчас. Не сегодня.

— Агнес, я не в силах. Я устал и тороплюсь, и Мари стоит рядом, при ней я не стану с тобой препираться.

Он снова отдал трубку Мари, одновременно потирая руки — условный знак, что надо спешить.

— Мама, мы в садик опаздываем.

Агнес — женщина умная, она никогда не выплескивала свое раздражение на Мари. И он любил ее за это.

— Мам, всё.

Мари поднялась на цыпочки, повесила трубку, но та соскользнула и со стуком упала на микроволновку на рабочем столе. Фредрик поднял ее и повесил на место.

— Давай, солнышко. Побежали.

По дороге через кухню он взглянул на часы над обеденным столом. Двадцать пять второго. Должны успеть к половине. Дочка может остаться там до четверти шестого. Успеет и пообедать, чуть позже обычного, и погулять часок-другой. Она будет довольна — почти как после целого дня в садике, — когда он за ней приедет.

•

Полвторого. Свен глянул на зеленый будильник, стоявший у Эверта на письменном столе. Его рабочий день закончился несколько часов назад. В машине лежали торт и вино. Ему надо домой, к Аните и Юнасу, немедленно! К обеду в тишине и покое. Сегодня ему исполнилось сорок.

Казалось, работа, дни и ночи в городской полиции, более не имела значения. Еще совсем недавно он готов был провести на службе брачную ночь, развестись только затем, чтобы избежать компромиссов с ночной сменой. В последнее время он частенько говорил об этом с Эвертом. За последний год они очень сблизились. Свен пытался объяснить запретное чувство, объяснить, что на самом деле ему в высшей степени наплевать на всех этих психов и на их идиотские поступки. Он словно бы уже иссяк, в сорок лет уже ждал пенсии и прочего, хотел сидеть на веранде и тихо-спокойно завтракать, совершать долгие прогулки по берегу Орстаского залива, быть дома, когда Юнас прибегал из школы, полный жизни и энергии. Свен служил в полиции уже двадцать лет. Впереди еще двадцать пять. Он тяжело дышал, не мог, не хотел примириться с тем, что время его жизни шло в грязном полицейском участке, среди толстенных папок с текущими делами. Юнасу будет тридцать, когда отец выйдет на пенсию. И у них, черт побери, не будет времени на встречи.

Эверт понимал. Он не имел семьи, и день на службе был для него всем, он ел, пил, дышал полицейской работой. Но ему знакомо то же, что и Свену, он видел, насколько бессмысленно целиком уходить в работу, которая в один прекрасный день вдруг закончится, и часто говорил, что понимает, его работа тоже закончится, понимает, но ему неохота думать об этом.

— Эверт.

— Да?

— Я хочу домой.

Эверт ползал на коленях по полу, второй раз собирая содержимое корзины для бумаг. Две банановые кожурки порвались, расплющились и оставили большие пятна на бежевом ковролине.

— Я знаю, что хочешь. А ты прекрасно знаешь, что домой мы пойдем, когда снова возьмем Лунда.

Он поднял голову, стараясь разглядеть край письменного стола, где стоял будильник.

— Шесть с половиной часов прошло. А мы ни хрена не знаем. Ни хрена. Придется тебе подождать с тортом.

«Пощади мое сердце», оригинал: «Рiск up the pieces», с хором и оркестром, записано в Швеции, 1963 г.

Сив Мальмквист на третьей смешанной пленке, где с размытого фото на пластиковой кассете Сив улыбается в восхищенную камеру.

— Я сам ее снимал. Я рассказывал? Народный парк в Кристианстаде, тысяча девятьсот семьдесят второй.

Он подошел к Свену, который по-прежнему сидел в посетительском кресле, наклонился к нему, протянул руку:

— Разрешите?

Не дожидаясь ответа, он повернулся, сделал несколько танцевальных па. Странное зрелище — хромой, неприветливый Гренс кружится возле письменного стола под музыку начала шестидесятых.

Они поехали на машине Свена. Коробку с тортом и пластиковый пакет с дорогим вином Эверт переложил с пассажирского сиденья наверх, к заднему стеклу. Через весь город, из Крунуберга, по Свеавеген, в направлении трассы Е-18. Столичные улицы безлюдны, жара гнала горожан-отпускников в парк, на пляж, к воде, темный асфальт отражал все живое, словно дыхание наталкивалось на твердь.

Свен ехал быстро. Сначала дважды на желтый, потом дважды на красный, немногочисленные машины, которые ждали зеленого, злобно сигналили. Лунд объявлен в розыск по всей стране, в их распоряжении два десятка патрульных экипажей Стокгольма, а они ни хрена не знают.

— Он облизывает им ноги.