Ксавье Монтепен - Лучше умереть! Страница 14

— Разумеется.

— Только не пишите: письмо будет идти слишком долго. Пошлите телеграмму.

— Я так и сделаю, как только наступит утро.

— Хорошо.

Окровавленное тело господина Лабру положили в уголке сарая, подстелив под него соломы. Сверху укрыли шерстяным одеялом. Комиссар поспешно написал пару строк прокурору округа Сена и послал как раз подоспевшего секретаря в Париж, во Дворец правосудия; затем начал предварительное расследование, результаты которого ему предстояло передать следователю.

Люди, опоздавшие из-за удаленности завода от населенных мест, не смогли ничего сделать. Все, кроме конюшни и сараев, сгорело дотла. Они стояли толпой, смотрели на эти груды обломков и рассуждали об исчезновении Жанны Фортье. Все дружно ее обвиняли. В том, что она виновна, не сомневался никто.

Гроза прекратилась. Раскаты грома смолкли. Но ветер все еще свирепствовал, разгоняя последние тучи; небо на востоке приобрело сероватый оттенок, возвещая приближение нового дня. Жанна — обезумевшая, насмерть перепуганная — бежала, прижимая к себе ребенка.

Уже около часа бежала она вот так — не разбирая дороги, сама не зная, куда. А потом — измученная, задыхающаяся, не чувствуя под собой ног, — рухнула на поросший травой склон какой-то придорожной канавы. И только тогда опасливо глянула назад и увидела лишь красное зарево на горизонте.

Лежавший у нее на коленях Жорж, которого она все еще прижимала к груди, пошевелился. Жанна вздрогнула и стала осыпать его поцелуями, нашептывая ему на ушко:

— Жорж… милый мой… дорогой мой…

Ребенок открыл глаза.

— Мне холодно, мамочка… — сказал малыш: одежда его насквозь промокла под дождем.

— Тебе холодно, милый… Ну что ж! Тогда нужно немножко потопать ножками, чтобы согреться.

Она поставила Жоржа на ноги и поднялась сама. Перед ними светлой лентой среди темного поля лежала какая-то большая дорога.

«Куда же мне пойти? — размышляла в отчаянии несчастная мать. — Что делать? Что же со мной будет? Я убежала. Почему? Испугалась? Чего? Разве меня и в самом деле могли обвинить? Неужели мне действительно не поверили бы?»

Дрожь пробежала по ее телу. Она вспомнила слова Жака. Этот негодяй сказал: «Я подстроил все так, что улики теперь против тебя!»

— Да, — прошептала она, — он был прав: найдут бутылки из-под керосина и обвинят меня. И вспомнят те сказанные мной сгоряча слова, а они звучат так, словно я угрожала господину Лабру. Эти слова станут мне приговором. Я пропала! Нужно бежать, бежать еще дальше.

И она потянула за собой Жоржа.

— Моя лошадка! — закричал ребенок, оставивший игрушку на земле.

Жанна подняла лошадку и, держа сына за руку, снова двинулась вперед. Мало-помалу начало светать. Из-за горизонта показалось солнце — оно радостно сверкало, словно желая утешить землю за пережитую грозовую ночь. Влажными глазами Жанна смотрела куда-то вдаль — на бесконечную, омытую дождем дорогу. Внезапно она остановилась. Дорога шла через рощицу; на повороте ведущей оттуда тропинки возникли какие-то фигуры: два жандарма на лошадях, а между ними — женщина в лохмотьях со связанными руками. Жанну передернуло от одного вида полицейской формы. Она, казалось, ясно увидела себя — невиновную, — в наручниках шагающую между ними вот так же, словно настоящая воровка и поджигательница. Она схватила Жоржа на руки, ринулась в рощицу, забежала подальше и для пущей надежности опустилась на корточки, затаившись среди мокрой травы. Жорж, естественно, ничего не понимал и хотел было что-то сказать. Мать испуганно зажала ему рот. Жандармы ничего не заметили и вскоре исчезли из виду вместе со своей добычей.

Жанна подождала некоторое время. Ее неотступно терзали одни и те же мысли — мучительные и ужасные. И вдруг ее отчаяние прорвалось наружу.

— Но я же ни в чем не виновата! — произнесла она чуть ли не во весь голос, сама того не осознавая. — Это он, подлец, совершил все эти преступления, а я скрываюсь… и обвинят во всем меня! Ни в чем не виноватую!…

Она умолкла на мгновение, потом, вся дрожа, опять заговорила:

— Да… но только в помыслах… но не на деле. На заводе я работала сторожем. Несмотря ни на что, я должна была оставаться там и скорее умереть на своем посту, нежели сбежать. Как это до меня раньше-то не дошло? Ведь я, как и этот негодяй Жак, была в кабинете, когда кассир отчитывался перед хозяином незадолго до его отъезда. Как же я сразу не сообразила, что «почти две тысячи франков», упомянутые в письме, — та самая сумма, что лежит в кассе? И почему я не вцепилась в него, крича: «Вот кто во всем виноват!»? Он убил бы меня… Ну и что же? Лучше сто раз умереть, чем попасть под такие чудовищные обвинения, не имея ни малейшего шанса быть оправданной!

Монолог Жанны был прерван Жоржем.

— Мамочка, — сказал малыш, — я есть хочу.

Несчастную мать это ранило в самое сердце. Ее сын голоден! Она поспешно сунула руку в карман, надеясь, что там лежит кошелек, в котором оставалось франков двадцать. Напрасные надежды! Кошелек остался в привратницкой. В кармане она нашла лишь шесть су. Малыш повторил:

— Мамочка, я есть хочу…

— Нам еще нужно идти, милый… — ответила госпожа Фортье. Сердце у нее горестно сжалось, в голосе звучали слезы. — Мы обязательно скоро придем в какую-нибудь деревню, и я куплю тебе хлеба и шоколадку…

— Я устал, мамочка… я не могу больше идти.

— Тогда я понесу тебя, милый.

И, взяв Жоржа на руки, Жанна вернулась на дорогу. Так — из последних сил, задыхаясь, — она шла вперед еще час. Потом увидела дома: это была какая-то деревня. Она пошла быстрее. Шагов за сто до первого дома остановилась, чувствуя, что силы оставляют ее, поставила ребенка на ноги: удержать его в онемевших руках она уже не могла.

— Попытайся, дорогой, пройти еще немножко… — сказала она.

Жорж попытался. Натруженные ноги не слушались.

— Подождешь меня здесь, милый? А я схожу куплю тебе чего-нибудь на завтрак… Не испугаешься в лесу?

— Нет, мамочка.

Он лег на покрытую листьями землю, прижимая к груди свою картонную лошадку.

«Сейчас заснет, — подумала Жанна. — Так будет лучше… И не заметит, кроха моя, что меня нет. К тому же я скоро вернусь…»

Жорж уже спал. Госпожа Фортье поспешно — насколько позволяли подгибавшиеся ноги — направилась к деревне. Через каких-нибудь четверть часа она вошла в нее.

Час был ранний, тем не менее лавки уже открывались. Жанну разглядывали с явным любопытством, что ее смутило и встревожило. Она вошла в бакалейную лавку и попросила шоколадку за десять сантимов. Потом зашла к булочнику, где на четыре су купила хлеба. В кармане у нее теперь было пусто.

Прижимая свои скромные покупки, провожаемая любопытными взглядами, она уже знакомой дорогой отправилась назад, в лес. Когда она вернулась, маленький Жорж лежал все так же. Он крепко спал. Жанна села возле него и предалась самым мрачным размышлениям. Мало-помалу усталость взяла верх, она почувствовала, что засыпает, и, распростершись на мягкой земле, тоже закрыла глаза.

Дурные новости, как известно, распространяются чуть ли не со скоростью электрического разряда. События минувшей ночи — пожар на заводе в Альфорвилле, исчезновение Жанны Фортье, прискорбная кончина господина Лабру, павшего от руки убийцы, героическая смерть Жака Гаро, ставшего жертвой собственной преданности делу, — вскоре стали известны всей округе. Госпожа Франсуа, бакалейщица из Альфорвилля, в лавке которой Жанна обычно делала покупки, всем, кому не лень слушать, рассказывала, что «госпожа Фортье, заводская привратница», покупала у нее керосин, «чтобы поджечь завод». Одна из альфорвилльских кумушек, услышав эти россказни, сказала:

— А знаете? Ведь сам прокурор только что приехал на место преступления…

— И что с того?

— Как это что! Вы должны пойти к нему и дать показания. Они же страшно важные.

— Гм! — произнесла в ответ бакалейщица. — Все это меня не касается. Если кому-то интересно, что я что-то знаю, пусть сам приходит сюда и расспрашивает.

Подобным разговором конца и краю не было.

Получив сообщение комиссара полиции, прокурор тотчас отдал необходимые распоряжения и незамедлительно отправился в Альфорвилль в сопровождении следователя, начальника полиции, врача и двух полицейских. Как только они приехали, комиссар ввел их в курс дела. Кассир Рику, рассыльный Давид, кучер и кое-кто из рабочих были вызваны на допрос. Из их ответов явствовало, что, по всей вероятности — и даже почти наверняка, — во всем виновата Жанна Фортье, и только она одна. Всплывшие наружу факты почти бесспорно доказывали ее вину, а бегство лишь усугубляло столь серьезные улики.

После допроса у прокурора кассир Рику поспешил в Шарантон. Оттуда он отправил телеграмму в Сен-Жерве сестре господина Лабру, госпоже Бертэн. Хотя текст и был предельно краток, тем не менее из него становилось ясно, что сына фабриканта, маленького Люсьена, постигло страшное несчастье.