Галина Романова - Мужей много не бывает Страница 15

– Не иначе у вас избыток желчи, печень пошаливает, – обрадованно подхватил он, радуясь тому, что я подняла брошенную мне перчатку.

– То есть?

– Страдаете язвенной болезнью пищеварительной системы или непроходимостью желчных путей, – сладко выдал он мне, постукивая пальцами о стенку лифта, о которую он оперся правой рукой, вызывающе отставив ногу в сторону.

– А вы, видимо, проктолог? – вернула я ему приторную ухмылку.

– Почему вы так решили? – Казалось, он удивился вполне искренне, даже не заподозрив подвоха.

– Только человек, всю жизнь копающийся в дерьме, способен обделать им женщину в одно мгновение и как раз в тот самый момент, когда она этого меньше всего ожидает...

Он жевал губами дольше обычного, награждая меня взглядами, которым тамбовский волк не позавидовал бы. Наконец взгляд его сместился чуть ниже, и, завидев в моей руке больничную карточку, он обрадованно воскликнул:

– Нет, я не проктолог, уважаемая. Я – кардиолог. Вы что же, в моем отделении изволите проходить лечение?

Ага, вот и он, доброжелатель, не захотевший оставить меня в неведении о характере болезни моего покойного супруга, – Кротов Николай Филиппович. Что же, теперь я могла поклясться, что знаю подоплеку его порыва...

Николай Филиппович между тем, не особенно церемонясь, протянул вперед руку и выхватил у меня карточку. Полистал ее, остановив пристальное внимание на анкетных данных. И, скорбно поджав губы, с плохо скрытым трагизмом в голосе изрек:

– Что же, мне стоило раньше догадаться, с кем меня свела судьба... Вы та самая особа, что спровадила своего бедного мужа на тот свет...

Закончить свою речь он не успел, потому как я заткнула ему рот звучной пощечиной. Как не успел выдать мне и вопль возмущения в ответ на мой вопиющий поступок. Дверцы лифта вдруг словно по волшебству распахнулись, и я, оттолкнув этого маразматика, умчалась прочь...

Больше я его никогда с тех пор не видела. Но, услышав голос, узнала мгновенно. Это был неповторимый голос, напоминающий скрежет по стеклу железа или скорее газетного шелеста в полнейшей тишине. Вас это не раздражает? А меня так вот очень даже. Стоит ли объяснять, как я обрадовалась этой встрече? Думаю, нет. Поэтому я сочла за благо встать, столкнуть его со своего матраса и, проигнорировав вопль возмущения (что-то там по поводу имущества пансионата, принадлежащего всем отдыхающим), убрала матрас в привычное место.

Затем, с тем же спокойным видом, я подобрала свою сумочку и медленно двинулась в направлении нашего коттеджа. Отчего-то в душе моей не было уверенности, что Кротов не последует за мной. Так и случилось. Он догнал меня уже у столовой и, подхватив под локоток, галантно (!) произнес:

– Я был последней свиньей! Искренне раскаиваюсь. Позволите угостить вас стаканчиком вина?

– Здесь не продают спиртное, – все, что накопала я для ответа.

– Ошибаетесь, златокудрая красавица. С тех пор, как вы покинули столовую, здесь многое изменилось...

Боже правый! Что за старик Хоттабыч посетил нашу обитель, пока я кропала свои бессмертные записки?!

Полки с соками и минералкой самым невероятным образом исчезли, явив нашему вниманию богатейший ассортимент спиртных и горячительных напитков. Тут вам и пиво, и ликеры, и сухачи всех мастей и окрасов, а уж водкой можно было смело заполнить половину нашего озера.

– Что здесь произошло?! – уставилась я широко раскрытыми глазами на продавщицу, как две капли воды похожую на нашу директрису: вставные фарфоровые зубы, обвислый зад и отсутствие талии.

– Вам не нравится? – угостила она меня улыбкой из арсенала «Отвали, не мешай людям».

– Да нет... Просто Вера Ивановна так много говорила о сухом законе, что я уже начала вздрагивать при упоминании о спиртном.

– А, у нас так всегда. Сначала сухой закон, а во второй половине заезда – полный расслабон. Тут иногда такое бывало под конец, что хоть кино снимай, – вдруг ни с того ни с сего разоткровенничалась неприветливая поначалу продавщица. – Кто сходится, кто разводится. Кто морду бьет друг другу. А однажды вообще умора, один обманутый застал свою супругу в постели с ее лучшей подругой.

– Короче, то, что копилось пару недель в каждом, вдруг с отчаянным шипением начало вырываться наружу вместе с винными парами, – пробормотала я, оглядывая полки с коньячными бутылками.

– Порок – это вещь, неподвластная пониманию, дорогая, – шмелем прожужжал мне на ухо Николай Филиппович, все еще держа меня под локоток. – Это то...

Я не стала ждать, пока он выдаст мне что-нибудь эпохальное, и закончила за него мысль, недобро блеснув глазами в его сторону:

– Порок – это извращение... Это когда все переворачивается с ног на голову, и самое главное – вам это нравится.

– Да?! – Он принялся удивленно вращать шеей, попутно весьма комично шевеля кустистыми бровями. – Вы на самом деле так думаете?

– А вы иначе? – Я отстранилась от него и смерила насмешливым взглядом с головы до ног. – Не поверю никогда! Уж кому, как не вам, кто постоянно держит пальцы на пульсирующих кровеносных сосудах, знать о том, что движет нашими душами?! Что помогает нашим сердцам стучать...

– Весьма интересное утверждение. А вы... вы способны предаться пороку?!

По-моему, он даже судорожно сглотнул. Откуда, спрашивается, такая вожделенная заинтересованность? Что ему до темных сторон моей души? Зачем ему знать, способна я или нет предаваться пороку?

– Что будем пить? – оставила я его вопрос без ответа и ткнула пальцем в сторону маленькой коньячной бутылочки. – Хочу коньяка.

Мы долго препирались с ним, выбирая марку, но в конце концов я уступила, не желая выслушивать нудные нотации сторонника пренебрежительного отношения к женщинам по поводу их некомпетентности в том, что касается крепких напитков.

– Куда пойдем? – Николай Филиппович растерянно крутил головой, оглядываясь по сторонам (он вообще очень активно вращал шеей, может быть, боялся возрастного шейного остеохондроза, а может, еще почему). Руки его были заняты пакетами с фруктами и сыром.

Думала я недолго.

– Идемте к озеру. Там нам никто не помешает. Пойдемте прямо здесь...

Очередная ошибка, одна из многих, впрочем. Я словно специально совершала их, слепо следуя дьявольской указке. Тот путь, которым мы пошли, пролегал вдоль беговой дорожки. Затем нужно было свернуть между деревьями, пройти немного по траве и, преодолев небольшой овраг, выбраться к воде прямо против того места, где обычно загорала Дашка.

Неудобно, скажете вы. Да, но короче метров на триста. Знала бы я, что увижу, выныривая своей бестолковой головой из-за кромки оврага, я бы сделала крюк километров в пять, не побоявшись сбить ноги или свалиться замертво от усталости.

Но я не знала. Я шла рядом с Кротовым, упражняясь в остроумии. Благодарила его, когда он галантно поддерживал меня в особо опасных местах нашего перехода. Карабкалась по склонам оврага, который оказался на редкость крутым. И ведать не ведала, что первым предметом, который я там увижу, будет голая, методично движущаяся задница моего Незнамова.

– Милая моя, девочка моя, – не снижая голоса, вещал мой сладкоречивый супруг. – Какая ты славная, милая... О-о-о, еще!!! Да, так, так!!!

Кротов, чуть отставший от меня, едва не лишился сознания, увидев все это паскудство, имеющее благозвучное интеллигентное определение – адюльтер. Он потянул меня за руку назад в овраг, но я резко выдернула руку, злобно цыкнув на него:

– Отвали!!!

– Детка! – громче застонал Семен, видимо, приближаясь к кульминации. – Я люблю тебя!!! Я обожаю тебя!!! О-о-о, родная...

Тут уж я не выдержала и, шлепнувшись на задницу, съехала вниз по склону. Шум листвы над моей головой и оживленная перекличка птиц в зарослях кустарника скрыли от посторонних ушей мой протяжный сдавленный стон, который я, как ни пыталась, сдержать в себе не смогла. Время на минуту замерло, а затем и совсем остановилось, во всяком случае для меня. Когда убрались те двое, решившие совмещать бег трусцой с подобными процедурами на траве, для нас с моим спутником осталось загадкой. Мы так просидели на дне этого оврага достаточно долго. Причем Кротов проявил себя истинным джентльменом. Он не стал задавать мне лишних вопросов. Не полез с утешениями, которые были нужны мне в данный момент, как рыбе зонтик. Николай Филиппович, старательно избегая смотреть мне в лицо, деловито расстелил на траве два бумажных полотенца. Выложил горкой фрукты. Настрогал маленьким складным ножичком целую пластиковую тарелочку сыра. На другую нарезал лимоны, присыпав их сахарной пудрой (скажите пожалуйста, какая предусмотрительность!). Затем вытащил два пластмассовых стаканчика и, открутив пробку на бутылке, с наслаждением втянул в себя аромат.

– Какой букет, Виолетта! Вы только вдохните этот аромат!

– Налейте, – приказала я, почти не разжимая губ.

Он беспрекословно подчинился, словно и не являлся в моем представлении самым отъявленным скептиком и женоненавистником в одном лице. Накатил под самый верх сияющей жидкости и с тенью сурового сочувствия в очах протянул стаканчик мне.