Галина Романова - Счастье с третьей попытки Страница 14

– Возле моего дома, – вяло обронил он.

И залюбовался невольно стройной тоненькой сестричкой. Фигуру, невзирая на двое родов, Машка сохранила потрясающую. И внешне была очень симпатичной. Огромные карие глазищи, аккуратный носик, яркие губы, милые щечки, на которых появлялись ямочки, когда она смеялась. Правда, смеяться в последние дни им приходилось все реже и реже.

– И что, что возле твоего дома?! Мало ли что там происходит?

– Она приехала ко мне. Говорила со мной.

– И что?! Это же не значит, что ты непременно должен был ее убить!

– Но я последним видел ее в живых, Машуня. – Устинов схватился за голову. – Последним…

– Нет, не ты. Последним видел ее в живых убийца, – мрачно возразила она, снова села рядом с ним на скамейку. Прижалась худеньким плечом к его плечу. – Зря ты убежал, Сережа. Ой, как зря! Потом зачем-то соврал про Питер. Тебе вовсе не надо было брать трубку, когда тебе позвонил этот капитан!

– Я был в панике, Маша.

– Понятно, что паниковал. Но… Зря соврал! Они за это зацепятся и тебе уже не очиститься. И свидетелей нет, – забубнила Машка, рассматривая свои растопыренные ладошки с четкими ровными линиями жизни и здоровья. – Зря соврал, Сергуня.

Он и сам знал, что зря. Но он так перепугался, когда понял, что Усову убили после того, как она вышла из его подъезда, что вообще перестал соображать. И когда ему позвонил капитан – ее помощник, то принялся нести всякий вздор, вместо того, чтобы просто сказать правду или привычно промолчать, не ответив на звонок.

Да еще этот странный человек, чье присутствие обнаружил Устинов во дворе за пару дней до убийства. Это был очень странный человек – чрезвычайно худой, почти изможденный. С острым взглядом серых, почти бесцветных глаз. Он бродил по двору, появлялся на заросшей тропинке, ведущей в гаражи. И все время наблюдал за кем-то. Устинов подумал, что за ним.

Машка вчера уехала чуть позже, чем собиралась. Обещала что-нибудь придумать насчет нового телефона и новой сим-карты.

– Общаться-то мы с тобой как-то должны, – проговорила она, подставляя круглую щечку для поцелуя брату. – Да и вообще! Как это в такой глуши и без связи?!

Ну, про глушь, конечно, сестричка загнула. Деревня, где оставила им в наследство бабка дом, была немаленькой. Имелись правление, детский сад – одноэтажное яркое строение с дюжиной качелей, горок и песочниц. Пара продовольственных магазинов и один хозяйственный. Ему вчера перед сном даже пришла в голову мысль – посетить этот хозяйственный магазин и купить что-нибудь для ремонта, чтобы преобразить немного старую бревенчатую избу. Но потом, вспомнив плачевное состояние своего кошелька, Устинов сник. Неизвестно еще, сколько ему придется скрываться. Нищенская пенсия, на которую он ушел, позволяла лишь сводить концы с концами. Какие тут ремонты! Вот если бы ему выплатили вознаграждение, о котором писала пресса. Вот если бы его информация пригодилась, тогда уж можно было бы и пол перестилать, и потолки ремонтировать, и стены обшивать современным материалом, покрасив потом в благородный бежевый цвет.

А информация его лишь сослужила недобрую службу и красивой женщине Ларисе Ивановне, и ему. И что теперь делать, как дальше жить, Устинов не представлял.

Столб солнечного света скользнул в комнату, когда он раздвинул выцветшие занавески. Безжалостно ткнулся в толстый слой пыли в углу, прошелся по дощатому столу со щелями в палец толщиной, заглянул в старое, засиженное мухами зеркало, остановился у носов Устиновских валенок, отрезанных по щиколотку.

– Вот вам и процветание, – грустно ухмыльнулся Сергей.

Перешагнул солнечный столб света и пошел к старому скрипучему шкафу за одеждой. Надо было идти за продуктами. В желудке ныло непереносимо. Он бы сейчас с удовольствием поел горячего супчика и макарон с грибным соусом. Его однажды угощала такими макаронами соседка Вера, тщетно набивающаяся ему в любовницы. Она ему даже нравилась немного. И он мог бы с ней запросто построить отношения, если бы так ее не боялся.

Вера, она была хорошая, добрая, симпатичная, сочная, но…

Но всего этого было так много! Так агрессивно много, что Устинов струсил. Побоялся, что она подомнет его под себя. Заставит любить то, что любит она. Заставит жить так, как привычно ей. Заставит врать и изворачиваться, когда это полезно. Он так жить не мог и не хотел. И отверг соседкины притязания. Может, зря?

Он надел брюки, футболку, свитер и сверху тонкую куртку. Другой у него с собой не было. Все осталось в загородном дачном доме, где он проживал постоянно. Милом, пускай и тесном, загородном домике. Туда ему теперь нельзя. И Машке туда нельзя. А значит, нельзя забрать оттуда теплую одежду. На то, чтобы покупать новую, денег особо не было.

Устинов вышел на улицу, вдохнул прохладный, чуть горьковатый запах осени. Поднял воротник куртки повыше и пошел заросшей дорожкой к калитке. Ветхий забор покачнулся, когда он, приподняв вверх калитку, отодвинул ее на полметра. Вышел на деревенскую улицу, огляделся.

Для деревни тут было оживленно. Куда-то спешила группа женщин в синей спецовочной одежде. Катились тракторы, грузовые машины. Смеялись, бегая по тротуару, школьники. Почему не в школе? Или еще не начались занятия, или уже закончились? Устинов глянул на часы, был почти полдень. Ничего себе, он разоспался.

Выбрав продовольственный магазин более мелких размеров, он нырнул в приветливо распахнутую дверь. За прилавком скучала молодуха в вязаном жилете и такой же вязаной шапочке.

– Что-то хотели? – Она пробежалась алчным взглядом по Устинову, вздохнула. Начала перечислять. – Молоко только что привезли. Хлеб свежий, еще теплый. Колбаска позавчерашняя, но есть сосиски, тоже утром привезли. Яйца… Но это лучше в деревне у кого-нибудь купить. Все-таки свойские. Выбрали чего-нибудь?

Она выкатила полную грудь колесом, будто выбрать Устинов должен был непременно это. А еще и округлую задницу, которую она продемонстрировала через минуту.

– Два литра молока. Десяток яиц, килограмм сосисок, батон, буханку черного, консервов пару банок в томате. – Он судорожно сглотнул слюну, представив, как макает черный хлеб в томатный соус в консервной банке. – И еще… Супчик в пакете. Килограмм картошки.

– Нету. Картошки нету. – Она глянула на него, как на дурака. – Кто же в деревню картошку повезет. У нас ее в каждом дворе сажают. Чудной вы, Сергей Ильич.

Устинов побледнел.

– Вы знаете, как меня зовут?! – прошептал он в ответ на ее приветливую улыбку. – Но откуда?!

– Да вы же дом Устиновых занимаете. Так?

– Так.

– У бабы Тани Устиновой был только один сын – Илья. У Ильи, баба Таня рассказывала, были сын и дочь. Сын Сергей, дочь Мария. Так?

– Так.

Внутри все заныло. Спрятался, называется?! Да он тут, оказывается, обнаженнее голого!

– Ну вот, а вы спрашиваете, откуда я вас знаю! – несказанно обрадовалась продавщица, заваливая прилавок заказанными им продуктами. – Это деревня, здесь все на виду. Так что картошку я вам сама после работы занесу. Нужна?

И она снова выпятила грудь, обтянутую вязаным жилетом. И Устинов снова задался вопросом: что конкретно ему предлагается?

– Приносите картошку, – осторожно конкретизировал Сергей Ильич.

Сложил все покупки в пакет, оплатил и пошел к выходу.

– А вы вечером-то в клуб приходите, – вдруг звонко рассмеялась ему в спину продавщица. – У нас тут городских много, бильярд гоняют, пиво пьют, иногда танцуют.

– Иногда, это когда? – Он скупо улыбнулся, обернувшись из вежливости.

– Это когда пива много выпьют. – И она снова рассмеялась.

Устинов вернулся в бабкин дом, включил старую электрическую плитку, поставил на нее воду в алюминиевой кастрюльке, помятой с одного бока. Присел на табуретке рядом, тиская в руках пакетик с супом.

Надо было что-то делать. Надо было куда-то срываться. Здесь ему не спрятаться. Все на виду. Его все местные, оказываются, знают. Городские, которые гоняют шары по бильярдному столу и упиваются пивом до танцев, узнают об этом скоро, если прямо не сегодня вечером. И что потом?

А потом ничто не помешает им сообщить о поселившемся чужаке в их деревне в полицию. Ведь он же может быть уже в розыске! И его фотопортреты размножаются на ксероксах и раздаются постовым и…

Господи! Как же он влип!

Вода закипела. Устинов надорвал пакетик, высыпал крохотные макаронные звездочки вперемешку с сухой морковкой в кастрюльку, помешал.

Нужно было что-то делать. Нельзя сидеть сиднем в этой деревне и ждать, пока старый бабкин дом возьмут в кольцо сотрудники полиции. Ему отстреливаться нечем. Да он и стрелять не умеет! Он тихий мирный человек, незаметный, никогда не высовывающий голову из ниши, определенной ему господом.

Нет, неверно! Он высунул свою глупую лысеющую башку, высунул из своей кельи. И теперь, как результат, жизнь его может закончиться. Бесславно! Или болезненно.