Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт Страница 13

– Мне очень жаль, но я болею.

Сам чувствую, что мямлю неубедительно. Урсула окидывает меня презрительным взглядом и раздраженно бормочет: «Мужчины! У них вечно что-нибудь болит! Берись, Ида!»

Женщины отрывают картину от пола и, пыхтя, тащат её дальше. Мне уже не до кофе. Возвращаюсь в свою холодную светёлку в башне, со злостью бросаю пустой термос на кровать, включаю ноутбук. Обойдусь без допинга! Всё равно горячий, ароматный, крепкий кофе невероятно вреден. Это доказали британские учёные. Лучше буду работать над романом, который прославит моё имя в веках. Впрочем, нищие всегда мечтают о будущем, а богатые живут настоящим.

Могу признаться, почему я пишу именно романы. По-моему только крупные произведения существуют долгое время, а малые формы быстро исчезают. Люди во всём мире до сих пор читают романы Сервантеса, Свифта, Дефо, Льва Толстого, Дюма, Шолохова. Тот же Гоголь больше известен «Мёртвыми душами», а не «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Правда его «Вий» продолжают читать и даже экранизировать, но с ним-то понятно – атмосферный ужастик, как сейчас говорит поколение воспитанное попкорном.

От благородных намерений меня отвлекает мобильник. Звонит Марина.

– Поздравляю, дорогой.

– С чем? – недоумеваю я. До моего дня рождения ещё далеко.

– Сегодня же Всемирный день писателя.

Точно! Я совсем забыл об этом. Хорошо, что Марина ничего не забывает.

– Спасибо, милая.

– А ты таблетки утром выпил? – меняет тон жена.

Я выкручиваюсь:

– Мне некогда было. Я же ездил на «фенишки». Выпью в обед.

– Ты, как дитё малое! – возмущается Марина. – Обязательно в обед прими таблетки. Я позвоню Лиле и попрошу её проследить за тобой.

– Ну, Мариночка! Не надо звонить Лиле, – хнычу я. Даже самому противно. – Честное слово, я их скоро выпью!

– Обещаешь?

– Клянусь! Всё будет чётко.

– Посмотрим. Да! И не забудь завтра сдать кровь у Половинкиной!

– Сдам. Меня Федя отвезёт.

Торопливо прощаюсь с любимой женой, пока она ещё чего-нибудь не вспомнила.

Опять погружаюсь в свой роман. Больше меня никто не беспокоит и до обеда время пролетает незаметно. Опять оказываюсь в комнате только тогда, когда совсем позабытый желудок напоминает о себе жалобным урчанием. Смотрю на часы – пора на борщ со сметаной. С сожалением прерываюсь на середине главы. Термос пускает солнечный зайчик мне в глаза. Забираю его с кровати. Так и быть, предатель, пойдёшь со мной. Если вдуматься, то кофе не такой уж и вредный напиток. Это доказали другие британские учёные.

Обед проходит без эксцессов. Народу немного. Справа от холодного камина к стене прислонена картина, которую принесли Урсула и Баклажан. Картина по-прежнему закрыта тряпкой. На сегодня в столовой установлен сухой закон, и никто больше минералкой не брызгается. Хотя, если придерживаться концепции, что наша реальность – это всего лишь дедушкин сундук набитый хорошими и плохими вещами, то замковое вино скорее вещь хорошая. Только не нужно делать из вина культ карго.

Недалеко от меня сидит Кельвин Рихтер. Он намазывает масло на хлеб, а потом тщательно удаляет масло с хлеба обратно в маслёнку – холестерин! Кельвин отказался от борща и лакомится чем-то похожим на овечий выкидыш, запивая эту пакость молоком. Я надеюсь, что плешивый консультант хорошенько продрищется и, наконец, узнает, для чего мужику нужна задница.

Но я отвлёкся. Брошенная на полдороги глава романа не даёт мне покоя, поэтому я, не вступая в общение с творческими людьми, торопливо съедаю борщ, наливаю в термос кипяток и лечу обратно. «Лечу» – это, конечно, гипербола – стилистическая фигура явного и намеренного преувеличения, с целью усиления выразительности и подчёркивания сказанной мысли.

В комнате завариваю себе кофе. Потом, с наслаждением прихлёбывая ароматный допинг, заканчиваю главу. Пробегаю глазами готовый текст ещё раз и устало откидываюсь на спинку стула. За окнами вечереет. В пасмурном небе висит бледный лунный диск. Сил больше нет. Решаю принять ванну. В Замке я ещё ни разу не мылся. Спускаюсь в сумрачный коридор, захожу в санузел. Включаю свет, набираю горячей воды, раздеваюсь, закрываю ванну шторкой, чтобы не разглядывать унитаз и ложусь. Мягкая истома охватывает тело. Вода успокаивает и расслабляет. Я кайфую.

Не знаю, сколько проходит времени. Внезапно я чувствую, что рядом со мной кто-то есть. Резко отдёргиваю шторку – о, ужас! – на крышке унитаза сидит безобразная старуха в окровавленном тряпье и в упор сверлит меня бездонными черными глазами. Я покрываюсь гусиной кожей.

– Вы кто? – с трудом выговариваю непослушными губами.

– Не узнаешь, Вадинька? Я твоя мама.

Глава 6

Сижу рядом с Эдиком, нанизываю на вилку один за другим вареники со сладким творогом. Ужин. В столовой горит яркий электрический свет. Лиля ходит с посудой, голенькая Алинка играет с куклой на полу. Лепечет что-то милое, детское. Утомлённые художники едят, почти не разговаривая друг с другом. Я их понимаю: выбрать подходящие места для нескольких десятков полотен, повесить их в определённом порядке, снабдить надписями – работа не для ленивых.

Безукоризненный Бахман курит трубку. С одной стороны от него Мари улыбается сидящему напротив неё Харди, с другой стороны маэстро ужинает тощий Никс, время от времени поднимая от тарелки угрюмый взгляд на своего более удачливого соперника.

Эрих рассказывает Почемутто про появление первых гастарбайтеров-итальянцев в своей родной деревне. Прислушиваюсь.

– Мне было тогда шесть лет, Штефан. В наших краях мы никогда не видели иностранцев. Вся округа – одни добрые заарландцы. Даже соседи-французы, к нам не забредали. Такая это была глухомань.

– Я в Сааре не был, – замечает Почемутто на беглом немецком с заметным итальянским акцентом. – Моя жена – баварка.

– В те времена Франция пыталась присоединить Саар к себе, – продолжает Эрих, – и делала всё, чтобы усилить французское влияние. В нашей школе ввели обязательное изучение французского языка. Честно скажу, все ребятишки его ненавидели.

Эрих хихикает.

– Мой отец был заместителем бургомистра, поэтому, когда однажды рано утром в нашу дверь робко постучали, мы не удивились. К отцу часто приходили люди в самое неурочное время. Вся семья сидела за завтраком и меня, как самого младшего, послали открыть дверь. До сих пор помню своё удивление. На нашем крыльце стояли два молодых парня. Я таких людей никогда до этого не видел. Смуглые, черноглазые брюнеты. Оба с небольшими усиками. На ломаном немецком они объяснили, что хотели бы видеть заместителя бургомистра. Я позвал отца.

Алинке надоело возиться на полу с куклой и она залезла на колени к Эриху. Управляющий нежно обнял дочь. Последний ребёнок – самый любимый.

– И что это были за парни? Итальянцы? – спрашивает Почемутто.

– Да. Это были у нас первые гастарбайтеры. Ребята из Италии. Отец поговорил с ними, оформил документы и парни ушли. Они стали работать на лесопилке.

– У этих итальянцев не было семей? – задаёт вопрос Лиля, ставя перед Почемутто новое блюдо с горячими варениками.

– Откуда? – пожимает плечами Эрих. – Это были совсем ещё молодые парни. Тогда гастарбайтерам вообще запрещалось привозить с собой жён и детей. Им давали разрешение на работу сроком только один год. Через год они обязаны были покинуть Германию. Впрочем, это правило быстро отменили.

– Эти итальянцы вернулись на родину? – спрашивает Почемутто. Эрих мотает большой головой.

– Нет. Они так и остались в нашей деревне. Когда гастарбайтерам разрешили жить с семьями, парни съездили в Италию, женились там и вскоре вернулись вместе с жёнами. Я знаю всё точно, потому, что отец оформлял их документы. Сейчас по деревне бегают уже их внуки. Итальянского языка они не знают, болтают на нашем диалекте. Такая вот история про твоих земляков, Штефан.

– А все наши, кто не уехал в Германию, перебрались из Талды-Кургана в Калининград. В болото, – говорит мне Эдик.

Сообщаю Эдику о «квассе». Оказывается, он тоже видел жёлтую бочку. Я давно убедился, что Эдик знает о Нашем Городке всё. Тем более, он живёт возле железнодорожного вокзала.

– Послушай, Вадим, – озабоченно произносит Эдик. – Я должен тебя предупредить. Это какая-то левая бочка с левой продавщицей. Лучше у неё ничего не покупай.

Ругаю себя за доверчивость. Поздно. Я уже купил.

– А ты знаешь, почему Баклажан таскает на голове дурацкий рыжий парик? – меняю я тему беседы. Намного приятнее обсуждать чужую глупость.

Эдик хихикает.

– Конечно, знаю.

Кто бы сомневался!

– У нас в Германии всем больным раком, проходящим химиотерапию, бесплатно выдаётся парик. Баклажан как раз недавно завершила курс лечения. Вот откуда у неё это страшилище.