Дик Фрэнсис - Предварительный заезд Страница 14

С этими словами он открыл дверцу и вышел. Казалось, он ожидал, что я поверю его словам. Я же, со своей стороны, не видел оснований не доверять ему. Я тоже вышел, осторожно закрыл дверь и двинулся следом.

Когда мы подошли к ограде, перед нами оказались ворота. Йен Янг толкнул их; скрипнув несмазанными петлями, они распахнулись и с резким металлическим стуком, прозвучавшим в тишине как гром, закрылись за моей спиной.

Мы оказались в каком-то едва освещенном общественном саду. Между голыми кустами в сером снегу, похожем на пыль, вилась узкая аллея. Вдоль аллеи стояло несколько скамеек, за которыми виднелись небольшие открытые поляны, которые летом, вероятно, покрывала трава. Но в конце ноября все это место выглядело настолько унылым, что в душу невольно закрадывалась тоска.

Йен Янг уверенно шел вперед. Он не торопился и не проявлял никаких признаков беспокойства: просто человек, куда-то идущий по своим делам.

Пройдя через сад, мы вышли к другим воротам. Снова скрипнули петли и лязгнули створки. Янг сразу же повернул направо. Я молча шел за ним.

Свет в окнах показал, что мы попали в обитаемый район. Вокруг стояли старые дома. Между ними пролегали узкие проезды. Неожиданно Янг свернул в один из дворов. Вдоль стен стояли строительные леса: перед ними лежали кучи строительного мусора. Мы кое-как пробрались по разбитым кирпичам, искореженным трубам и обломкам досок, направляясь, как мне казалось, в никуда.

Тем не менее цель у нашего похода была. Мы пролезли под лесами, перебрались через широкую канаву, которая, по всей видимости, предназначалась для прокладки новых труб, преодолели полосу густой грязи и обнаружили темный подъезд с тяжелой деревянной дверью. Янг толкнул дверь, и она, перекосившись, словно висела на одной петле, распахнулась с утомленным скрипом.

Внутри подъезд оказался серым и тускло освещенным. Почти сразу от двери начиналась лестница, которая вела, к маленькому лифту в старомодной сетчатой клетке.

Янг открыл наружные и внутренние раздвижные двери лифта, мы вошли в кабину, и он нажал кнопку четвертого этажа, взглядом напомнив мне о молчании. На четвертом этаже мы вышли на пустую площадку. Пол здесь был выложен плиткой, многих квадратиков не хватало. На площадку выходили две деревянные двери, покрашенные в незапамятные времена. Йен подошел к левой из них и нажал на кнопку звонка.

На лестничной площадке было так тихо, что я вздрогнул, услышав резкий звонок. Йен Янг позвонил снова. Короткий звонок, еще один короткий и длинный.

Из-за дверей не доносилось ни звука. На лестнице не было слышно шагов. Не было никаких признаков жизни и тепла. Преддверие ада, подумалось мне. В этот момент дверь беззвучно открылась.

Высокая женщина окинула нас бесстрастным взглядом, но я уже научился воспринимать такие взгляды как должное. Она посмотрела на Йена Янга, потом более пристально на меня и уже вопросительно взглянула на Янга. Тот кивнул.

Женщина сделала приглашающий жест. Янг спокойно вошел. Было поздно раздумывать о том, что за дверью мне предстоит нежелательная неофициальная встреча с русскими, так как дверь закрылась за моей спиной и женщина заперла ее на задвижку.

Все так же молча Йен снял пальто и шапку. Я последовал его примеру.

Женщина аккуратно повесила их на забитую одеждой вешалку и, взяв Янга за руку, повела нас по коридору.

Мы, видимо, находились в частной квартире. Ближайшая деревянная дверь была открыта. За ней виднелась небольшая гостиная.

В комнате было пятеро мужчин, поднявшихся при нашем появлении. Мое лицо изучало пять пар глаз. Все были почти одинаково одеты: в рубашки, брюки, пиджаки и домашние тапочки, но сильно различались по возрасту и телосложению. Один из них, самый худощавый, примерно моих лет, держался напряженно, словно готовился пройти испытание. Остальные были просто насторожены. Так дикие олени принюхиваются к ветру, прежде чем выйти из зарослей.

Седой человек лет пятидесяти, в очках, выступил вперед и приветственно положил руки на плечи Янга. Он заговорил по-русски и представил ему остальную четверку, пробормотав длинные имена. Я не смог разобрать их. Они по очереди кивнули. Напряжение чутьчуть ослабло.

— Евгений Сергеевич, это Рэндолл Дрю, — представил меня Янг.

Седой неторопливо протянул мне руку. Он не выглядел ни дружелюбным, ни враждебным и никак не выдавал своих намерений. Мне показалось, что в нем было больше достоинства, чем властности. Он внимательно рассматривал меня так, словно пытался взглядом проникнуть мне в душу. Но видел перед собой просто-напросто худощавого сероглазого человека с темными волосами и в очках, с лицом не более выразительным, чем у него самого или у каменной стены. Наконец Йен Янг обратился ко мне:

— Это — хозяин, Евгений Сергеевич Титов. Встречала нас его жена, Ольга Ивановна. — Он коротко поклонился женщине, открывшей нам дверь. Та ответила спокойным взглядом. Мне показалось, что жесткое выражение ее лица порождено глубокой сдержанностью характера.

— Добрый вечер, — сказал я, и она серьезно повторила по-английски:

— Добрый вечер.

Молодой человек, который выглядел так же сурово, что-то быстро сказал по-русски. Йен Янг повернулся ко мне.

— Он спрашивает, не было ли за нами слежки. А как вам кажется?

— Нет, — ответил я.

— А почему вы так думаете?

— Через сад за нами никто не шел. У этих ворот очень характерный звук. После нас через них никто не проходил.

Янг заговорил с русскими, те выслушали его, стоя неподвижно и продолжая рассматривать меня. Когда он закончил, люди задвигались и начали садиться. Лишь тот, кто спросил о слежке, остался стоять все в той же напряженной позе, словно готовясь взлететь.

— Я сказал им, что вам можно верить, — сообщил мне Янг. — Если окажется, что я ошибся, я убью вас.

Он холодным твердым взглядом пристально взглянул мне в глаза. Я выслушал его слова, которые в иных обстоятельствах принял бы за дурную шутку, и понял, что он имел в виду именно то, что сказал.

— Отлично, — ответил я. В глазах Янга промелькнул отблеск эмоций, которые я не смог понять.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила Ольга Ивановна, указав мне на глубокое мягкое кресло у противоположной стены. — Садитесь туда.

В ее английском слышался сильный русский акцент, но то, что она вообще могла говорить по-английски, привело меня в смущение. Я пересек комнату и сел на предложенное место, отлично понимая, что они заранее решили, где я должен сидеть, чтобы не дать мне возможности убежать прежде, чем мне позволят уйти. Из глубокого кресла мне было бы так же трудно выбраться, как из тюремной камеры. Подняв глаза, я увидел рядом с собой Йена, прищурился и улыбнулся ему.

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил он.

— Хочу узнать, для чего мы здесь.

— Вы не боитесь... — Это был полувопрос, полуутверждение.

— Нет, — ответил я. — А вот они боятся.

Он окинул стремительным взглядом шестерых русских и вновь склонился ко мне.

— Похоже, вы не совсем дурак, — усмехнулся он.

Суровый молодой человек — единственный, кто оставался на ногах, что-то нетерпеливо сказал Йену. Тот кивнул, неторопливо смерил взглядом сначала сурового, потом — в который раз — меня, глубоко вздохнул и сообщил, будто снабжал меня смертельно опасной информацией:

— Это Борис Дмитриевич Телятников.

Суровый молодой человек вздернул подбородок с таким видом, будто узнать его имя было великой честью.

— Борис Дмитриевич выступал за русскую команду на международных соревнованиях, которые проходили в Англии в сентябре, — продолжал Янг.

Услышав это, я чуть не вскочил, но стоило мне напрячься, как на лицах всех наблюдателей появилась тревога. Борис Дмитриевич отступил на шаг.

Я вновь откинулся в кресле, стараясь выглядеть как можно спокойнее, и атмосфера настороженного доверия начала понемногу восстанавливаться.

— Скажите ему, пожалуйста, что я в восторге от встречи с ним.

Судя по внешнему виду, о Борисе Дмитриевиче Телятникове нельзя было сказать то же самое, но ведь это они пригласили меня, а не я их. Я счел про себя, что если бы они совершенно не хотели меня видеть, то не стали бы подвергаться такому риску.

Ольга Ивановна принесла два жестких деревянных стула и поставила их примерно в четырех футах от меня. Образовался треугольник. Напротив меня сел Борис Дмитриевич, а чуть сбоку — Янг. Во время этой процедуры я осмотрел комнату. Большую часть стен занимали полки с книгами, в оставшихся промежутках стояли буфеты. Широкое единственное окно было закрыто плотными шторами кремового цвета. Чисто выметенный паркетный пол был темным и рассохшимся. Обстановку комнаты составляли стол, старый диван, покрытый ковриком, несколько неудобных деревянных стульев и глубокое кресло, в котором я сидел. Вся мебель, кроме стульев, занятых Борисом Дмитриевичем и Янгом, стояла вдоль стен, рядом с книжными палками и буфетами, оставляя середину свободной. В комнате не было никаких украшений, подушек или растений. Ничего дорогого, вызывающего или легкомысленного. Все вещи были старыми и производили убогое впечатление, но это не было настоящей бедностью. Комната принадлежала людям, которые жили так, потому что это их устраивало, а не потому, что они не имели возможности жить по-другому.