Неизвестен Автор - Убийство в Долине царей Страница 14

Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге стоял мужчина.

- Я - Терентьевич, - объявил он.

- Хоть Петрович, - ответил я.

- Нет, я все-таки Терентьевич.

- Вы мне не интересны.

- Но я хочу объясниться.

- Вы уже объяснились пару дней назад.

- Это не совсем то, что я хотел сказать.

- Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, смирился я. - Котлеты есть будете?

- Нет, спасибо.

- Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от "Демьяновой ухи"?

- Хорошо, - согласился он. - Покушаю. Немного.

Мы сели за стол.

- Выпьете? - спросил я, хотя знал, что в доме нет ни капли.

- Не пью.

Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил. Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что обходится аборигенам растаскивание России - банановой республики мирового сообщества в недалеком будущем.

- Я люблю Марину, - сказал он, расправившись с котлетой. Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.

"Мне вас жаль", - хотел сказать я, но передумал.

Вместо этого я сказал:

- Любовь - святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее кулаками. Причем чужими.

- Мне очень неприятно, - извинился он. - Я поступил необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится, что она мне изменяет.

- А она приносила вам обет верности?

- Я могу только об этом мечтать.

- Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?

Он замолчал и надолго.

- Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня, чтобы уехать из России, - предложил я.

- Я уже давно никого не убивал, - ответил он.

- Зачем же вы пришли?

- Кажется, вы ничего не поняли, - сказал он. - Я пришел извиниться.

- И все?!

- Все, - ответил он и хлопнул входной дверью.

Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел избавиться моими руками? Пока у меня один ответ - от всех сразу...

Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и спросил в лоб:

- Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?

- Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь благовидным предлогом.

- Ну а вы?

- Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть подозрительно. Да и договор подписан.

- А какая причина?

- Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.

- Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо, чтобы я до всего докапывался сам.

Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич. По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.

- Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер. Надо побеседовать с его вдовой.

- Разве она уже приехала?

- Разве вы не знаете?

- ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать бывшей матери...

Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит, в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше. Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке? Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...

Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б не сосед по столику - мелкая корреспондентская проститутка, умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных столиков не было.

- Что пишешь? - спросил я от скуки.

- Моссовет только что обязал все фирмы и организации платить за использование в названии слова "Москва". Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не пахнет, одна лимита, начиная с мэра.

- Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от постановлений и скупердяйничать.

- Отличная концовка! И в заголовок: "Америка платит по нашим счетам!" - обрадовался он. - С меня бутылка пива.

- Я сегодня не пью, не в форме.

- Ты что, милиционер, что ли? - попытался он сострить.

- Вроде того.

Тут, наконец, появилась Размахаева. Под руку она вела Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.

- Зачем вы его привели? - спросил я Размахаеву.

- Он вроде моего адвоката.

- Хорош адвокат, - решил я. - Только для чего он вообще нужен?

- Сначала пить будем или сразу допрос почнем? - влез Кашлин, плюхаясь на свободный стул.

- Пить будем второго апреля, - сказал я. - Но по разным причинам.

- А этот ушастый что пишет? Протокол? - спросил Кашлин, показывая на корреспондента за столиком.

- Он пишет про Моссовет, - объяснил я.

- Уже не про него, - влез словоохотливый щелкопер. Вчера конгресс Соединенных штатов разрешил гомосексуалистам служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.

- Ну-ка вслух, я послушаю, - приказал Кашлин.

Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему "творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:

- Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из учебников известно, что педерасты распространяются как плесень. Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под голубым знаменем, - решил он. - Берите чистый лист и записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую газетку "Московский педерастец":

Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция "Буря в пустыне. Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще не валялся, но это неважно. Во время песчаной бури иракский летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе. Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта, известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент, не глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с мимолетного взгляда, именно о таком "друге" он и мечтал в юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв радиста за талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом, задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным главнокомандующим, который получил свой пост за то, что оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением последних они из милых дам в портянках превратились в сущих мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать; во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто не приставал, а им очень хочется даже без материального вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления соратников. Наконец, песчаная буря затихает, внезапная атака иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну "голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...