Александр Аде - Год сыча Страница 13

Катька-Катушка привела меня к коттеджу Француза!

Во мне вскипает неугомонный охотничий азарт. Чувствую себя как идущая по следу зверушки борзая, ноздри которой сладко щекочет запах близкой добычи. Можно разворачивать «жигуль» и с обнадеживающим результатом возвращаться назад. Но торопиться мне вроде некуда. Качу по направлению к лесу, въезжаю в него, петляя между стволами, стреноживаю машинку и выхожу поклониться матушке-природе.

Кругом молчаливые деревья, раздумывающие о чем-то под неспешную смену солнца и тени. Тишина. Только звонко колотится очумелый дятел. Среди долговязых сосен сияют стволики берез. Со сверхзвуковой скоростью, шурша травой, проносится белка. Мысли в башке философские, о бренности бытия. Ложусь на траву и лечу глазами в густеющую синеву, окаймленную кронами еле заметно покачивающихся сосен. Вот так бы лежать, не вставая, оставшиеся летние дни, а осенью истлеть, завернувшись в опавшую листву…

Но пора возвращаться к суете сует. Усевшись за руль, врубаю радио, и на меня обрушивается засахаренная попса, обильно сдобренная политическим дерьмом. Гоню в город. Утро только разгорается, чтобы вскоре обернуться отменным июльским деньком. Впереди масса времени и дел. А вечером – Анна…

Какому угрюмому безнадежному болвану могло взбрести в котелок, что счастья не существует?!

Еще в самом начале нашей любви Анна сказала, что летом мы обезумеем окончательно. И вот оно воцарилось, это шальное лето, неразбериха жары и дождей. Анна загорела, помолодела, стала еще красивее. Урвав часок-другой, как ошпаренный, лечу к ней, и солнце расплавляет нас, обращая в два сгустка желания. Редкая теперь близость с женой пресна и буднична. Как сказал бы старинный восточный поэт, мы с Анной лакомимся шербетом, а Сероглазке достаются крошки с нашего стола.

Но, то ли оттого, что чувствую себя предателем и скотиной по отношению к своей маленькой жене, то ли от острой жалости к ней, люблю ее сильнее, чем прежде. Никогда еще она не казалась мне такой слабенькой, нуждающейся в защите.

Почему я не могу любить и ту, и другую! Никто в целом свете не заставит меня выбрать между ними, это выше моих сил. Если б можно было иметь двух жен!..

8 июля. Воскресенье. Покупаем часики Сероглазке.

День пасмурный и нежаркий. Налетающий порывами ветер подстегивает неповоротливые тучи, метет пыль. Забредаем в часовой магазин. Сероглазка тут же принимается рыскать глазами по магически поблескивающим механизмам со стрелками и без стрелок.

– Ну, – спрашиваю, – как?

Она не отвечает, зачарованно вперившись в витринное изобилие.

– Слушай. Мы побывали в трех магазинах, не считая комков. Извини, но я просто-напросто одурел. Если не можешь выбрать, давай помогу. По моему скромному мнению, часы должны быть большими – и солидно, и красиво, и стрелки видны отчетливо. Как у меня.

Демонстрирую Сероглазке свои «командирские».

– Нет, – упрямо возражает она, – мне нужны маленькие, изящные.

– Но на них же ни черта не видать.

– Это не важно, – вполне по-женски заявляет Сероглазка.

Внезапно ощущаю невероятное мучительное волнение. Оборачиваюсь назад и вижу Анну, должно быть, только что зашедшую с улицы. Она стоит, склонившись над витриной с изделиями из серебра.

Сероглазка еще что-то лепечет, а у меня словно разом отключается слух. Анна поднимает голову, оборачивается. Наши глаза встречаются. Мне чудится, что время замирает, и все здешние часы останавливаются как по команде. Анна быстро оглядывает Сероглазку, точно делая моментальный снимок, и, чуть помедлив, выходит из магазина.

– Я сейчас, – бросаю жене и выскакиваю на улицу.

Догоняю Анну.

– Привет.

– Привет, – отвечает она, глядя на меня устало и отрешенно.

Обнимаю ее за плечи, тормошу, кричу:

– Я люблю тебя! Из всех женщин для меня существуешь только ты одна!

На нас глазеют, кто-то хихикает. Должно быть, со стороны я выгляжу до предела нелепо.

– Мне больно, – морщится Анна.

– Завтра я заеду к тебе, ладно?

– Конечно, милый.

Смотрю ей вслед, пока она не теряется в толпе. «Завтра, – успокаиваю себя, – мы снова увидимся, и все войдет в привычную колею». Но в это не слишком верится.

Ничего не видя перед собой, как боксер в состоянии грогги, возвращаюсь к Сероглазке. Она поднимает ко мне огромные обалделые глаза.

– И тут ничего.

– Куда теперь?

– В Пассаж. Все, я решила. Какие будут, такие куплю.

Плетемся в Пассаж.

Когда снова оказываемся под открытым небом, сеется мелкий косой дождик. Сероглазка смеется и тарахтит без умолку. Время от времени она будто бы невзначай задирает рукав белой ветровочки, чтобы полюбоваться новенькими, только что купленными часиками.

10 июля. Вторник. Кто бы знал, что за маета следить за девчонкой-курьершей! Вчера едва ли не целый день убил, без толку гоняясь за Катушкой по разным организациям (вечер – плевать на все! – посвятив Анне). И принял решение: если и сегодня, что наиболее вероятно, слежка ничем путным не увенчается, займусь Французом.

И действительно, до полудня все происходит по вчерашнему сценарию. Но затем…

Затем случается немыслимое!

Уверенно переступая короткими ножонками в красно-рыжих кроссовках, Катушка заскакивает во двор, в котором прошло мое детство, и скрывается в кукольном домике, что напротив моего.

Совершенно ополоумев, остаюсь сидеть в «жигуле».

Курьерша пропадает в домишке около получаса, снова появляется во дворе и целенаправленно шагает вдаль. Мой «жигуль» послушно следует за ней, но ничего заслуживающего внимания уже не происходит.

Перед сном звякаю Клыку. В трубке слышны голоса, грубый, со взвизгами, девчоночий смех, громыхает музыка. Не иначе как бандит оттягивается в кабаке. Чего я к нему лезу? Сидит он, небось, с размалеванной шлюшкой на коленях, напрочь выкинув из башки пропавшую скрипачку, из-за которой некогда резал вены, а надоедливый сыч мешает ему наслаждаться скоротечной жизнью.

И все же задаю вопрос:

– Ты не посылал Катушку по такому адресу: улица Стахановцев, 31-а?

– Н-нет, – задумчиво произносит он. – А что там?

– Жилой домишко в два этажа. Может, кто из твоей фирмы ее туда направил?

– По-любому нет.

– И никто там не живет, связанный с «Одиссеем»?

– Никто, – отвечает он мягко и немного растерянно.

Просто не узнать парнишку. Точно с него с грохотом свалилась броня, и обнажился человек, беззащитный и уязвимый. Но вряд ли надолго.

Прощаюсь с преображенным Клыком и набираю номер Акулыча.

– У трубы, – раздается его дурашливый басок.

Вот такой он, Акулыч, – и по голосу, и на вид свой в доску мужик. Такому поведаешь о себе все, даже самое стыдное. Чем этот хитрюга и пользуется, как орешки, раскалывая мазуриков и мокрушников.

– Извини, что беспокою. Позарез требуется узнать, кто обитает на Стахановцев, 31-а, в квартирах с первой по четвертую.

– Без промблем, – обещает он. – Как не порадеть родному человечку? Тем более такому симпомпончику, как ты, мой сладенький.

Еще с полминуты базарим, прикалываясь друг над другом, и расстаемся, оба довольные, хотя и непонятно отчего.

Интересно, что позабыла Катушка в моем родном дворе? Однако сонные слипающиеся мозги ни за что не желают напрягаться в поисках ответа. Прижимаюсь щекой к подушке, смыкаю отяжелевшие веки и, как на санках, скольжу в пропасть ночных видений. Но Клык, Леточка, Француз и Катушка достают меня и там, вламываются в сон и хозяйничают до утра.

11 июля. Среда. Сияющий день неуловимо становится сияющим вечером. Сквозь плотно задернутые шторы просвечивает беззакатное солнце. Ощущаю совершенную отрешенность от безумного мира. Чихать мне на человечество и на каждого индивидуя в отдельности, когда на моем плече голова Анны, и можно, повернувшись на бок, почувствовать ее груди, живот и даже курчавые волоски, нежно прикрывающие лобок.

После того, как Анна увидела Сероглазку, я с ужасом ждал, что она разом порвет наши отношения. Слава богу, пронесло. Мы продолжаем встречаться, как прежде. Но временами она смотрит, точно чужая, и у меня обреченно обрывается сердце.

Тихонько дую на завиток волос возле уха Анны, испытывая щенячью радость. Это упоительное занятие прерывает пиликанье моего мобильника, лежащего на прикроватной тумбочке, и Акулыч сообщает имена, отчества и фамилии тех, кто прописан в домике по Стахановцев, 31-а. Мне эти сведения ничего не говорят.

– Спасибо, друг, – благодарю мента, глядя в ласково улыбающиеся глаза Анны. И слышу в ответ:

– С чего это ты такой пай-мальчик? Не один, что ли?

Чертыхнувшись про себя, отключаюсь и тут же названиваю Клыку. Но и тому данные конкретные ФИО неведомы. В его железном голосе проскальзывает недовольство: похоже, я посмел нарушить священный покой бандюгана. Ну и фиг с тобой, золотая рыбка! У меня – в который уже раз – возникает острое желание покончить с этим гиблым делом, не приносящим ни бабок, ни морального удовлетворения.