Эйлет Уолдман - Игра вслепую Страница 14

– Вроде хорошо. Да, кстати. Ни за что не поверишь. Самое смешное, он хочет, чтобы я работала с ним.

Питер серьезно посмотрел на меня.

– А что тут смешного?

– Как что? Чтобы я работала частным детективом? Как Эркюль Пуаро? Или Корделия Грей? Или Мэтлок?

– Мне кажется, что совместные расследования с Элом не такая уж безумная идея. У тебя же талант, это ясно. Вспомни, как ты расследовала убийство Абигайль Хетэвей или дело Фрэйдл Финкельштейн. Почему бы не сделать дар профессией?

– Потому что у меня уже есть профессия. Ну, или была. Я не хочу другую. В любом случае мне положено сидеть дома и воспитывать детей, не забыл?

Он пожал плечами.

– Ты решила, что не сможешь работать федеральным защитником на полставки. Может, получится на полставки детективом.

– Ничего не получится. Что я буду делать? Сидеть в пустом гараже Эла и помогать чистить коллекцию оружия? Я лучше займусь чем-нибудь поинтереснее.

– Например?

– Например, автобаза или вечеринки.

– Кстати, о вечеринках, – сказал он. – Я начинаю работать, так что ты завтра ведешь Руби с Исааком на день рождения к Ари. У меня встреча с исполнительным продюсером.

Он достал из кармана приглашение. Зелено-коричневый пятнистый листок.

– Натуральный камуфляж, – произнесла я.

Такое бывает только в Лос-Анджелесе? Или дело в том, что родители Ари, одногруппника Руби, родом из Израиля, и считают само собой разумеющимся, что армия – часть жизни? В любом случае праздник напоминал сцену из кинофильма «Рэмбо» или «Пушки острова Наварон». Исаак был счастлив, как никогда.

Комнату для игр украшали коричневые и зеленые флажки. В качестве праздничных шапочек на детях красовались лихие зеленые береты. Пришел даже настоящий солдат, Джейкоб, дядя Ари, недавно демобилизованный из израильской армии и сразу приехал в Лос-Анджелес, работать в сети электронных магазинов своего брата. Он надел израильскую военную форму, все, как положено: и погоны, и ремень, туго затянутый на талии, и темно-красные армейские ботинки. На плече висел черный игрушечный пулемет «узи» (по крайней мере, надеюсь, что игрушечный). Темные кудри выбивались из-под берета, такого же бордового, как его полные губы. Ресницы у него были длиннее моих.

Дети помаршировали строем по гостиной, затем устроили битву на водяных пистолетах во дворе за домом. Я смотрела только на дядю-солдата, стараясь не облизываться. Почему мне так нравятся люди в форме? Хотя я терпеть не могу оружие и парады, но есть что-то странно притягательное в симпатичной попке, обтянутой зелеными военными штанами.

Меня сильно воодушевлял солдат, но при этом оружие вызывало отвращение.

Слава богу, там была Стэйси.

Ее сын Зак постарше именинника, но так как он учился в одной школе с сестрой Ари, его тоже пригласили. Мы мирно беседовали на кухне.

– Ты представляешь? – спросила я.

Она закатила глаза и отбросила назад свои густые светлые волосы. Стэйси – из тех женщин, которые рождены, чтобы вызывать зависть. Она прекрасно выглядит, но не скрывает, что ее красота не столько от природы, сколько результат долгих усилий и немалых финансовых затрат. У нее всегда модная стрижка с элементами классики, и я не видела ее без макияжа после окончания колледжа. Ее жизнь тоже кажется безупречной. У нее красавец-муж, сын – математический гений, сама она – восходящая звезда Всемирных Талантов-Художников, самого большого агентства дарований в Голливуде. К сожалению, Стэйси вынуждена тратить силы не только на свою внешность, но и на поддержание образа идеальной семьи из-за постоянных измен мужа. Они с Энди много лет пытались развестись, ходили по психологам, а все потому, что она зарабатывает больше мужа, и по какой-то странной причине этот факт порождает в нем желание покупать дорогие машины и еще более дорогих женщин.

– Я просто не понимаю, честное слово. Почему мальчишки обожают оружие и солдат? – сказала я, понизив голос.

– Не знаю. Может, потому что их родители такие же, – ответила Стэйси.

– Такие же? Думаешь, у этих людей на самом деле есть оружие? – Я обвела рукой собравшихся голливудских и почти голливудских родителей. Казалось, будто все женщины подражают Стэйси, а мужчины довольны собой, потому что их доходы соответствуют их желаниям.

– Ты удивишься, – сказала моя подруга.

– И что, теперь мне спрашивать, есть ли оружие в доме, в который я отправляю поиграть Исаака и Руби?

– Мысль хорошая. Но ведь Руби сто раз была у меня дома, и тебя это не беспокоило.

У меня отвисла челюсть.

– У тебя есть пистолет?

Она кивнула:

– Маленький. Он у меня появился в прошлом году, после возвращения Энди.

– Серьезно? Почему?

– Помнишь его прошлогоднюю пассию?

– Разве их упомнишь?

Стэйси поморщилась:

– Да знаю я, знаю. Но эта была самая психованная. Когда он с ней порвал, она принялась названивать с утра до ночи. Мы сменили номер телефона, тогда она стала звонить мне на работу. Я так и видела сцену из «Рокового влечения», помнишь, там, где Гленн Клоуз сварила заживо кролика в кастрюле? Вот я и подготовилась на случай, если эта психичка явится за хомячком Зака.

Я что, единственный невооруженный человек в Лос-Анджелесе?

Гвоздем программы – клянусь, я не выдумываю – был полуметровый глиняный горшок с подарками в форме пистолета, дети радостно лупили по нему, а сияющие родители Ари снимали праздник на камеру, не упуская ни минуты. Дети дубасили горшок с полчаса, затем подошел Джейкоб, разбил горшок одним ударом автомата, и на головы детворе хлынул дождь пластмассовых солдатиков, водяных пистолетов, завернутых в фольгу шоколадных патронов. Бог знает, где они раздобыли конфетные пули.

После торта и мороженого я забрала моих и посадила в машину.

– Пистолетный праздник, – объявил Исаак, вне себя от восторга и счастья.

– Да. Вам понравилось? – спросила я у них.

– Мне нет, – преданно ответила Руби. – Мы не любим пистолеты, да, мама?

– Не любим.

– А я люблю, – сказал Исаак. – Я люблю пистолеты. Очень. И мне понравилось. Хочу так же дома, ладно?

– Только через мой труп, – я вспомнила Бобби Капа и то, что с ним сделало оружие.

– Нет! – завопил Исаак.

– Что случилось, солнышко? – спросила я, наклонившись к сыну, которого уже пристегнула к детскому сиденью.

Он обнял меня своими пухлыми ручками и крепко поцеловал в щеку.

– Не хочу твой труп.

Я тоже поцеловала его.

– Так просто говорят, зайка. Со мной все в порядке. Это просто значит, что я не хочу праздника с оружием.

– Почему? – заныл он.

– Я говорила тебе тысячу раз, детка. Оружие – плохое, оно убивает людей.

– Настоящее плохое. Оно убивает. А игрушечное – понарошку. Оно не по правде убивает.

Я удивилась. Неужели такой малыш понимает, что понарошку, а что – нет?

– Убивать плохо даже понарошку, Исаак.

Он выпятил нижнюю губу, глаза наполнились слезами.

– Я плохой мальчик? – прошептал он.

– Нет, конечно, нет! – я расцеловала его. – Ты очень хороший мальчик. Ты самый лучший мальчик.

– Мама! – вмешалась Руби.

– Что, детка?

– Ну, ты всегда говоришь Исааку, что оружие плохое. Вот Исаак и думает, что он плохой. Он ведь так сильно любит что-то плохое.

У меня глаза на лоб полезли. Я спросила:

– Это правда, Исаак? Ты думаешь, что ты плохой мальчик, потому что любишь оружие, а я говорю, что оно плохое?

Он разревелся и крепко прижался ко мне.

10

Вечером я наконец-то занялась чтением писем, которые пришли Бобби после смерти. Было несколько сообщений от клиентов, очевидно, написанных до его гибели, остальные от сетевых знакомых, которые не знали, что он умер. Были сообщения от группы поддержки усыновленных детей. Куча спама – ненужные письма от брокеров по ипотекам, порнографических сайтов и прочая ерунда. Но больше всего писем пришло от Кэндис.

Вначале она жаловалась на то, что Бобби не отвечает. Видимо, он долго ей не писал. Кэндис умоляла его «не разрывать связующую их нить». Другие сообщения были насчет письма, которое Бобби отправил своей матери. Кэндис убеждала его не обращать внимания на молчание этой женщины и связаться с ней. Судя по ворчливому тону письма, она уже не в первый раз давала такой совет, а однажды пригрозила, что сама «поедет туда» к этой женщине. После этих слов стояла символическая улыбка;), так что вряд ли она говорила всерьез. Хотя ее угроза не показалась мне такой уж пустой.

В следующем письме Кэндис извинялась за «разглагольствование» и просила Бобби позвонить или зайти в кафе. Затем последовала череда коротких сообщений. В нескольких она умоляла позвонить и вновь извинялась, что «была такой настырной». В конце концов она рассердилась и назвала его жестоким эгоистом, так как он не позволил ей быть рядом в «самый важный момент твоей жизни – кульминации всего твоего существования».