Алекс Бэлл - Белый Слон Страница 15

— Не сомневаюсь, — ответила с усмешкой Лера.

— Шах и мат! — вдруг заорал дядя Коля, со всей мочи шмякнув на доску ферзя, так, что несчастный вражеский король подпрыгнул и упал к ногам победителя.

Ошарашенный поражением Потапыч уставился на доску, будто увидел ее впервые. А дядя Коля — который, на самом деле, вовсе не был детям дядей — не мог нарадоваться.

— Ну и день сегодня! С самого утра счастливые совпадения! Сначала жена разрешила из дома выйти, даже не ворчала! Потом часы нашел — золотые, почти новые! А сейчас вот еще и в шахматы выиграл… Верно, сегодня мой день.

— А что, вам сегодня не надо на работу? — Лера отвлеклась от разговора с детьми.

Дядя Коля резко переменился в лице, загрустил и сказал:

— Нету ее, работы-то. Вчера была, сегодня нет…

— Вы что, опять пили? — укоризненно произнесла Лера, и по вздоху поняла — именно так и было. Это уже пятая работа, с которой Николая Сергеевича уволили из-за пьянства. Нет — он не был детям дядей, и девушка и ребята знали его исключительно по шахматам. Вера и Сеня обожали эту игру и уже через месяц после переезда в город N стали постоянными гостями «Сытого кота». Здесь они и познакомились с дядей Колей, который был совершенно никудышным шахматистом, но отличным рассказчиком и добрейшим человеком. В то время он еще не пил — он рисовал.

Лера же познакомилась с Николаем Сергеевичем… на помойке, как бы странно это ни звучало. Помойка в виде пяти мусорных баков находилась во дворе дома, где жил дядя Коля, и через который Рижская частенько проезжала, срезая путь к университету или направляясь в центр города.

Первый раз Лера увидела его — грязного и несчастного, копающегося в мусорном баке — в феврале позапрошлого года. Его легко можно было принять за обычного бездомного, но почему-то Лера остановилась и поздоровалась с ним. Просто так — ей захотелось. Потому что ей приятнее поздороваться с неопрятным бездомным, чем с одетым по последней моде самовлюбленным Homo Sapiensом.

К ее удивлению, «неопрятный бездомный» с искренней радостью отозвался на приветствие, и они стали здороваться каждый день. Постепенно Лера узнала, что он вовсе не бездомный, у него есть квартира и жена, а работал он всю жизнь художником. Но картины приносили гроши, хотя талант его не оспаривали даже столичные мастера. Только вот не сложилось. Жена не поддерживала, и постоянно пилила за то, что нет денег, что все люди как люди, а она вышла за неудачника, который только и умеет, что возюкать кистью по холсту.

А однажды сожгла все его картины.

И Николай Семенович сорвался. Одна бутылка, вторая, третья… Не находя утешения в творчестве, дядя Коля нашел его в водке. А жена предпочитала пьющего, но работающего на заводе мужика.

Правда, в помойке он рылся не в поисках бутылок, которые можно сдать в утиль. Дядя Коля искал там «потеряшек» — так он называл старые сломанные столовые приборы, радиоприемники, дырявые сапоги, разбитые сувениры и игрушки. Искал для того, чтобы дать им вторую жизнь. А потом, если повезет, и продать. «Они на меня похожи», — объяснил он однажды. — «Только я их починить могу, а вот мою жизнь уже ни один мастер не исправит».

Теперь, потеряв пятую работу, он стал искать утешение в выпивке, шахматах и «потеряшках».

— Чего это он? — шепотом спросила Вера, глядя на совершенно переменившегося мужчину.

— Ничего, — строго сказала Лера. — Вы собираетесь выполнять свое секретное задание?

— Так точно! — понуро отрапортовала девочка, и сказала. — Сеня, пойдем. Пока, дядя Коля!

Николай Семенович постарался улыбнуться, и снова опустил глаза.

Когда дети перешли дорогу, Лера обернулась к нему, и решила приободрить, перейдя на одну из любимых тем.

— Так вы говорите, сегодня нашли часы? А покажете?

— И правда, покажу! — снова обрадовался художник. Можно было бы сказать — бывший — но, как известно, бывших художников не бывает, как не бывает бывших портных, поэтов, библиотекарей и всех тех, кто искренне любит свое дело.

— Во, гляди! — и он протянул Лере золотые тяжелые часы, с царапиной на задней крышке.

— Вот люди зажрались, — прицокнула девушка языком. — А может они позолоченные?

— Обижаешь, девонька! — ухмыльнулся в усы мужчина. — Я на этом деле собаку съел! Я же одно время в ювелирном сторожем работал, так уж отличу подделку. Теперь хоть подзаработать можно — Юрке Званову продам, он же часы коллекционирует. Правда, теперь он в отпуске, на югах, значит… Вот вернется одиннадцатого, так поторгуемся… Глядишь, супружница моя подобреет.

— У вас и правда удачный день, — сказала Лера, возвращая часы.

Потапыч, бывший шахматный противник дяди Коли, до того попивающий чай из одноразового стаканчика, тоже взглянул на часы.

— А мне продашь? — оживлённо спросил он. — Не обижу!

— Не, — заупрямился Николай Семенович, пряча находку в карман. — Это дело принципа. Вещь должна принадлежать тому, кто ее оценит, кто в ней душу увидит, а не в ломбард сдаст. А Юрка Званов с часами как с детьми обращается!

Потапыч вздохнул и проглотил второй облом за последние пол часа. Впрочем, он тут же забыл о нем, и отправился по своим делам.

— Николай Семенович, а вы не заметили кого-нибудь постороннего сегодня утром в вашем дворе?

Она спрашивала это неспроста — через тот двор ведет самый короткий путь к озеру, а значит Мила и Антон должны были здесь пройти или проехать. Дядя Коля обладал феноменальной зрительной памятью — как и положено талантливому художнику — а потому запоминал все машины и все лица, которые замечал. Особенно в своем дворе, где знал каждую собаку.

— Да нет, все тихо-мирно было, — сообщил Николай Семенович.

— Ну ладно… До свидания!

Дядя Коля кивнул, а Лера вернулась к байку, вскочила на него и нажала на газ. Время подходило к двенадцати, а ей еще предстояло заехать домой, выгулять Арчи, навестить Антонину Федоровну, заглянуть в дом к Крымовым, заехать на лодочную станцию — и все это до трех часов, когда ей назначен прием у самого Михаила Афанасьевича Елина. До этого Лере просто необходимо проверить одну из собственных версий. А они у нее уже имелись. И очень хотелось надеяться, что одна из них подтвердится — потому что среди этих версий пока не было самой страшной.

От «Сытого кота» до дома минут пятнадцать пешим ходом — это если идти коротким путем, мимо магазина музыкальных инструментов «Музыкальная революция», с эмблемой в виде гитары, охваченной огнем, и ресторанчика под названием «Донна Розза» — именно с двумя «з», одна из которых висела задом наперед, как «Е». Дальше — через дворы, а их всего-то два: первый самый обыкновенный двор, каких полно в каждом маленьком городе, второй — как колодец, со всех сторон окруженный пятиэтажками, и имеющий лишь два входа-выхода — под аркой в угловом доме с одной стороны двора и с другой. Зато именно через этот двор проходила короткая дорога до улицы Профессора Преображенского, по которой без пробок можно было добраться до главного проспекта города — Никулинского. Все остальные пути чреваты потерянными минутами, в худшем случае — часами. Особенно по четвергам и пятницам — в эти дни в торговом центре «Алмаз» сумасшедшие скидки, и едва ли не все жители города стекаются туда. Результат — огромная пробка на Никулинском проспекте. Так что немногие счастливцы, знакомые с двором-колодцем, устремлялись сюда. Этой дорогой частенько пользовались и таксисты, и байкеры. Валерия сама не раз проезжала здесь, срезая путь до дома.

И именно в этом дворе жил дядя Коля.

На байке Лера преодолела расстояние до своего дома за семь минут, лихо завернула во двор, и поставила круизер у стены. Двор был пуст.

У Антонины Федоровны была своеобразная традиция — она всегда выходила во дворик именно в эти предобеденные часы, садилась на лавочку и учила иностранные языки. Бывшая преподавательница русской и зарубежной литературы, она была рьяной противницей европеизации и любого межнационального заимствования, ужасалась при виде американских забегаловок, иностранных слов в русском языке и модных штанов-бермудов. Но националисткой она не была, уважала, а иногда и восхищалась чужими культурами. Просто она считала, что заимствование убивает душу русской культуры. Впрочем, это не мешало ей быть полиглотом, знать семь языков в совершенстве и бессчетное количество на уровне любителя-интуриста, а так же цитировать Уильяма Шекспира, Харуки Мураками, Виктора Гюго и Курта Воннегурта.

Правда, на то, чтобы выучить столько языков и прочитать бессчетное количество книг, у Антонины Федоровны ушло больше сорока лет.

Своеобразная традиция выходить перед обедом во двор, и читать, сложилась много лет назад, и без веской причины пожилая женщина её не нарушала. Но в этот раз лавочка пустовала.