Жорж Сименон - Вдова Кудер Страница 15

— Где-нибудь подальше отсюда!

— Я тебя умоляю! Ты все время шутишь. Хочешь, я встану на колени? Я чувствую, ты еще наделаешь глупостей. Ты пошел по дурной дорожке.

— Я всегда шел по дурной дорожке…

— Замолчи. Послушай меня. Подумай только, если бы мама была здесь, она сказала бы то же самое.

— Она спросила бы меня, не слишком ли я несчастен.

— А я? Я же целый час тебя только об этом и спрашиваю. Я ведь приехала, чтобы попытаться увезти тебя отсюда. Ты же молод. У тебя…

— У меня добавочная жизнь. Сегодня я должен бы быть мертвым. Мне должны были отрубить голову…

— И у тебя нет никакой жалости, никаких чувств?

— Я устал.

Он поискал глазами вокруг и, найдя деревянную чурку, принялся медленно и тщательно ее обстругивать, как настоящий крестьянин.

— Мне лучше уехать? — спросила сестра, не зная, куда деваться.

Он посмотрел на нее невидящим взглядом и вытер лоб.

— До чего же ты надоедливая, — вздохнул он. В ту же секунду он насторожился и, держа в руках чурку и ножик, сделал несколько шагов к двери.

— Что случилось? — крикнул он.

Прибежала Фелиция в голубом халатике, с растрепанными волосами и ужасом в глазах.

— Скорей идите. Там тетя. Тетя.

Он повернулся к Билли, стоявшей в полумраке кухни. Он хотел с ней попрощаться, но не успел.

— Ну! Что произошло?

— Она… Она ранена. Пойдемте!

Выскочив на улицу, он оказался во власти солнца. Они будто перескочили в другой мир — Жан и Фелиция, бежавшая впереди и слишком взволнованная, чтобы рассказывать.

Рыболовы на берегу канала ни о чем не догадывались. На поверхность воды всплывали пузырьки воздуха. Показалась розовая крыша… Темная дверь в белой стене…

— Она обливается кровью. Я боюсь. Это мой отец.

Шлюзовщик с деревянным протезом курил трубку, сидя на пороге своего дома. Перед ним на четвереньках ползал сынишка.

Можно было предполагать, что в один прекрасный день дело примет плохой оборот, но не в воскресное же утро, не в такую солнечную погоду.

Тати в нарядном черном платье шла вдоль канала, тяжело дыша, как обычно при ходьбе. В одной руке был молитвенник, в другой зонтик. Зонтиком она укрывалась на незатененных участках пути, но здесь, под каштанами, росшими по обе стороны канала, тень была густой и свежей. Иногда ее обгоняли велосипедисты. Молодежь ехала, переговариваясь и смеясь. Тати по привычке разговаривала сама с собой.

Подходя к шлюзу, она внезапно остановилась. Ее взгляд стал жестким. В сотне метров от себя она увидела подъемный мост и на нем двух своих коров, перегородивших проход, и мальчишку, который пытался их прогнать. Для других этот эпизод ничего не значил, разве что просто пятно в пейзаже. Тати же все поняла и, вместо того чтобы продолжать свой путь домой, прошла через шлюз и направилась прямо к маленькому домику у кирпичного завода.

Фелиция, вернувшаяся с мессы на велосипеде, уже успела переодеться и играла с ребенком около порога. Она едва успела привстать, увидев проходившую мимо нее тетку. А та без колебаний, не останавливаясь, вошла в кухню, где, как и ожидала, застала старого Кудера, сидевшего за столом с бутылкой вина. Шапку он так и не снял. Стол был покрыт клеенкой в мелкую клеточку.

Расположившись у печки и чуть раздвинув ноги, Франсуаза чистила картошку и бросала ее в ведро.

Было тихо, как вечером у пруда. Тати нарушила тишину, прошла через кухню и схватила старика за плечо, приподняв его за рукав пиджака:

— Иди отсюда! Я подозревала, что они воспользуются моим отсутствием, чтобы продолжить свои происки.

И тогда Франсуаза, всегда олицетворявшая кротость и глупость одновременно, сбросила на пол очистки, поднялась и с вызывающим видом встала посреди кухни. На ее ногах, торчавших из-под слишком короткой юбки, были черные шерстяные чулки.

— Нет, моя милая, это ты катись отсюда! — прошипела она, бросив беспокойный взгляд в окно. Потом, повернувшись к двери, крикнула: — Фелиция! Позови-ка отца…

Тот находился за домом, копая клочок земли, где всегда, даже зимой, виднелась поросль лука-порея. Послышались шаги, и он постучал своими сабо о порог.

— В чем дело? — спросила Тати. — Что это значит?

— Это значит, моя милая, что отец останется у нас, если захочет, а ты отсюда уберешься. Поняла? Проводи ее, Эжен.

— A-а, ты же хотела ухаживать за стариком. Вот, значит, чем кончилось ваше шушуканье с Амелией. Так это, верно, ваш адвокат посоветовал вам действовать таким образом? Ну что ж, посмотрим, как Кудер…

Она схватила старика за руку и потянула его. Но вмешалась Франсуаза:

— Я же сказала, что он останется у нас.

— А я тебе скажу, ведьма… Ну-ка, отпусти меня!

— Я тебя отпущу, уродина, когда вышвырну… Ах ты…

Неожиданно Тати вцепилась в волосы золовки, растрепав прическу.

— Ах, ты хочешь ухаживать за стариком. Ах ты…

— Мама! — крикнула заглянувшая в дверь Фелиция. — Мама!

— Ах ты…

Тати рванула изо всех сил. Франсуаза ударилась коленом о стул и закричала:

— Эжен! Ну же. Что ты…

Фелиция плакала. Старик прижался к стене. Эжен, нахмурившись, не решался вмешаться.

Наконец он схватил стоявшую на столе бутылку.

— Отпусти мою жену! — рявкнул он. — Отпусти, или я…

В ту же секунду бутылка разбилась о голову Тати, и все на мгновение застыли в каких-то странных позах.

Эжен посмотрел на горлышко бутылки, оставшееся у него в руках, и, казалось, оторопел.

Сама Тати тоже на секунду остолбенела. Проведя рукой по голове, она увидела кровь и почувствовала, как у нее подкашиваются ноги.

Она не ощущала боли, но кровь струилась по лицу, достигла бровей, носа, обогнула уголки губ и начала стекать с подбородка.

— Сядь! — сумела вымолвить Франсуаза. — Подожди! Фелиция! Фелиция! Сбегай за кем-нибудь, не знаю за кем… А ты можешь похвастаться. Ну, сиди на месте, идиотка. Может, лучше обрезать ей волосы? Тати! Тати!

Тати пришла в себя. Ее покачивало. Ее успели подхватить, когда она падала, и уложили на полу.

— Фелиция! Где ты?

Фелиция, бросив ребенка в траве, бежала вдоль канала.

— Подай мне уксус, дурак! Да нет же! Это масло. Лишь бы… Ты-то хоть не упадешь в обморок?

Эжен действительно чувствовал жуткую слабость. Ему пришлось сесть на стул, откуда, погруженный в свои мысли, он не осмеливался взглянуть на золовку.

Когда Жан вошел, в кухне пахло уксусом; на полу расплылась лужа крови, которая продолжала сочиться через седеющие волосы Тати. Она приоткрыла глаза, глубоко вздохнула и позвала, словно зная, что он рядом:

— Жан!.. Не давай им обрезать мои волосы…

Ее с трудом можно было узнать. Она казалась еще более тучной, и он подумал даже, что у нее распухла голова, наверное, из-за обилия алой крови.

— Воды, — потребовал он.

Они подчинились. Фелиция пошла за полотенцем в соседнюю комнату.

Если бы в этот момент нагрянули жандармы, Эжен, наверное, выдохнул бы с облегчением:

— Сдаюсь.

Франсуаза принялась плакать, Фелицию поташнивало. Заинтригованный шлюзовщик смотрел на дом, не решаясь ковылять туда на деревянной ноге.

— Я не вижу, где тут у тебя… — глухо произнес Жан.

— Осторожно! Ты делаешь мне больно. Ты что, не чувствуешь, что отрываешь мне кожу?

Ее волосы слиплись. Он безуспешно пытался найти рану.

— Их нужно обрезать, — повторила Франсуаза, видимо сама не понимая, что говорит.

Судя по всему, Тати было совсем не так плохо, как могло показаться, поскольку она возразила сварливым голосом:

— Я тебе обрежу! Погоди у меня…

Наконец Жан объявил:

— Ничего страшного. Просто порез… сантиметра два длиной. Думаю, что неглубокий, хотя и сильно кровоточит.

— Помоги мне встать, Жан!

— Не торопись, — вмешалась Франсуаза. — Подожди немного, приди в себя. Сейчас дадим тебе рюмочку. Принеси рюмку, Фелиция.

— Чтобы я еще что-нибудь у тебя выпила!

Дело уже выглядело не столь трагичным. Эжен тоже отошел и, когда дочка поставила на стол бутылку, налил себе стакан.

Тати настойчиво хотела встать.

— Поддержи меня, Жан.

Опять вмешалась Франсуаза:

— Ты сама виновата! Если бы ты не вцепилась мне в волосы, как… как…

Она не решилась употребить крепкие слова в адрес женщины, только что пришедшей в сознание.

— Как кто?

— Да ладно. Пройдет. Эжен же не нарочно. А что касается отца, то это его право.

— Держи меня, Жан. Кажется, я упаду. У меня голова раскалывается.

— Пойдем.

Без Кудера? Чуть поколебавшись, она повернулась к нему. Тем не менее она чувствовала себя действительно больной и боялась вновь потерять сознание.

— Я-то уйду, но они свое получат.

Выводя Тати из дома, Жан увидел на ее глазах слезы — слезы бессилия и ярости.