Алексей Макеев - Спорим, что ты умрешь? Страница 13

«А домик-то с секретом», — уныло думал Максимов. И игру в нем ведут предельно изворотливую. Людей не убивают. Во всяком случае, в наглую не убивают. Они просто ПРОПАДАЮТ. А до поры до времени это не сеет паники. Кого-то интригует, кто-то не обращает внимания, полагая, что пропащие найдутся. При первом же явном трупе народ хлынет из пансионата — как крысы с корабля. Не остановить. А вот ненавязчивые исчезновения — это нечто другое… Оригинальное выбрано решение.

Что и подтверждали наблюдения. Страха в доме пока не было. Обеспокоенность, интрига, не больше. Человек не может представить, что он пропадет. «Голубые» в обнимку протащились в буфет. Прислуга выполняла свои обязанности — разве что Ордынцев временами озирался, косил, как заяц. Горничная Ксюша предпочитала держаться мест скопления народа. Дворецкий начал тяготеть к каморке администратора. А кухарка демонстративно сунула за пояс столовый тесак с восхитительным турецким лезвием и ходила, всех пугала. Театр абсурда плавно перетекал в психиатрическую клинику.

Он завалился на кровать, обняв Виолу, для которой часы разлуки протащились, как резиновые. Приятно покопаться в шелковистых волосах, прижать ее мордашку к своей небритой мужественной щеке.

— Ты знаешь, детектив, а меня это хорошо вставило… Кто-то прошел по коридору, страшно стало, голова разболелась, жуть… я чуть было в чуни свои не впрыгнула и в гараж не бросилась, машину заводить, да потом вспомнила, что ты меня запер. И обед не скоро будет — ты же сам продержал Люсьен в вестибюле, она уже всем нажаловалась, теперь ходит по коридору и орет, что никого в этом доме кормить не будет, во всяком случае, в ближайшие два часа… Признайся честно, детектив, у тебя есть вменяемый план?

Максимов сделал неопределенный жест (бровями).

— Давай решим, что такое вменяемые действия с нашей стороны. Душенины пропали неспроста, и это только начало. В каком они состоянии, не знаю, но подозреваю, в плачевном. То есть мертвом. Их держат где-то в доме. Или под, или над — не суть. Можно погрузиться в расследование, попутно множа трупы, выяснять, что за чертовщина происходит, но врожденная порядочность подсказывает, что человеческие жизни важнее. Гнать отсюда надо людей. Попытаюсь им объяснить доступным языком. И второе — немедленно вызвать полицию. Пусть ругаются, пусть хамят, но в известность их поставить надо. Самим же потом зачтется.

— У меня неприятное ощущение, что ты прав, сыщик, — подумав, вздохнула Виола. — Это единственное, что можно сделать по-человечески. Но, боюсь, контингент будет трудно подвигнуть на отъезд. Как ты себе это представляешь?

Очень трудно Максимов это представлял. Для страха нужен труп. Еще лучше, два трупа. Но где они?

Он обвел тяжелым взглядом всех собравшихся в баре. Персонал — у барной стойки. Администратор Ордынцев, из последних сил норовящий предстать джентльменом. Запуганная Ксюша, стреляющая глазками во все стороны. Насупленная повариха, скрестившая пухлые руки на груди. Дворецкий, у которого мелко подрагивали губы, а кожа под ушами как-то странно топорщилась и совершала колебательные движения, напоминая жабры.

— Вместо обеда — несколько минут внимания, господа смертные, — объявил Максимов. — Краткая предыстория.

Он рассказал о найденном под подушкой письме. Помолчал. Развил тему. О предположениях, опасениях и уверенности в продолжении бесчинств. О полной своей некомпетентности касательно целей и намерений неизвестного «автора». О неведении, как у того обстоят дела с головой и где вообще могут находиться Душенины.

— А если я не знаю, я боюсь, господа смертные, — возвестил ближе к финалу Максимов. — У кого есть желание поупражняться в героизме, милости просим. Но это тупой героизм, уверяю вас. Лично я хочу живьем доползти до Дня защитника Отечества, а также до очередной годовщины критических дней Клары Цеткин. Да и большинство присутствующих, я думаю, хотят. Программа предлагается следующая. Через час прибывает полиция и вводится в курс. Далее варианты. Если полиция изволит интересоваться данным делом и гарантирует защиту фигурантов — я не настаиваю: каждый решает сам. Если полиция посылает нас к черту — то все разъезжаются. Лично я это сделаю первым, причем с чистым сердцем — поскольку за путевку не платил.

— Вам легче, — вздохнул Ворович. — А вот нам… Согласитесь, детектив, звучит как полная паранойя. Будучи человеком умственного труда, готов над многим задуматься и представить даже невероятное. Но не идет, хоть тресни! Я не понимаю главного — НА ХРЕ-НА? Любое, даже самое глупое преступление преследует цель. Хотя бы повод. Теща обрыдла, бомжу на водяру не хватает, соседи допоздна авангардный рок слушают, мать нотациями заела… Хорошо, я готов признать — если я не вижу мотива, это еще не значит, что его нет…

— Вот именно, — криво улыбнулась Инга. — Помолчи-ка в тряпочку, дорогой.

— А почему ты такая жизнерадостная? — прищурился очкарик.

— Я не жизнерадостная, — хрюкнула Инга. — Просто истерика вот-вот начнется… Кстати, насчет вашего предложения, детектив, — не скажу, что я обеими руками «за», но деваться, похоже, некуда. Доживем до ужина, переживем ужин…

Девушка выбралась из-за стола и, дразняще покачивая крупом, подплыла к бару. Отыскала чистую стопку, плеснула из фигурного сосуда.

— Какая жалость… — сказала, рассматривая на свет содержимое. — А ведь предлагали мне податься на уцелевшие от природных явлений острова…

— Но мы бы тогда не встретились с тобой, моя радость, — насмешливо блеснул очками Ворович.

— Не встретились, ты прав, — скорбно поджала губки Инга. — Но я бы встретилась с другим человеком, правильно, дорогой?

— Конечно, — иезуитски оскалился очкарик. — Ты так очаровательна в своей циничности, мое золотце…

Многозначительно помалкивали облаченные в монохромное одеяние старик с телохранителем. По смышленому лицу последнего бродили мрачные тени. Временами он отвлекался от проверки на прочность собственных пальцев, обозревал аудиторию и опять опускал голову. Губы старика иногда формировались в кривую ухмылку, иногда вытягивались в ровную линию. Порой он укоризненно покачивал головой. Он смотрел на сыщика почти без отрыва, как будто находил в этом великое удовольствие. А о чем при этом старец думал, высушенное лицо не сообщало.

— О, сколько мы еще можем выслушивать этот бред? — взмолился к небесам Крайнев. — Скажи, Илюша, мы с тобой ничего не боимся, верно? Все эти пакостные инсинуации, немотивированные обвинения — неизвестно кого и неизвестно в чем. А почему бы вам еще разок не поискать Душениных? Может, у них манера такая — прятаться?

— И знаешь, Борюсик, — почмокал мокрыми губами Снежков. — Этот мужчина, мало того что несет ну просто невозможную глупость, он еще и пытается намекнуть, что пакостничает кто-то из присутствующих в этом буфете. Фи, какая чушь…

Тихо ойкнула Виола. Как трудно порой приходит человек к очевидному.

— А как вы хотели, — строго вымолвил Пустовой, цепко впившись глазами в несостоявшуюся любовницу. — Кроме здесь сидящих, никого в этом доме нет.

— Ха, — сказал Снежков. — Я где-то читал. Конец грустный, все умерли.

— Лапша это несъедобная… — вынес вердикт Борюсик и по примеру Инги стаскался к бару, где зацепил уцелевшее шардоне и два эротичных фужера.

— Гаденькие мои, — поморщился Максимов, — вас давно не убивали?

— Вот только не надо нам угрожать! — загримасничал Снежков. — Это мы уже проходили. Хотя и не задавали… К вашему сведению, мы с Борюсиком не пропадем. Если вы не поняли, мы пока еще мужчины и можем легко за себя постоять…

— Попой кверху, — хмыкая в кулачок, внесла ясность Инга.

— Да, — встрепенулся взъерошенный Каратаев. — Если кто-то вон за тем столиком еще раз произнесет слово «мужчины», чей-то фейс рискует встретиться с тэйблом, обещаю.

«А ИГРОК — одаренный психолог», — мрачно думал Максимов.

Он снова чувствовал злость. Кто мешает просто-напросто махнуть на все рукой и смотреть, что будет дальше? Очень жаль, что это не кино.

— Мы, кажется, отвлеклись, — мрачно сказал Максимов. — Очень жаль, что мои слова не произвели на многих из вас впечатления. Очень жаль. Приступаем к следующему номеру нашей невеселой программы — звонку в полицию.

У капитана Булавина было много положительных качеств (в большинстве не связанных с работой), однако одно из них было всех положительней — он всегда приезжал, когда просили, компенсируя, таким образом, нежелание работать видимостью служебной порядочности. И пребывал, вследствие вышесказанного, в сговорчивых ладах со своей совестью.

На этот раз их прибыло сразу двое — САМ и некий капитан Пискун, явно вскормленный на чипсах и пончиках. Уже легче. Постояльцы прилежно толклись в районе вестибюля. Добежав от машины до дверей, копы успели порядком промерзнуть. Раздвинув толпу, сурово промаршировали в бар, согрелись коньячком и приступили к полезной деятельности. Поначалу все шло в рабочем порядке. Показания очевидцев были выслушаны и осмыслены. Начался щепетильный осмотр фигурантов. Цепкий взгляд профессионала сразу выявил чужеродный предмет под мышкой у Шевченко, хотя на первый взгляд ничего там чужеродного не было. Телохранитель снисходительно улыбнулся, произвел на свет нужные бумаги. Затем старик Ровель отвел капитанов в сторону и что-то немногословно поведал. Полицейские не стали возражать. Хотя и воздержались с отданием чести. Придирчиво осмотрели «голубых» и на всякий случай отошли подальше. «Нормальные п-парни, капитаны, — среагировал набравшийся Каратаев. — П-просто п-представления о гардеробе у них с-своеобразные…» Затем новоприбывших повели по памятным местам — в апартаменты Душениных, подвал, чердак — с попутным комментарием и картинками вероятных событий. Постояльцы с персоналом, раздираемые любопытством, гуськом тянулись за экскурсией. Это забавно смотрелось. Человеческая гусеница струилась по дому, с этажа на этаж, меняя форму по мере движения, меняя направление, то хвост становился головой, то голова хвостом, и так продолжалось не менее получаса.