Анна и Сергей Литвиновы - Семейное проклятие Страница 14

А Галине вдруг стало тоскливо – почти как в тот день, когда Митя ушел от нее навсегда. Еле удержалась, чтоб не броситься Геннадию вслед и не уговорить, чтоб вернулся.

Виктория Арнольдовна – несмотря на свои восемьдесят четыре года – успевала все. Следила за собой, занималась зарядкой, много читала. Помогала Алле с садиком, с домашним хозяйством, с детьми. А еще – чуть ли не каждый день принимала гостей.

Аля не уставала удивляться, сколь разный народ являлся к старухе с визитами. Причем хозяйка умела меняться виртуозно: когда общалась с элитой, выглядела рафинированной томной дамочкой. А когда болтала с сильно пьющей пожилой матерщинницей из дома наискосок, сама могла и рюмку коньяку лихо жахнуть, и крепким словцом щегольнуть.

Алла Сергеевна редко присутствовала на старухиных посиделках – не было у нее времени на праздность. Если оказывалась дома, подавала в зимний сад чай да уходила.

Но сегодня Виктория Арнольдовна попросила:

– Останься, пожалуйста.

Аля внутренне застонала. Очередному старухиному гостю, симпатичному мужчине, на вид лет тридцать с небольшим. Неужели Виктория Арнольдовна, отчаявшись свести ее с Николаем Алексеевичем, приготовила нового кавалера?

Но нет. Когда Алла Сергеевна послушно присела на пуфик, пожилая дама представила посетителя: отец Игнатий! Ничего себе: священник! Прежде духовных особ у них в доме не бывало.

Аля смутилась, когда он протянул ей руку, – просить благословления она не умела. Но тот просто крепко пожал ее ладонь.

– Аля, – начала Виктория Арнольдовна, – отец Игнатий – настоятель нашей церкви Всех Святых. И пришел рассказать кое-что… о чем в принципе говорить был ни в коем случае не должен… Так что, пожалуйста, обещай сохранить наш разговор в тайне.

– Конечно, – кивнула Аля.

Хотя терялась в догадках – какие секреты может ей поведать священник?

А тот очень внимательно взглянул на нее и тихо молвил:

– Вы когда-нибудь в церкви записки подавали?

– Э… ну… несколько раз. Во здравие дочки. И отца помянуть. Я, к сожалению, не часто бываю в храме.

– Жаль. – Ни нотки упрека в голосе, только искреннее сожаление. – Но раз бывали, то, конечно, знаете, как записки выглядят?

– Да. – Аля недоумевала все больше. – Обычная бумажка, буквы «р.б.», то есть раб или раба божия, и имя.

– Алла, скажите, – священник смотрел на нее мягко, с сочувствием, – вам знаком этот почерк?

И протянул ей тетрадный листок.

Она с удивлением прочитала аккуратную вязь буковок: «р.б. Алла Кузовлева».

Вскинула на отца Игнатия глаза:

– Моя фамилия? Но вроде же писать только имя надо?!

– Мы потому и обратили на записку внимание, – кивнул батюшка. – И я счел своим долгом вас предупредить. Дело в том, что вместе с этой запиской заказали и молебен, – сделал паузу, неохотно закончил: – Молебен – за упокой вашей души.

Алла почувствовала, что бледнеет. Пробормотала растерянно:

– А кто? Кто это сделал?

– Полагаю, кто-то из ваших врагов, – вздохнул отец Игнатий. – Видите ли, в народе существует такое поверье: если молиться за упокой души живого, он якобы начнет хворать и может даже умереть.

Взглянул в перевернутое Алино лицо, поспешно добавил:

– На самом деле, этот миф ни на чем не основан. Но все же будьте осторожны. Береженого Бог бережет.

Зря Аля пыталась убедить Викторию Арнольдовну, что ей не привыкать к угрозам, а иногда и намеренному вредительству. Ведь учителей, даже любимых, школьнички «тестируют» постоянно. Чего уж бояться какой-то записки – после того, как лягушек в сумку подкидывали и стул клеем мазали?

Однако старуха только отмахнулась от Алиных жизнеутверждающих разговоров. Она была встревожена чрезвычайно. Весь вечер капала ей на мозг:

– Деточка, прости, что пугаю тебя, но я однажды в поликлинике познакомилась с женщиной – совсем молодой. У нее без всяких видимых причин начала рука сохнуть. За месяц чуть не вдвое уменьшилась. Бедняга десяток врачей обошла, в Москву ездила – никто ей помочь не мог. А потом выяснилось: это ее свекровь хотела со свету сжить. Каждую неделю исправно ходила в церковь и заказывала молебен. За упокой души.

– Виктория Арнольдовна! – укоризненно протянула Аля. – Ну, вы же человек исключительно разумный. Атеистка!

– Если б своими глазами эту женщину не видела – не поверила бы, – вздохнула старуха. Прибавила задумчиво: – Да… Злой народ в нашем Калядине.

– Кому, интересно, я настолько не мила? – произнесла Аля с улыбкой.

– Да всем! – убежденно отозвалась Виктория Арнольдовна. – Кто сидит без копейки и на жизнь жалуется. И завидует, что ты – одинокая, с двумя детьми на руках – сумела свой бизнес открыть. Да и поклонники у тебя, – подмигнула, – один другого краше.

– Лично я не верю, что какая-то записка может мне повредить, – поморщилась Аля. – Но все равно интересно: кто автор?

– Почерк, по-моему, женский, – задумчиво протянула старуха. – И это странно.

– Почему?

– Да потому что иначе я бы подумала: это наш драгоценный сосед. Борис Борисович изгаляется. Очень в его духе.

– Да ладно! – усмехнулась Аля. – Мужчина колдовать никогда не будет. Ему проще гвозди на дорожке рассыпать.

– А ты сама кого-нибудь подозреваешь? – проницательно взглянула на Алю старуха.

– Вы же сами сказали: люди злятся, что у меня, серой мыши, целых двое поклонников. Может быть… кто-то ревнует? Кирилл – видный жених, в него наверняка какая-нибудь красотка, бывшая одноклассница, тайно влюблена.

– Брось! – отмахнулась старуха. – Красотки, да еще юные, в церковь не ходят.

– Ну, тогда, допустим… жена Николая Алексеевича, – выдвинула очередную версию Аля.

– Наташка-то? – хмыкнула Виктория Арнольдовна. – Нет. Не она.

– Почему?

– Потому что Наталья в церкви бывает чуть не каждое воскресенье и по всем праздникам. Значит, твою фамилию указывать бы не стала. Знает, что по церковным правилам не положено. Кто-то другой это. Но кто?

…Вопрос повис в воздухе.

А на следующее утро Аля проснулась от того, что ее тошнило. Не до такой степени, чтобы срочно в ванную бежать, очищать желудок, но все равно очень неприятно.

Оладушков, что ли, вчера объелась? (Виктория Арнольдовна изумительно вкусные пекла, остановиться просто невозможно.) Или из-за сырой воды? Тоже был накануне грех, глотнула на бегу из-под крана. С новой ее суматошной работой даже чаю вскипятить бывает некогда.

Аля неохотно выбралась из постели, и ее замутило еще больше. Причем мало что в животе крутило-вертело, еще на душе тошно – свет совершенно не мил. Обычно стоило взглянуть на крошку Зоиньку, настроение сразу улучшалось. Но сегодня она – чуть не впервые – обрадовалась, что дочка крепко спит. Значит, не надо пока кормить, носить на руках или развлекать бесконечной «козой».

Посмотрела на себя в зеркало – видок ужасный. Лицо серое, глаза ввалились. Прямо маска смерти какая-то!

Алла выпила таблетку от тошноты – не помогло. К тому же голова начала болеть. Вернуться бы сейчас в постель, забиться под одеяло, проспать еще часика три… Но надо поднимать Настену в школу, кормить Зоиньку. А в девять – у нее уже первый урок английского в детском садике. Если не прийти, детишки – сознательные они у нее – расстроятся. И за продуктами к обеду надо успеть съездить – одних кур на супчик нужно семь штук.

Но до чего ж – помимо того, что живот болит, – все сегодня раздражает, бесит!

Алла собрала в кулак всю свою волю, чтоб не сорвать плохое настроение на Насте или тем паче на крошке Зое.

Однако в садике не удержалась. Да и было за что на сотрудников собак спустить. На улице дождь, в коридоре мокреть, а дети уличную обувь сняли и наступают в лужи прямо в колготках. Нянечка, тетя Лида, вместо того чтоб пол протереть, по телефону болтает. И повариха опять разгуливает по кухне простоволосая, в расстегнутом халате.

На нянечку – пугливую, тихую женщину – даже прикрикивать не пришлось. Та только увидела недовольный взгляд начальницы, тут же оборвала телефонный разговор, стрелой ринулась в коридор наводить порядок.

А вот повариха Прасковья Максимовна – нет бы признать, что виновата, – еще и возмущаться стала:

– Но я завтрак уже сготовила! А если постоянно ходить в колпаке этом вашем, у меня голова преет!

«Ох, выгнала бы тебя прямо сейчас!» – сердито подумала Аля.

Не было у нее контакта с этой худющей (странно для поварихи), вечно сердитой женщиной.

Держала ее только из-за того, что дети – даже самые избалованные – стряпню Прасковьи Максимовны обожали. Требовали дома «еды, как в садике». Мамаши даже приходили спрашивать у поварихи рецепты, та снисходительно рассказывала, как готовить правильный плов или куриный суп, и ужасно этим фактом гордилась.

Алла тоже признавала: Прасковья Максимовна над самыми простейшими продуктами будто ворожит. Вроде делает простецкие макароны по-флотски, но ароматы в кухне витают стопроцентно ресторанные.