Владимир Кашин - Тени над Латорицей Страница 13

На этот раз Коваль решил взять Наташу с собой, рассчитывая устроить ее в какой-нибудь пансионат или на турбазу, чтобы не мешала. Ведь побывать в Закарпатье девушке будет интересно. Кстати, и сам он тоже окажется там впервые в жизни.

Выехали из Киева втроем: кроме них, еще старший инспектор управления уголовного розыска майор Бублейников.

Майор, едва проснувшись, взялся решать шахматные задачи. Коваль, выпив стакан чая, читал захваченный из дому журнал, а Наташа сразу же прилипла к окну.

Поезд шел по предгорьям Карпат. Чем выше он поднимался, беря крутые подъемы и проскакивая ущелья, тем труднее становилось ему преодолевать километры пути. После каждой скалистой стены, неожиданно нависавшей над вагоном, после каждого поворота открывались перед взором Наташи новые холмы, покрытые зеленой и синей щетиной елей, развесистыми дубами, величественными буками. По белым камням бежали ручьи, в которых виднелось веселое звонкое утреннее небо, словно развешанное на остроконечных вершинах, над пестрыми лугами и полонинами,[2] над далекими — серыми, синими, черными — шапками гор.

В конце концов Наташа все же оторвала отца от чтения. Впрочем, это только казалось, что Коваль внимательно читает. На самом деле мысли его и чувства поглощены были делом, которое и влекло его в путь. Вся деятельность подполковника снова была подчинена единой цели: найти убийцу, который во что бы то ни стало должен предстать перед лицом закона.

И чтение журнала было для него всего-навсего прикрытием, ширмой, за которой мог он спокойно размышлять о том, что с некоторых пор волновало его больше всего, анализировать отдельные подробности сообщения, полученного министерством из Ужгорода.

Подполковник был рад этой командировке. Ехал не для какой-нибудь инспекции, не для подготовки документов на коллегию министерства, а для практической работы, без которой всё еще не мог чувствовать себя нужным человеком.

«Ограничится ли убийца одним преступлением? — рассуждал Коваль, переворачивая страницу журнала. — Он сейчас напуган, притаился в норе и будет отсиживаться, — убеждал подполковник самого себя. — Отсиживаться? Нет, не усидит он на месте, постарается уйти подальше от городка, где пролил кровь. Чепуха! Бежать — это значит ехать поездом, лететь самолетом, мчаться на машине, значит, быть среди людей, на глазах. А он теперь боится людей. И все-таки ему безудержно хочется втереться в толпу, чтобы в ней затеряться. Кажется ему, что так превратится он в песчинку, незаметную среди миллиардов других. А магическая тяга убийцы к месту преступления? Непреодолимое желание знать, что делается там, что задумали его враги, словно это поможет перехитрить их и уйти от возмездия. Сколько было случаев, когда убийца шел в толпе за гробом своей жертвы. Это вы во внимание не принимаете, Дмитрий Иванович? Сомнительно, что убийца отважится бежать, когда все дороги перекрыты, когда все поднято на ноги…»

— Смотри, смотри! — закричала Наташа и за рукав вытащила отца в коридор.

Майор Бублейников поднял голову от шахматной доски и тоже вышел из купе.

Поезд круто поворачивал, и открывалась живописная картина, при взгляде на которую невольно вспоминалось: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Это было такое зрелище, которое даже Коваля отвлекло от его тревожных мыслей. Среди такой красоты не хотелось думать о смерти и о крови, об убийстве и убийце, словно всего этого и не было.

Сердце Коваля сжалось. А ведь все-таки убийца бродит где-то здесь. И кто знает, может быть, именно сегодня ночью он еще кого-нибудь лишит жизни. Где же он, где он прячется, кто он и что делает, что замышляет?

Гибкой змеею выгнулся поезд и пополз по невысокому мосту над речушкой — такой прозрачной, что Наташе почудилось, что она увидела на дне камешки и спинки рыбешек, застывших перед водопадом.

А подполковнику неожиданно показалось, что он уже видел эти горы и ленты дорог, эти вершины и стремнины. Но где и когда? Наверно, в дни войны, когда наши войска перемахнули через Восточные Карпаты и ворвались в Румынию.

Майор Бублейников посмотрел на часы.

— А не позавтракать ли нам, Дмитрий Иванович? Вы-то хоть чай пили, а мы с Наташей натощак природой любуемся.

Бублейников — косая сажень в плечах, от его фигуры веяло здоровьем и силой. Всего несколько дней назад вернулся он из отпуска, и бритая голова его, так же как лицо, была медного цвета, словно закалили ее в огне. Это был оперативник, отчаянный, выполнявший свои обязанности не задумываясь, без лишних рассуждений. Две бандитские пули удалили когда-то хирурги из его тела, а третью мог он ждать при каждой новой стычке, но это не оказывало решительно никакого влияния на его постоянную готовность в любую минуту лезть в самую опасную перепалку. Коваль часто думал о том, что майору тоже тесновато в полированном кабинете, среди бумаг.

— Ты взяла что-нибудь с собой? — спросил он Наташу.

— Естественно, — она оторвалась от окна. — Сейчас накрою стол, господин инспектор.

— Дмитрий Иванович, а ресторан?! Здесь рядом, через вагон, — посоветовал Бублейников. — Зачем же всухомятку?

— Ресторан с двенадцати.

— Обеды с двенадцати. А завтрак дадут и сейчас. Беру это на себя. Переодевайтесь. — И он отправился к проводнику за ключом, чтобы запереть купе.

Навстречу поездам, которые поднимались в горы, спускался с перевала такой же пассажирский состав, на большинстве вагонов которого были надписи не только по-русски, но и на иностранных языках.

В последнем вагоне, не выходя из купе, молча сидели Клоун и Длинный. За окном сменялись картины — одна прекраснее другой, но им было не до них.

Поезд замедлил ход. Он спускался вниз осторожно, словно нащупывал дорогу, как слепой человек. Сворачивал то влево, то вправо, взбирался на мосты, пересекал глубокие ущелья, на дне которых пенились стремительные потоки. Высокие стены буковых и еловых лесов обступали полотно, пестрые полонины коврами стелились под колеса. Внизу в утренних лучах солнца, уже поднявшегося над вершинами гор, мелькали небольшие села и хутора, тянулась аккуратная полоса шоссе.

К Клоуну и Длинному обратилась соседка по купе. Они не поддержали разговора. Женщина не могла понять, почему в купе неожиданно возникла гнетущая атмосфера. Как на похоронах. Думала, у парней какая-то беда, потому и попыталась расспросить их, разговорить, если надо — утешить. Но потом, почувствовав себя с ними неловко, вышла в коридор.

Клоун вздохнул с облегчением. Не мог смотреть на эту женщину.

Когда наступило утро и исчезли ночные кошмары, ему стало легче. Но все еще болела голова. Соседка по купе, которая долго лежала, закрыв глаза, казалась ему мертвой, даже разрезанной на куски. Стоит дотронуться — и она рассыплется.

— Черт побери, — тихо произнес Длинный, как бы отвечая своим мыслям. — Лучше, наверно, через границу махнуть. Теперь там спокойно, не очень-то шухарят, можно в Румынию смотаться или в Венгрию.

— Ты что! — проворчал Клоун. — Там нас в момент возьмут, голенькими, и назад отправят.

— Кто знает, — вздохнул Длинный. — А здесь, если поймают, того и гляди, вышку дадут. Так лучше смыться. Пока не поздно. А?

— Тебе хорошо, ты здешний. И по-венгерски знаешь, и по-румынски. А я что?

Женщина, стоявшая в коридоре, повернула голову к ним, и оба умолкли. Клоун поднялся. На нем была просторная клетчатая рубашка, потертые джинсы, дешевые босоножки. Ноги он расставлял широко, как моряк или профессиональный всадник. Вообще был он какой-то невзрачный — длинный нос, узкие плечи, почти безбровое лицо. Большие серые глаза его никак не гармонировали со всем видом и казались на этом лице чужими, случайными.

У Длинного не было особых примет. Незаметный угрюмый парнище, долговязый, с массивными, похожими, на лопаты кистями рук, выглядел обыкновенным работягой.

Клоун был моложе Длинного лет на семь — ему только что минуло двадцать.

Проводник принес чай. Клоун к чаю не притронулся. Длинный пригубил и поморщился, отодвинул стакан. На душе у него было не легче, чем у Клоуна. А может быть, и еще тяжелее: он ведь недавно отбывал срок в колонии строгого режима и сам видел таких, которых только помилование избавило от высшей меры.

В купе внезапно потемнело. Поезд вошел в туннель. Клоун испугался темноты и удивился самому себе: кого же ему здесь на самом-то деле бояться? Соседки? Смешно! Длинного? Да ну! Только темноты. Темно — как в могиле.

Прошло несколько тяжелых минут. Постепенно забрезжило за окнами, начало светать, потом сразу хлынуло солнце, заиграло в купе, заблистало, засмеялось.

— Остановка, — сказал Клоун, прислушиваясь к замедленному стуку колес. И вышел из купе.

За окном — неповторимый карпатский пейзаж. Поезд подошел к небольшой станции, где стоял встречный состав.