Роман Канушкин - Ночь Стилета - 2 Страница 14

- Что мне остается? Рыбалку не люблю, охота - вообще преступление. Даже в бане с девочками я тебе не товарищ. - Вика снова рассмеялась. Ладно, едем. Я даже знаю, какое мы ей купим платье.

Все это произошло давно. По крайней мере задолго до того момента, когда в жизнь Вики пришло время перемен. А потом калейдоскоп повернулся и узор сменился в первый раз. Климпс-климпс. В какой узор должны сложиться стеклянные бусы?

А эта новогодняя ночь прошла очень весело. Андрей с Любой встречали праздник у четы Виноградовых. И шампанское называлось "Дом Периньон". И всем желали много-много счастья. А потом к ним присоединились Вика с Лехой, и через некоторое время "молодежь", как отозвался о своих гостях Виноградов, отправилась "гудеть" в веселое ночное путешествие по злачным местам. И к четырем часам утра Андрей заявил, что хотел бы познакомить Леху и Вику с Любиным начальством. Они все уже были прилично навеселе.

- Я звонил, не может быть никаких отказов, - заявил Андрей, - нас люди ждут. Они арендуют "Здравствуй - рады". Это ночной клуб. Здесь недалеко. Там отли-и-и-чный стол для бильярда. Огро-о-омный. Правда, возможно, на нем уже скачут Дедушка Мороз со Снегуркой, - он икнул, - Снежной уркой...

- Тогда - Дедушка Маразм, - рассмеялась Вика. - Черт, по-моему, мы уже набрались.

- Зря смеешься. У них очень сексапильная Снегурка. - А набрались... У русского человека наливается не тело, а дух. Душа... Не набрались.

Любиным начальством - президентом крупной охранной фирмы - оказалась очень милая, приветливая и холеная женщина лет сорока. Она явно была королевой бала, она встречала своих гостей, и, несмотря на четыре часа утра, на ее ухоженном лице совсем не было следов усталости.

- Слышь, - шепнул Леха Андрею, - а президент-то еще очень даже ничего. Нормальная креатура. Вполне можненький... - Он слегка качнулся.

- Весьма репродуктивный товарищ, - согласился Андрей.

- По моей шкале тянет на "генофонд", - важно кивнул Леха.

"Репродуктивный", "можненький", "кароший", "генофонд" - мужские игры в оценке женщин. Шкала - в общем-то вполне безобидная забава с претензией на тайный язык. Очень помогает.

- Не-е-е, - покачал головой Андрей, - "генофонд" здесь - только твоя жена! - А потом, подумав, добавил: - И моя еще, Любаня. Это - "генофонд".

Они понимающе уставились друг на друга и пожали руки.

* * *

Так или иначе, Любиным начальством оказалась красивая и действительно холеная женщина с царственными манерами. И так уж вышло, что именно эта женщина очень скоро станет известна Игнату Воронову как "шефиня". Именно под ее началом он станет работать.

Мир тесен.

* * *

А потом калейдоскоп повернулся. Правда, это произошло значительно раньше, просто стекляшки, из которых складывались новые рисунки, казались теперь совершенно бессмысленными кусочками такой же бессмысленной реальности. И на периферии этой реальности складывался образ, воспринимаемый окружающими как Вика, все та же наша Вика, которая, правда, пережила страшную трагедию. Но держится ничего, молодец. Сильная женщина. Стальная. На периферии, где-то там, по краям сферы. А внутри не было ничего. Полное отсутствие. Лишь бессмысленный хрустальный звон стекляшек, создающих все новые рисунки. И это продолжалось довольно долго. По краям сферы - Вика, принимающая соболезнования, Вика, убитая горем, Вика, с безумным остервенением погрузившаяся в работу, словно это был единственный способ не оставаться один на один с постигшим ее несчастьем. Делать, производить, двигаться. Вика, избранная советом директоров вице-президентом компании, Вика, унаследовавшая и контрольный пакет акций, и огромные проблемы, и массу работы, и друзей, и врагов. Там, по краям сферы, где еще функционировал образ, который когда-то был Викой. А внутри этого сновидения - стерильная пустота, нарушаемая лишь бессмысленным звоном перебираемых стекляшек.

Климпс-климпс...

Прошел какой-то отрезок времени.

Климпс-климпс...

Что-то снова случилось. На что следует реагировать. Или по крайней мере имитировать живую реакцию. Потом на всем этом кладбище бессмысленных осколков вдруг забрезжил живой огонек. Маленький, теплый свет, позволяющий надеяться вдруг снова обрести смысл. Трудно сказать, что позволило укрыть этот огонечек от искусственного стеклянного звона, - может, материнский инстинкт, а может, та самая любовь, которая не проходит, но... Теперь стало ясно, что этот огонечек постоянно присутствовал среди этого климпс-климпс. Он горел всегда в тайном, укромном месте, и, может, лишь благодаря этому обстоятельству сновидение, именуемое последними месяцами Викиной жизни, не распалось или, что скорее, не свело ее с ума.

Калейдоскоп повернулся. Климпс-климпс. Правда, это произошло раньше. По крайней мере задолго до того слякотного вечера, когда Вика поняла, что ее нога, утапливающая в пол до отказа педаль тормоза, совершает холостые движения. Несколько бессмысленных холостых движений, таких же, как и перебор стеклянных бус. Что-то произошло с системой тормозов, педаль в пол, впустую, бесполезно... И Вика поняла, что она не справится с управлением автомобилем. Она еще вглядывалась в надвигающуюся катастрофу и пыталась исправить положение, и еще успела мелькнуть мысль о том, что она пристегнута (всегда: она не просто накидывала ремень, она его пристегивала), и о подушке безопасности в руле, и о какой-то нелепости, с которой все происходило. А потом был страшный удар, сопровождаемый грохотом, и мир вокруг закружился, и оторвался от земли, и понесся куда-то в жестокую твердь пространства, и вновь удар, скрежет и грохот, и что-то беспощадное, сдавившее ее со всех сторон, и еще удар, словно о каменную стену, сквозь которую она провалилась, и кроваво-огненная вспышка в сознании, в голове, но... Она проваливалась дальше в темноту.

* * *

Тишина.

Тишина, не нарушаемая даже стеклянными климпс-климпс. А может, этих звуков уже больше не будет? Может, их здесь нет? В темноте?

* * *

Нет-нет, звуки были. Да и не темнота это вовсе. А туман. В котором существовала боль. Невыносимая боль. Она таилась где-то в тумане, подкрадывалась и нападала внезапно. И тогда были звуки. Но туман оказывался сильнее. В нем звуки стихали, словно это были звуки чьих-то удаляющихся шагов. И еще в тумане стихала боль.

* * *

Афшу-у-у-у... Афшу-у-у-у-у...

Ымб... ымб...

Срочно...

Убер... пошел... да... давай...

Дыши! Дыши, мать твою!

Мы ее теряем. Мы теряем ее!

...вас...

Кто это так? А?!

(грозный, грозный голос, и совершенно нелепый в этом тумане, окутывающем стены темноты)

Дыши - сука! Мы не должны потерять ее.

Она дол...

Она должна... быди-и-... жива.

(нелепый грозный голос)

Дыши!

Но туман забирал звуки. И туман забирал боль. А темнота оказывалась сиянием. Стоило лишь проплыть вещество темноты, и оказывалось, что это самый яркий свет...

...из которого не надо возвращаться. Там счастье. Там сновидения детства об этом радостном свете. И там нет боли...

Дыши - сука!

* * *

Она не знала, кто она и где находится. Только... вряд ли эти вопросы имели хоть какой-то смысл. Была какая-то пещера, вернее, непонятная память о пещере в голове непонятно у кого. Скорее всего она была лишь просто пространством, наделенным странной памятью и ощущениями. Все это было завязано в не менее странный клубок, и непонятно, где начиналось одно и заканчивалось другое. Но все же имелось кое-что единственное, что она знала наверняка.

Над всем этим царствовал туман.

Иногда он казался грозным, а иногда он становился туманом над морем. И вот в этом последнем случае появлялись звуки. И она обретала тело. Женское тело. В нем жила боль. Нестерпимая боль, которая стала единственной связью с внешней реальностью. А потом в эту реальность полусознания оказался перекинутым еще один мостик.

Это была мысль. Вернее, воспоминание. Только на сей раз совершенно осознанное воспоминание.

...Море где-то на краю земли, в том месте, где всегда жила радость. Песчаная коса дикого пляжа и пенная синева громады воды. Такие яркие, контрастные краски, словно на детском рисунке. Следовательно, в мире оставалось что-то еще, кроме мокрого киселя тумана.

Маленькая девочка - наверное, лет пяти, - бронзовая под южным солнцем, играет камешками и строит песчаные замки на берегу. И еще скала. Вернее, это тогда казалось, что скала. На самом деле это был большой камень, возвышающийся наполовину из воды, словно горб доисторического чудовища. И девочка только что ныряла под камень. Под скалу. К чудовищу.

- Вика, иди сюда.

Мужской голос. Наверное, самый любимый на свете. Голос Божества, покровительства, защиты. Все остальные голоса будут лишь похожими на него. Голос ласки. Любви.

- Вика, сгоришь. Иди в тень.

Голос становится строгим. Но ведь это все понарошку. Потому что на обладателя этого голоса можно забраться верхом. И смеяться, когда тебя окунают в воду. И это самое большое счастье. Потому что огромную часть времени обладатель этого голоса чем-то занят. Но иногда выпадают такие удачные минуты, когда можно вместе поехать к морю.