Джесси Келлерман - Гений Страница 14

Амелии не было, никто обо мне не заботился, и я очень быстро ступил на старую дорожку. Следующие пять лет я пил водку, нюхал кокаин и трахался. Меня заставили взять академический отпуск, а потом вышибли.

Вы и представить себе не можете, как трудно вылететь из Гарварда. Тамошнее начальство готово на все, лишь бы не признавать собственное поражение. Но я смог. Последней каплей стала шумная ссора с профессором. При большом стечении народа я по пьяни (и совершенно правильно, надо признать) обозвал его геморроем безмозглым. И все равно пришлось еще немало потрудиться, чтобы меня выгнали.

Тони Векслер забрал меня из Бостона и сообщил, что я лишусь финансовой поддержки отца, если не найду работу.

Я видел, как неприятно ему мне угрожать, и знал, что не он принимает решения. И все же я презирал его за то, что он выполняет распоряжения шефа. Поэтому на последнюю тысячу долларов я купил билет до Лондона и явился к Амелии. Риск самовозгорания на тот момент был крайне высок, поскольку во время перелета я проглотил бесчисленное множество коктейлей.

Она приняла меня. И даже не спросила, надолго ли я приехал. Не спросила, что случилось. Накормила, напоила, уложила спать. Амелия не осуждала меня. Наверное, знала, что я сам себя уже строго осудил за свое поведение.

Делать там было совершенно нечего, разве только читать в саду. И вскоре я начал осознавать, каких дел натворил. Было грустно и одиноко, и еще я ужасно злился на себя. Была весна. Я сидел на скамейке и слушал, как щебечут птицы. Мне было нехорошо, поскольку я уже два дня обходился без выпивки и наркоты. Я встал и пошел в кабинет, где муж Амелии хранил свою уникальную коллекцию алкоголя (наверняка запертую на замок). С Тони сталось бы позвонить и предупредить, чтобы от меня прятали бутылки. Я заранее ненавидел Амелию за то, что она делала вид, будто хорошо ко мне относится, считал ее такой же, как и все остальные, прихлебательницей в свите отца.

Шкафчик был открыт. Мне стало ужасно стыдно. Я прикрыл дверцу и тихо вышел.

Переломный момент наступил через пару дней. Амелия спросила меня, что сталось с рисунком Твомбли, тем, который мы вместе выбирали и который мне так нравился.

И тут я понял, что оставил его в Гарварде. Я собирался второпях, все было как в тумане, ругань, угрозы, адвокаты. И забыл свой рисунок.

Я позвонил приятелю из «Флая»[18] и попросил сходить ко мне в комнату. Твомбли висел над моей кроватью и сразу привлекал внимание каждого входящего. Знающие люди — обычно студенты факультета истории искусств, к тому же девочки, — считали, что я взял напрокат репродукцию в библиотеке, где любой студент, даже самый бедный, мог за тридцать баксов стать обладателем Джаспера Джонса[19] на пару семестров. Нет, отвечал я, картина моя, и девочки-искусствоведы почему-то сразу оказывались в моей постели. Да, специализацию я выбрал хорошую.

Короче говоря, мой приятель сообщил, что Твомбли вместе со всем моим барахлом, похоже, вывезли на помойку.

Я был уничтожен. В первый раз со дня смерти мамы я заплакал. Мне было ужасно жалко себя. Муж Амелии не привык к такому бурному выражению горя и несколько дней старался со мной не пересекаться. Амелия носила мне чай и держала меня за руку. Постепенно я понял, в чем смысл этой потери. Важно не то, что мою картину выбросили. Важно, что я не могу плакать ни о чем, кроме листка бумаги.

С тех пор я больше так не пил. Черные мысли и обида, которые подогревали мою склонность к саморазрушению, утекли через два канала — мое увлечение искусством и мою ненависть к отцу. Может, это и нечестно, но каждому бывает необходимо выпустить иногда пар.

Амелия устроила меня на работу в галерее в Лондоне. Потом, когда я решил вернуться в Штаты, она позвонила своей подруге, Леоноре Вейт. У Леоноры была галерея на четвертом этаже дома № 567 по Западной Двадцать пятой улице. Начинали мы с ней лихо. Леонора была озабоченной лесбиянкой. Она выросла в Бронксе, курила сигареты одну за другой, любила феминистские идеи в искусстве, детективы и настольные игры-ужастики. Леонора громко и заразительно хохотала, устраивала потрясающие приемы и всей душой ненавидела Мэрилин Вутен. И даже грозилась выгнать меня, когда я начал с Мэрилин встречаться.

Но так и не выгнала. И вместо этого продала мне галерею за смехотворную сумму, потому что после сентября 2001-го решила уйти на заслуженный отдых. Через шесть месяцев Леонора умерла, и я сменил вывеску на фронтоне дома. «Галерея Мюллера». В память о Леоноре на первой моей выставке были представлены работы «Коллектива Лилит», стихийного сообщества деревенских художников из Коннектикута. Одной из основательниц этого общества была Кристиана Хальбьёрнсдоттир. Вскоре я стал агентом Кристианы.

Я лежал на полу галереи и умиротворенно вспоминал свой длинный и замысловатый жизненный путь. Виктор Крейк принес мне первый большой, «взрослый» успех. Всех клиентов, за исключением Кристианы, я унаследовал от Леоноры. По мнению многих коллег, моя галерея мало чем отличалась от старой. Мне нравились вкусы моей предшественницы, но хочется ведь сделать и что-то свое, найти нового художника и сотворить из него настоящую звезду. Виктор дал мне шанс, и я им воспользовался. Я не подвел Крейка.

— Спасибо, — сказал я картинкам.

Они плавно покачивались, точно заросли водорослей.

Знал бы я, что будет дальше, встал бы и отключил телефон. А может, наоборот, кинулся бы отвечать. Все зависит от того, как рассматривать произошедшее. Как нечто плохое или все-таки хорошее.

В общем, следующая часть моего рассказа начинается с того, что телефон зазвонил. Не забывайте, вы ведь читаете детектив.

Сработал автоответчик. Мягкий, усталый голос:

— Мистер Мюллер, меня зовут Ли Макгрет. Я читал статью и хотел бы узнать побольше о художнике Викторе Крейке. Если не трудно, позвоните, когда будет время.

Он продиктовал свой номер. Телефон местный.

Я пошел домой, так и не перезвонив Макгрету. Утром меня ждало новое сообщение:

— Приветствую, мистер Мюллер, это снова Ли Макгрет. Извините, что опять беспокою. Пожалуйста, перезвоните мне.

Я набрал его номер и представился.

— День добрый, — сказал он. — Спасибо, что перезвонили.

— Не за что. Чем могу вам помочь?

— Я тут читал газету. Вот. И увидел статью про этого Виктора Крейка, про художника. Ну и дела, я вам скажу.

— Да уж.

— Такое меня, знаете, любопытство разобрало. Скажите, мистер Мюллер, как вы его нашли-то, художника этого с картинками? Мне бы побольше о нем узнать.

Похоже, мистер Макгрет не очень внимательно читал статью. В ней ясно сказано, что я никогда не встречался с Крейком. В самом низу, вместе с моим телефонным номером, они поместили просьбу позвонить в том случае, если кто-то может сообщить хоть что-нибудь о Викторе.

Все это я повторил Макгрету.

— Хм, — откликнулся он.

Многие на моем месте в этот момент нашли бы подходящий предлог, извинились и повесили трубку. Многие агенты за считанные секунды решают, интересен им клиент или нет. Стоит ли с ним встречаться, стоит ли тратить время на разговоры. И все-таки мой опыт подсказывает мне, что терпение окупается. Однажды ко мне пришла какая-то убого одетая парочка в вышитых штанах и ботинках «Hush Puppies». Они минут десять слонялись по галерее, задали пару вопросов ни о чем и удалились. Через две недели они перезвонили мне из Линкольна (штат Небраска) и купили семь картин по 120 тысяч долларов за штуку. А потом еще на поллимона скульптур.

Так что я стараюсь слушать терпеливо, даже если пожилой собеседник никак не доберется до сути вопроса. Я почему-то решил, что Макгрет — пожилой человек. Если ему вдруг приспичило позвонить мне из-за фотографии в газете, может, мне удастся ему что-нибудь когда-нибудь продать.

— Я так понял, этих картинок много было, — сказал Макгрет. — Больше, чем на фотографии.

Опять-таки, репортер об этом писал.

— Гораздо больше.

— А как же они выбирали, какие рисунки печатать?

Я рассказал про систему нумерации.

— Да ну! Правда, что ли? — воскликнул он. — Это картина номер один?

— Да.

— То есть… Послушайте, мне бы на них посмотреть, а? Это можно устроить?

— Приходите когда пожелаете. Мы открыты каждый день, кроме воскресенья и понедельника, с десяти до шести. Откуда вы поедете?

Он хмыкнул и закашлялся:

— Я теперь без колес. Да и вообще из дома редко когда выхожу. Сказать по правде, я надеялся, вы мне их домой привезете.

— Мне очень жаль, но это невозможно. Если хотите, могу послать вам изображения по электронной почте. Имейте в виду, кстати, что рисунок, о котором вы спрашиваете, уже продан.

— Вот черт. Не повезло. Все-таки было бы здорово, если бы вы мне побольше рассказали о мистере Крейке. Может быть, заскочите ко мне ненадолго, посидим, поболтаем?