Анна Данилова - Хроники Розмари Страница 14

– Я не задержу вас надолго, Иван Петрович. Как вы понимаете, ваша племянница была барышней не московской, поэтому мы о ней ничего не знаем, но убита-то она здесь, у нас, поэтому я задам вам несколько вопросов. Хотите чаю?

– Да, можно… – усталым голосом проговорил Иван. После посещения морга он чувствовал себя неважно. И сердце давало о себе знать, да еще этот звонок Чагину. И какой черт дернул его позвонить ему? Как будто и так непонятно было, что он и слышать ничего не хочет о том, что может напомнить ему о Машке. Сначала старался быть вежливым, а потом все-таки бросил трубку. Спросил, жива ли Маша, напоследок. Надо же, нашел о чем спросить! Не мог подождать, пока ему не скажут самую главную новость: что Али нет. А что, если он знал, зачем Алевтина сюда, в Москву, приехала? Вдруг она тоже звонила ему? А что, вполне может быть…

– Вам сколько ложек сахару?

– Одну. Понимаете, она приехала сюда по каким-то своим делам. И мы с Татьяной можем только предполагать, что она хотела походить по институтам, университетам, чтобы выбрать, куда бы она могла попытаться поступить. Денег-то у нее нет, это ясно, откуда им быть, но есть же в Москве такие институты, куда можно поступить и без денег? Можете ничего не говорить, я понимаю, что на этот вопрос ответить не так просто. Но Аля просто рвалась в Москву. Понимаете, у нее есть сестра, родная, ее зовут Маша. Маша была замужем за одним не бедным, прямо скажем, человеком, Владимиром Чагиным…

Иван Зубков основательно и в то же время сжато рассказал историю Маши, стараясь обойтись без собственных комментариев.

– Вот и получается, что Маша как бы предала ее, лишила ее возможности пристроиться в столице…

– А разве Маша обязана была пристраивать ее, как вы выражаетесь, в Москве? Вы так просто говорите о таких непростых вещах! Мало того что Алевтина собралась учиться в Москве (это еще понятно, у нас много вузов, здесь учится огромное количество россиян), так еще подавай ей бесплатно квартиру в Москве…

Борис Аникеев вдруг понял, что говорит о погибшей Неудачиной так, словно она жива: раскатала губу на Москву, не желая пошевелить и пальцем… Ему по роду деятельности приходилось сталкиваться с такими провинциальными штучками. Бездельницы, проститутки…

– Да, вы все правильно говорите. – Зубков, казалось, и не заметил допущенной следователем бестактности и даже поддержал его мысль: – Со стороны именно так все и может показаться. Но, с другой стороны, Чагин был очень богат, и все, кто знал его, почему-то решили для себя, что ему… ну, ничего не стоит позаботиться и о сестре жены. Вот так. Конечно, это заблуждение, теперь я понимаю… А ведь сначала мы все осудили Машу, решили, что она просто с жиру бесится. Ну откуда нам было знать, как ей живется с Чагиным, какие у них проблемы? Со стороны-то нам казалось, что они души друг в друге не чают. То, что Машка перебралась в Москву и хорошо там устроилась, было удобно всем нам, бедным, что называется, родственникам. Мы могли в любое время приехать в Москву по своим делам, остановиться у Машки и жить, сколько нам понадобится. Она всегда хорошо нас встречала, радовалась нашему приезду, доверяла нам квартиру, оставляла ключи… А когда нам нужны были деньги, мы просили у ее мужа, Володи. Понятное дело, он давал нам без процентов. Он был таким добрым, таким веселым… Мы все были уверены, что он поможет и Але. А тут вдруг этот португалец…

– Да, я все понял. Маша уехала, вышла замуж за португальца. А что стало с Алевтиной? Как она жила после отъезда сестры?

– Да как… Обычно жила…

– С кем жила? Где работала?

– Вообще-то она жила одна, но приходил к ней… один… а может, и не один… Она же молодая, выбирала… Аля работала на рынке, торговала дубленками.

– У нее свой бизнес?

– Нет, что вы! Она была продавцом. Зимой жаловалась, что ноги стынут, моя жена Татьяна отдала ей даже свои валенки, почти новые, и платок пуховый, чтобы поясницу обматывать. А летом дубленки – товар не ходовой, она перебивалась чем придется. Ее хозяйка думала только о своих интересах и, чтобы Але не платить, поставила туда в это лето свою племянницу с женским бельем… Вы понимаете, я же мужчина, многого не знаю, вот Татьяна, жена моя, она, может, побольше бы вам рассказала. Но в целом-то картина ясная – ни личной жизни у Али не было, ни работы настоящей. Говорю же, учиться она мечтала в Москве. Хотя, может, это были одни разговоры, потому что Татьяна, жена моя, была уверена, что Алевтина так рвется в Москву, чтобы мужа там себе найти.

– Виноградов Альберт Михайлович – это имя вам о чем-нибудь говорит? – вдруг спросил Аникеев.

– Виноградов? Нет, вроде бы нет… А кто это?

– Хозяин квартиры, где остановилась ваша племянница, на улице Краснодонской. Сейчас он проживает в Африке. В Африке, понимаете? Гм… Работает по контракту.

– Нет, у нас таких родственников или знакомых нет. Уж про Африку я бы запомнил… Нет, точно нет.

– Но не случайно же ваша племянница остановилась именно там.

– Может, ей кто адресок подкинул?

– Скорее всего. Но кто? И где? В Москве или там, у вас? Чувствую, Иван Петрович, мы вместе с вами поедем в ваш Саратов. Заодно помогу вам с оформлением траурного груза…

– Знаете, а ведь я позвонил Чагину, бывшему мужу Маши. Понятное дело, он меня сначала не узнал, да и как можно меня узнать по голосу, мы же всего несколько раз виделись… И знаете что? Он не пожелал со мной говорить. Отключил телефон, когда понял, с кем говорит. Спросил сначала, как там Маша, жива ли, здорова, а потом – все, отключился. А я звонил ему, чтобы помощи попросить. Подумал: не чужие же люди. Оказалось – чужие. Ну и ладно. Что бог ни делает, все к лучшему. А вы как полагаете?

Борис Аникеев улыбнулся про себя, вспомнив, как два дня тому назад к нему вернулась жена. С вещами-чемоданами. Бросилась ему на грудь, рыдала, говорила, что все это время обманывала его, что никогда не изменяла, все придумала, хотела, чтобы он приревновал, чтобы понял, каково это – потерять жену, что на самом деле она все вечера проводила с подружкой, помогала ей шить, подружка – портниха, шитьем зарабатывает себе на жизнь… Борис так обрадовался, так разволновался, что у него кровь носом пошла… А потом они вместе доедали замороженные вареники с вишней, долго говорили о том, что у него работа такая, что его нет дома, и Надя сказала, что постарается изменить свое отношение к этому, что она любит Бориса, не представляет, как бы жила без него, и что глупая была, когда решила попугать его своим уходом… Аникеев еще никогда не был так счастлив. Он посоветовал жене найти себе занятие помимо основной работы, к примеру танцы. Они уснули, обнявшись, как никогда в жизни. Засыпая, Борис подумал: что бог ни делает, все к лучшему…

И вот теперь, услышав эти слова, он вспомнил Надю, и в груди у него потеплело. Ему вдруг стало жаль мужичка с этой внезапно обрушившейся на него бедой и хлопотами. Он не шутил, когда говорил, что скорее всего они поедут в Саратов вместе. Он даже представил себе, как они едут вдвоем в теплом купе, попивают пивко, закусывая пирожками или бутербродами…

– Не понимаю, за что могли убить Алю? Жила себе спокойно, никого не трогала. Характер тяжелый, конечно, был, но у кого он простой? Раз – и нет человека… – бормотал Иван Петрович, уставившись в пол и держась за сердце. – Вот ведь не поймешь, как оно бьется, сердце-то… То медленно, то быстро, никакого порядка… А похороны?! Где столько денег взять? Может, у хозяйки ее спросить, Людмилы? Все-таки она работала у нее… И могилку выкопать, и место купить, и гроб, и поминки справить… Может, все же Машка сподобится, денег пришлет?

11

Наутро Дина с трудом разлепила веки, хотела поднять голову, но вдруг поняла, что голова неподъемная, тяжелая и горячая. Температура. Именно так она чувствует себя, когда заболевает. И как это ее угораздило заболеть далеко от дома, в заснеженном лесу, в прохладной и неуютной комнатке дома отдыха? Кто поможет ей встать на ноги? Кто даст чаю или молока? Купит аспирин? Вот в такие минуты, подумалось ей, человек и понимает, насколько он одинок. Это как раз то, чего она больше всего и боялась. Ее хрупкая, построенная на тонких стеклянных ножках, философия выживания в границах собственной квартиры разрушилась, впустив в душу страх, отчаяние… Где взять силы, чтобы позвать ту женщину, горничную, впустившую ее сюда вчера вечером, ту словоохотливую крестьянку из соседнего села, для которой болезнь одной из отдыхающих станет чем-то вроде развлечения в этой тихой и скучной обители пенсионеров?

Так не хотелось шевелиться… Дине казалось: стоит ей только сбросить с себя одеяло, как она сразу же заледенеет, покроется инеем, что распахнется окно и впустит в комнату морозный воздух, снег. Она встала с одеялом на плечах, дошла до двери, открыла ее и выглянула в коридор. Какая-то пожилая женщина шла с заварочным чайничком в руках. Дина попросила ее найти горничную по имени Татьяна, объяснила, что она заболела, что ей нужен аспирин…