Марина Серова - VIP-персона для грязных дел Страница 15

— Но он же сломан, — возразила я. — Его разве можно продать без ножки?

— Я не собираюсь продавать его без ножки. Ножку уже делают. Немного усердия — и комод будет как новый, — отчитал меня Дмитрий Иванович за невежество. — Вы видите в моих вещах лишь хлам и не можете себе представить их после реставрации. Вам нравится стул, на котором вы сидите? Ренессанс, Ломбардия, шестнадцатый век, красное дерево. Он был в ужасном состоянии, когда я его нашел. А теперь посмотрите! Что за чудо!

— Мне кажется, он слишком массивный, с места не сдвинешь, — буркнула я специально, чтобы досадить старику. Дмитрий Иванович только презрительно фыркнул. Я для него была невеждой, человеком, не разбиравшимся в элементарных вещах.

— А персидский ковер вам понравился, что на стене в гостинной?

— Это который мне мешает в комнату заходить? — переспросила я.

— Да, да, именно он. Биджер, середины девятнадцатого века.

— Ну я бы не отказалась иметь такой в гостинной, — призналась я. — Яркий, красивый рисунок, цвета там всякие, завитушки, листья.

— Вот видите, даже вам не чуждо прекрасное, — обрадовался старик. — Вы заметили, сколько там оттенков, цвета от темно-синего до светло-голубого, от бледно-розового до кирпично-красного, пять оттенков зеленого, коричневой, белый, желтый.

— Так вы дадите мне подсвечник вместо иконы? — строго спросила я.

— Нет, не дам, — отрезал Дмитрий Иванович, сурово разглядывая меня поверх очков. — Как вы не поймете, перегородчатая эмаль — вещь уникальная, легко узнаваемая и практически не подделывается. А подсвечник, при определенной сноровке и знаниях легко подделать.

— Хорошо, убедил, — сдалась я, — давайте свою бумажку.

Под его диктовку я быстро написала расписку о получении иконы, поставила внизу подпись и дату.

— Отличненько, хе-хе, — мерзко захихикал антиквар, пряча расписку в выдвижной ящик секретера.

Я тоже улыбнулась, думая, какой будет сюрприз антиквару, когда он узнает, что у меня за душой ни гроша. Взыскивать компенсацию будет не с чего. Большие гонорары за работу я не копила, а тратила на развлечения, отдых. Я жила в квартире тети, но единоличной хозяйкой являлась она. Я же по новому Жилищному кодексу могла быть выписана ею из квартиры в любой момент, как только возникнет угроза претензий ко мне со стороны кредиторов в лице, например, Дмитрия Ивановича.

— Когда встретитесь с ними, то скажете, что родом из Грузии и икону вам оставила бабушка, — напутствовал меня антиквар. — Через знакомых вы вышли на меня. Я вам предложил за икону пятьсот долларов, но вы решили подумать. Неделю назад вы сходили в краеведческий музей и поговорили с искусствоведом Тамарой Иосифовной Бромель. Она вам посоветовала обратиться к ним, написала адрес и телефон. Ясно?

— Ясно, — ответила я с сомнением. — А что, если они позвонят этой Тамаре Иосифовне и спросят, была ли я у нее или нет и давала ли она мне их адреса?

— Не спросят, — уверенно заявил антиквар, осторожно касаясь пинцетом кусочков фланели на иконе. — По-моему, лак разбух, — пробормотал он, приглядываясь, стал отдирать осторожно кусочки материи и складывать их на тарелку.

— Почему не спросят? — не унималась я. Всякие туманные намеки меня не устраивали.

— Потому, что позавчера Бромель скоропостижно скончалась от сердечного приступа, — ответил Дмитрий Иванович, помешивая в стакане ложечкой вязкую жидкость, напоминающую подсолнечное масло.

— Вот как, — протянула я, вынимая из портсигара сигарету, — это очень удобно для нас, не так ли?

— Курить здесь не надо, — предостерег меня антиквар, указывая на бутыль со спиртом. — Видите, у меня повсюду расставлены горючие материалы, в воздухе пары. Идите на кухню.

— Хорошо, — кивнула я, поднимаясь, — можно последний вопрос?

Дмитрий Иванович кивнул, а я, указав на странный ржавый шестигранный стержень, полый внутри, с отверстием на одной из граней и каким-то крючком у противоположного конца, спросила:

— Вот это тоже ценная вещь?

— Это вообще бесценная, — воскликнул Дмитрий Иванович, сияя глазами. — Кованая железная ручная кулеврина, с приспособлением для насадки, начало пятнадцатого века. Бывает, попадаются развороченные взрывом при сражении, но они не менее ценные, чем неповрежденные. Посмотрите, на ней отчетливо видны следы ковки.

— Я так и думала, — пробормотала я, бросившись к двери. Лекции антиквара начинали сводить меня с ума.

На кухне нестерпимо воняло чесноком и рыбой. Валерия Евгеньевна кипятила какую-то сероватую жидкость в маленькой кастрюльке.

— Что это, суп? — спросила я, заглядывая домработнице через плечо. Она, как всегда, истошно вскрикнула, а затем стала обвинять меня в доведении ее до инфаркта. В кастрюльке оказался клей, который был просто необходим антиквару. Я побыстрее закурила, чтобы табаком заглушить зловоние, исходящее из весело булькающей кастрюльки. В холодильнике я нашла купленные накануне в супермаркете свиные сосиски и, раздобыв кастрюлю, поставила их варить. Сама села рядом на табурет у окна, облокотилась на стол и, размышляя о предстоящем завтрашнем деле, стала пускать к потолку колечки дыма. Часть стола передо мной была засыпана мукой. На муке лежало несколько кусков густого жирного теста и формочки для печенья из белого металла в виде рыбок, колечек, ягод. Была даже одна звезда и рак.

— Нравится? — спросила Валерия Евгеньевна, кивая на формочки.

— Да. Где это вы такие купили? — спросила я, не потому что действительно интересовалась, а чтобы поддержать разговор.

Валерия Евгеньевна воровато оглянулась на коридор и прошептала:

— Я их у Дмитрия Ивановича слямзила. Если узнает, то оторвет мне голову. — Имитируя манеру антиквара говорить, она прокаркала: — Богемия, восемнадцатый век, — и захихикала по-детски.

— Ох и попадет вам, — вздохнула я, делая большие глаза.

— Я быстро спрячу, если он войдет, — прошептала домработница.

— Ну-ну, — подбодрила я, — дерзайте.

Помешав в последний раз гадкое варево, Валерия Евгеньевна посмотрела на настенные часы с кукушкой и пробормотала:

— Угу, готово, — и, сняв с плиты, понесла клей заказчику.

Я слила воду из кастрюли с сосисками, отрезала себе кусок хлеба, неторопливо заварила чай с одноразовым пакетиком, а когда домработница вернулась, составила все это на поднос и отнесла к себе в комнату, чтобы не ужинать в зловонной атмосфере. Не знаю, казалось мне или это было на самом деле, но сосиски отдавали клеем. Я ела их совсем без удовольствия, лишь бы насытиться. Когда я допивала чай, в квартире погас свет. Поначалу я решила, что это у меня в комнате в люстре перегорела лампочка. Однако, подсветив себе зажигалкой, я убедилась, что это не так. Спираль лампочки была целой и даже нерастянутой.

Из-за двери послышался садистски довольный голос Дмитрия Ивановича:

— Не старайтесь включить свет. Это я его отключил с щитка в коридоре. Мы в девять часов всегда ложимся спать, и я не хочу, чтоб из-под вашей двери пробивался свет.

— Это уже ни в какие ворота не лезет! — закричала я возмущенно. — Я не младенец, чтобы в девять укладываться.

— Разговор окончен, — донеслось из-за двери, — как я сказал, так и будет. Не нравится — убирайтесь!

— Все, конечно, хорошо, вот только, боюсь, в потемках поколю всю вашу посуду да мебель переломаю, — сказала я, подпустив в свой голос искренней обеспокоенности, — за все-то я заплатить не смогу, а если еще с вашей старогрузинской иконой что случится, то мне и жизни не хватит расплатиться с вами.

— Не двигайтесь одну минуту, я сейчас включу свет, — почти закричал Дмитрий Иванович с другой стороны двери. Раздались быстрые шаги в направлении прихожей, потом вспыхнул свет. Дмитрий Иванович вошел ко мне в комнату и с критическим видом осмотрелся.

— Я на раскладушке не сплю, — проследила я за его взглядом на мою постель на полу, указала на сложенную раскладушку, — можете забрать, она мне не нужна.

Старик молча схватил раскладушку под мышку, посмотрел на сложенную в углу посуду, затем на массивный шкаф красного дерева и проверил кровать. В конце осмотра, он предупредил:

— Будьте осторожнее с полировкой. За мебелью скоро придут клиенты, чтобы никаких пятен или царапин.

— Понятно, — проговорила я четко.

— Не жгите попусту электричество, — продолжал антиквар распекать меня, — подготовились ко сну и выключайте. Ночью встали оправиться — включили, выходите из комнаты — выключили.

Слушая его, я испытывала огромное желание сказать, что боюсь темноты, но за эту шуточку я бы точно мигом вылетела с работы. Так что мне оставалось тупо кивать и мычать — да, господин, нет, господин, будет исполнено, господин.

Уловив что-то в моем взгляде, антиквар помрачнел.

— Вы не воспринимаете меня всерьез?