Инна Бачинская - Японский парфюмер Страница 15

— Глаза ее на звезды не похожи, —

выкликал он нараспев.

— Нельзя уста кораллами назвать,

— Не белоснежна плеч открытых кожа,

— И жесткой проволокой вьется прядь… [5]

Мне всегда казалось, что это про меня. Он был не похож на других, он был такой необыкновенный, такой начитанный, такой эрудированный и играл на фортепьянах. Он был незаурядным. У него были красивые руки. Он прекрасно одевался. У него были длинные волосы. Он был достоин восхищения.

Штучная работа — шедевр, непригодный к употреблению. И судьбе было угодно столкнуть нас лбами.

Но однажды меня словно толкнули, и я проснулась. Во всех словах я вдруг стала слышать один мотив и один и тот же незатейливый стишок: «Я, мне, мое, я, я, я!», «Я и Шекспир!», «Я и Шопен!», «Я и вы все, плебс!»

Безоблачное небо наших отношений стало заволакивать легкими серыми тучками скуки и раздражения. Однажды некий английский автор сравнил своего героя-эгоиста с прыгающим дикарем, играющим на единственной струне примитивного первобытного инструмента и выкрикивающим бесконечную песню: «Я самый-самый! Я не такой, как другие!», «Я аристократ!», «Я солнце!» Я немедленно узнала в нем друга любезного Юрия Алексеевича. Образ был настолько карикатурным, что запомнился именно в силу контраста с холеным Юрием Югжеевым. Смех — мощное оружие, разящее наповал. Тиран, над которым смеются, теряет власть. Но и смеющиеся также претерпевают изменения, приобретая жесткость, цинизм и опыт. Меньше всего от женщины ждут смеха…

Вот и выбирайте: смеяться ли, не смеяться или смеяться внутренним неслышным смехом. Чтобы всем было спокойнее.

Он сидел на моем диване, двухметровый высокомерный самец, породистый, значительный, некрасивый. Какая красота, упаси боже? Красивый мужчина выглядит пошлым. Крупный нос с горбинкой, крупный чувственный рот, глубокие залысины на лбу. Холодные серые глаза, квадратная челюсть. Лицо, как лошадиная морда. Мужественное лицо. Жидкие пряди бесцветных вьющихся волос на широком вороте свитера придавали ему богемный вид. Хорошей формы руки с длинными крепкими пальцами хирурга и пианиста. Прекрасно одет. Одежда всегда была его слабостью. «Свеж и благоухающ мазями», — любил он цитировать какой-то древнегреческий источник. Имея в виду, разумеется, самого себя.

Я часто задавала себе вопрос: почему у мужчины, так богато одаренного природой, такой мерзкий характер? Имеет ли он понятие о том, что на свете существуют такие вещи, как великодушие, сострадание, доброта? Чего ему не хватает? Если бы он обладал внешностью под стать норову, то был бы желчным, плюгавым мужичонкой, и женщины обходили бы его десятой дорогой. А так летят, наверное, как бабочки на свет. А свет-то ядовитый!

Почему меня так тянуло к нему? Должно быть, ему удалось то, что было не под силу моим сверстникам — он пробудил мою чувственность, задев воображение. Он был не такой, как все, кого я знала. А кого я, собственно, знала? Взрослых мужчин в моей жизни не было. Дядя Андрей Николаевич не в счет, я никогда не воспринимала его как мужчину. Мне не приходило в голову, что он может, например, влюбиться, бегать на свидания, страдать от неразделенной любви. Однокурсники после нелепого и неудачного замужества воспринимались как братья и казались детьми.

Нелепое и неудачное замужество, напугавшее меня на всю оставшуюся жизнь… Самым ужасным было то, что мне вдруг стало казаться, что я не такая, как другие девочки, что я хуже, что я ущербна, что мне чего-то не хватает, и в том, что замужество получилось неудачным, виновата я одна.

Но тут случилось то самое «вдруг», которое так любит подбрасывать шутница-судьба. В моей жизни появился Юрий Алексеевич Югжеев. Сцена была обставлена по законам романтического жанра. Я готовилась к экзамену по английской литературе, просиживая целыми днями в городской библиотеке, обложившись толстыми томами критических реалистов и словарями. Это было… О господи, как же давно это было! Сто лет тому назад.

Прекрасный незнакомец уселся рядом; шуршал страницами, скрипел пером; был по уши погружен в работу. На меня не смотрел. Но шестое или седьмое чувство подало сигнал, что мною заинтересовались. Женщины интуитивно угадывают подобные вещи, иногда даже до того, как это произойдет на самом деле.

А потом он сказал:

— Извините, девушка, вы не могли бы мне помочь? Я застрял на этой строке.

Он пододвинул ко мне томик стихов Блейка, открытый, разумеется, на знаменитом «Тигре». Банально и просто. Действует безотказно в силу простоты. Плюс Блейк. Такие замечательно возвышенные интересы. Голос его был нетороплив и высокомерен. Он смотрел мне в глаза серьезно, без улыбки, не как заурядный приставала. Я смутилась и покраснела.

— Вот здесь мне не совсем понятно, — продолжал молодой человек, — в каждой строфе первая строчка рифмуется со второй, а третья с четвертой, но вот в самой первой строфе третья и четвертая почему-то не рифмуются [6].

Мы вдвоем склонились над книгой, и я ощутила приятный запах его парфюма. Запинаясь, я объяснила, как следует прочитать, чтобы получилось в рифму.

— Спасибо, — сказал молодой человек, — вы мне очень помогли!

Отодвинувшись от меня, он принялся резво черкать карандашом на листке из блокнота, все время заглядывая в книгу, держа палец на нужной строчке. Минут через пять он подтолкнул ко мне плоды своих усилий. На листке было написано: «Тигр ». Авторский перевод».

— Вы переводчик? — спросила я, вспыхнув.

— Вроде того, — серьезно ответил молодой человек.

Я, чувствуя, как горят уши, скосила глаза на четыре строчки, изображенные вкривь и вкось.

Тигр, о тигр горяще-рыжий

В сумраке ночного леса!

Чья бессмертная рука образ яркий и опасный,

Саблезубый и хвостастый на картину нанесла?

— Ну как? — спросил он, рассматривая меня очень светлыми глазами. — Что скажете?

— Даже не знаю… — пробормотала я. Перевод мне не понравился. — Как-то непривычно. Довольно бесцеремонно. — Тогда мне было невдомек, что это было не чем иным, как образчиком его специфического юмора.

— Классика — не догма! — назидательно произнес молодой человек. — Классическое наследие требует переосмысления в каждую новую историческую эпоху, ибо устаревает. Вы только вслушайтесь: «Образ яркий и опасный, саблезубый и хвостастый !» Экспрессия, сила, а?

Глаза наши встретились, и, к своему облегчению, я поняла, что необыкновенный молодой человек, видимо, шутит.

— А «хвостастый» в современном контексте предполагает связь времен? Сами придумали?

— Вот именно! — сказал молодой человек, глядя на меня в упор. — Сам. Я люблю придумывать новые слова. Не пробовали? Очень увлекательное занятие.

Я не помню уже, когда этот высокомерный неулыбчивый взгляд в упор стал меня раздражать. Но тогда до этого было еще очень далеко. Тогда это воспринималось как взрослость, уверенность в себе. Именно эта взрослость и притягивала меня как магнит. Я росла без отца, робела в присутствии взрослых мужчин и смущалась, когда разговаривала с отцами подружек. Юрий был старше меня на пять лет. Он был взрослым молодым человеком в отличие от просто молодых людей, которые окружали меня. Возбуждая мое любопытство, он тем не менее не пугал меня, как взрослый человек.

Из библиотеки мы вышли вместе. Долго бродили по городу. Забрели в захудалый кинотеатр на окраине, посмотрели «Мужчину и женщину» Лелюша. Фильм был «в масть», как говаривал дядя. Все в этот вечер было прекрасно и необычно…

Юрий окончил медицинский институт в столице, вернулся в родной город по настоянию родителей и теперь скучал в районной больнице. Он вскользь пожаловался на недостаток общения, серость коллег, посетовал, что уехал из столицы, где можно было прекрасно устроиться. И подтекст был, во всяком случае, я поняла это именно так: «А вот с тобой мне хорошо!» Он не попытался прикоснуться ко мне и не сказал ни одной двусмысленности. Мы расстались около полуночи. Он также не спросил номер моего телефона, не постоял у подъезда. Ушел, попрощавшись скоро и небрежно.

Говорят, мы влюбляемся не тогда, когда встречаем подходящего человека, а когда приходит время. Более неподходящего человека для любви, чем Юрий Алексеевич Югжеев, трудно себе вообразить. Но, видимо, пришло мое время. Я влюбилась. Мысли мои были заняты новым знакомым. Я вспоминала его лицо, жесты, голос — глуховатый, неторопливый… Его слова о том, что мы в чем-то совпали, как два зубчатых колесика в старинных часах, звучали в ушах снова и снова, от них перехватывало дыхание и появлялась слабость в коленках… Впрочем, про коленки я, кажется, уже упоминала.

Все, что он говорил, было значительно, необыкновенно, ни на что не похоже. Я несколько раз прошлась мимо районной больницы в надежде встретить его. Увидеть хотя бы издали. Отчаянно желая этого и отчаянно стесняясь. А он исчез. Я недоумевала, не могла думать ни о чем другом, предполагала самое худшее. Через две недели как ни в чем не бывало он поджидал меня у института. Он никак не объяснил свое исчезновение, а я из гордости ни о чем не спросила. Хотя, какая там гордость! Не посмела! У таких, как Юрий, не спросишь… И снова мы долго бродили по улицам. Разговаривали о книгах. Он был потрясающе начитан. Те романы, которые я читала в силу необходимости, он читал ради удовольстия, сам. Причем в оригинале. Однажды у меня мелькнула мысль, что ему никто не нужен… человек в себе.