Аркадий Карасик - NEXT-3: Дюбин снимает маску Страница 14

Машинально Дюбин достал из кармана свою посмертную маску, приложил ее к лицу. Собеседник побледнел, испуганно отшатнулся.

— Не бойся, это моя визитная карточка, — оскалился Дюбин. — Я ведь для всех, кроме тебя, мертвый...Чего молчишь?

Ессентуки нерешительно улыбнулся. Но ответил с достоинством, как и положено комерсанту высокого ранга.

— Я карабкался сюда не для того, чтобы рассказывать байки. Ты позвал — вот и банкуй. А я послушаю...

Логично. И — неправильно. Дюбин предпочитает больше молчать и слушать. Гарантия того, что не скажет лишнего, не откроется. Вдруг искривится поврежденная психика, понесет его не в ту сторону? Тогда — абзац, амба. Нет, не ему — подельнику. И он снова останется в одиночестве.

— Там за стояком валяется ящик. Принеси, присядь. А то мы с тобой, как в ментовской на допросе.

Чистюля брезгливо посмотрел на грязный, ломанный ящик, перевел взгляд на выглаженные брюки.

— Спасибо, постою.

Дюбин поднялся, прислонился к кирпичной кладке.

— Тогда я тоже постою. Если садиться — только вместе, — намекнул он на возможность париться на зоне. — Так будет справедливо.

Короткое молчание. Собеседники стоят лицом друг к другу. Как и тогда, в пивной, Дюбин продумывает каждое слово, каждую интонацию. Ессентуки настороженно ожидает продолжения разговора.

— Как поживает твой хозяин? — на первый взгляд вопрос задан равнодушно. Так спрашивают о погоде, модном костюме, семейных проблемах.

— Который хозяин? — недоумевающе спросил Ессентуки. На самом деле все понял. — У меня хозяев, как у дворовой сучки блох.

— Лавр.

— Вот ты о ком! Дался он тебе...

Очередная демонстрация зловещей маски, злобная гримаса. Похоже, для него кликуха Лаврикова нечто вроде отравленного питья. Или — быстродействующего слабительного.

— Еще как дался! Это как любовь. Только наоборот. Объяснить невозможно. Любовь и ненависть всегда вместе гуляют. Под ручку. Только не целуются... Хватит! Шутки-прибаутки окончены. Ожидаю ответа. Желательно, подробного. Не вздумай брать на понт — замочу!

И убьет же, подумал Ессентуки, делая шаг назад. В кармане у него не только зловещая маска — наверняка лежит снятая с предохранителя волына. Спокойно пристрелит и уйдет. Найдут убийцу или не найдут — для трупа, как выражаются одесситы, без разницы.

— Брехать не приучен, — с несвойственной ему бравадой похвалился Ессентуки. — Уволился я. По собственному. Как и все другие охранники. Сто лет назад ушел.

Дюбин впился в лицо собеседника немигающим взглядом. Тот почувствовал, как ослабли ноги, задрожали руки, закружилась голова, по спине потекли щекочащие струйки... Только не упасть... Только не упасть... Упадешь — не поднимешься... Вурдалак загрызет, выпьет кровь...

Он оперся на стену вентиляционной шахты. То ли помогло прикосновение к холодному кирпичу, то ли сработало внутреннее противодействие, но черная морока отступила.

Дюбин огорченно вздохнул и отвернулся. Дьявольский дар не сработал. Не захотел.

Сейчас свалившийся на него из преисподней прислужник Сатаны

вспомнит о шестерках, пасущих Лавра, ужаснулся Ессентуки. Черт дернул за язык проговориться о них!

Ничего страшного, попытался успокоиться он, скажу — послал пастухов из чистого любопытства. Проведать, как живет бывший босс, какие у него беды-несчастья, планы на будущее? Все же столько лет вместе, это в мусоропровод не выбросить.

Слава Богу, вурдалак либо забыл о телефонном разговоре, либо посчитал его не достойным внимания...

Нет, Дюбин никогда ничего не забывает — заботливо откладывает в бесовскую память самые мельчайшие детали. Чтобы потом выстроить свое поведение.

Значит, посчитал информацию не пригодной к употреблению.

— Лавр остался один? — покривился вурдалак. Не то его обрадовало горькое одиночество заклятого врага, не то — огорчило. — И как он без вас? Справляется?

— Живет обычно. Более-менее...

Почему он должен подставлять Лаврикова под эту нечисть? Что тот сделал плохого бывшему своему охраннику? Да, были недоразумения, разница в оценках окружающей действительности — как без них? Случалось, что хозяин, обозлившись, отпускал «слуге» затрещины, более похожие на дружеское похлопывание. Иногда награждал такой же полудружеской матерщиной.

Мелочи, не заслуживающие внимания... Но есть и более серьезное... Их с Лавром повязала кровь. Кровь Гамлета... Он с содроганием вспомнил дикий, нечеловеческий крик, когда грабли Санчо сошлись на шее приговоренного... Кто из троих ударил ножом? Какая разница! Возможно он. Или — Лавр. Только не Санчо — тот держал извивающуюся червяком жертву...

Разве стоит из-за этого отправлять Лавра на плаху? Именно, на плаху! Если судить по поведению Дюбина, тот не собирается обниматься-целоваться с отставным авторитетом. Вон как кривит свою покареженную физиономию, то и дело многозначительно прикладывает к ней зловещую маску.

Но отказываться нельзя, ни в коем случае нельзя! Бешеный маньяк страшней хладнокровного убийцы, если и не загрызет, то — пристрелит.

— Блаженствует сявка, говоришь? В прежнем дворце обитает?

— Давно продал. В избе крестьянской живет. На даче. А сейчас, кажется, в Москве купил квартиру...

Очередная демонстрация чертовой маски. Волчий оскал. Немигающий взгляд. Старается подавить волю? Не получится, сучий потрох!

Ессентуки прикоснулся к вентшахте, будто к талисману. В очередной раз помогло. Ноги не ослабли, голова не закружилась. Струйки пота — не в счет, от них не умирают.

— Оплеухи, которые отпускал Лавр, забылись или все еще помнишь? — заботливо, по отечески, спросил Дюбин.

— Ты, что, на моей уязвленности хочешь сыграть?

— Все на чем-то играют, — миролюбиво расфилосовствовался убийца. — Всеми двигают какие-то чувства. Страсть, жадность, ненависть, неуверенность... Интересно знать, что двигает тобой?

Кажется, вурдалак немного успокоился. Казнь либо отменяется, либо откладывается. Только не раздражать его, говорить спокойно и внушительно, не опровергать, но и не соглашаться. Короче, занять позицию боксера, прижатого к канатам. Закрыть перчатками голову и торс — пусть противник лупит по ним пока не устанет. Не дай Бог, войдет в неистовство — кранты.

— Да нет у меня к нему никаких чувств. Вот у тебя есть — аж дрожишь от ненависти. Все прошло, все миновало. Хотя и оплеух и оскорблений было предостаточно. Вы ведь, венценосные, отвешиваете удары, не глядя, не жалея... Последнюю, самую звонкую и, признаюсь, болезненную Лавр отвесил мне уже после увольнения... Только, хочу предупредить: я не киллер, на мокруху не пойду. Если хочешь, могу свести с нужными людишками. И не больше...

Дюбин пренебрежительно отмахнулся.

— Твои людишки мне без надобности. Я и сам могу на

раз-два-три. Приходилось отправлять кой-кого на адову сковороду. Но это было бы для господина Лаврикова слишком просто и слишком быстро.

— Зачем тогда звал?

Вопрос, мягко говоря, нескромный. И — опасный. Безумец, а в том, что перед ним психически больной человек — ни малейшего сомнения, может взбеситься. Дай Бог, отделаться грязным потоком матерщины, но он может пустить в ход кулаки и... волыну.

Дюбин отреагировал на редкость спокойно и миролюбиво.

— У меня совсем другие планы. Перетянуть все одеяло на себя.... Все лоскутки одеяла. Привязанности. Связи. Знакомства. Все, что составляет его поганую жизнь. Выбрать все это и потом — лишить. И полюбоваться, каков он на самом деле — это существо с благородной сединой и участливым взглядом.

Ессентуки понимающе ухмыльнулся. На самом деле он ничего не понял.

— Что-то новенькое в практике разборок. На мой взгляд — бессмысленное.

Безумец пренебрежительно отмахнулся. Как от нахально жужжащей мухи.

— Ты — никто, чтобы заикаться о смысле. Пустое место. Для тебя весь смысл — замочить и обобрать. Как обобрали меня. До конца недомоченного.

— Не по адресу базаришь, — осмелился возразить Ессентуки. — Я никого не обдирал...

Насмешливая гримаса вурдалака свидетельствует о его миролюбивых намерениях. Без рукоприкладства и демонстрации страшной маски.

— Наверно, не по адресу... Я заплачу очень хорошо, по высшей мерке. Для меня сейчас деньги — не цель, а средство. Средство исполнения приговора...

— И за что ты мне заплатишь?

Ессентуки был далеко не бессеребником, наоборот, его постоянно мучило нестерпимое желание заграбастать побольше. Не важно, как и когда. Главное — ощутить греющий душу шелест баксов, уложить их в тайник, время от времени навещать и любоваться. Гобсек в российском исполнении.

Дюбин опустился на ломанный шезлонг. Кивком велел собеседнику занять место на грязном ящике. Ессентуки не осмелился отказаться — сел, брезгливо подстелив газету.

— Мне нужно знать все. Где, когда и с кем общается, сколько времени сидит на толчке, любится с бабой. Мне нужны подробные сведения. Неофициальные справы. Скучная, но чистая, без крови, подсобная работа. Если за это возьмусь я, боюсь, не выдержу — сорвусь. Отвык . Признаюсь, боюсь раздражительности, неадекватных реакций. Приходится беречься.